— Пулемет к бою, — приказала летчица и на бреющем пошла на немцев, которые вели уже перестрелку с партизанами. Бой был очень кратким. Мы увидели, что фрицы подняли руки: сдаются!

— Ну, а теперь куда, штурман? К лесу или все-таки к деревне?

Мы сели неподалеку от разрушенной деревеньки. Обошли поляну, проверили подходы, прошлись у опушки леса, посмотрели, как лучше оборудовать стоянки для самолетов, и собрались уже улетать, когда возле самолета неведомо откуда появились три мальчика и девочка. Босые, в рваных рубашонках и в брюках. К горлу подкатил комок, на глаза навернулись слезы. Но надо было их скрыть от ребятишек, не уронить себя в их глазах.

— Откуда?

— Из той деревни.

— Где же вы там живете?

— В погребах и землянках.

— С родителями?

— Я — с мамой, — ответил самый старший на вид мальчик, — а вот она, — показал он на девочку, — с теткой. Батя в армии, а матку немцы убили. Партизанка.

— У меня папаня тоже на фронте... — выступил вперед самый младший на вид мальчик. — А мамку... маму немцы убили.

— Партизанка?

— Не-е. Как уходить, так и убили.

— А ты где был? — вырвалось у Нины, и ее глаза подозрительно заблестели.

— В сараюшке... Они меня пороли.

— За что?

— А я им воду не принес.

— Где же ты?.. С кем живешь?

— Соседка взяла.

В тесно сжатых губах мальчика недетская решимость. Карие глаза смотрят серьезно. Мальчик трогает рукой крыло самолета:

— Гла-а-дкое... Я тоже летчиком буду, фашистов убью.

Нина молча смотрит на парнишку, тянется в кабину, достает пакет с аварийным бортпайком — печенье, шоколад, консервы — и подает натерпевшемуся горя мальчишке:

— Бери. Подели с товарищами.

Но тот не хочет брать подарка. На помощь приходит девочка. Она протягивает нам лукошко с ягодами.

— Отведайте.

— Вот и поменялись. Летчицам от вас повезем.

Ребята довольны.

Взлетев, мы на развороте глянули вниз: четыре маленькие фигурки махали нам руками с пригорка.

— Будь проклят фашизм! — сквозь зубы проговорила Худякова. — Что же это за напасть такая?!

Через два дня, недоспав после боевой ночи, мы снова отправляемся на спецзадание, потому что авиация опять отстала от наступавших войск. На десятки километров земля мертва — ни человека, ни скотины, ни птицы. Зона пустыни — сожженные, взорванные, заминированные дороги, могилы, колючая проволока. Я видела скелет Орши, развалины Борисова, изуродованный Минск, пепелище Ракува... Но в этом полете нам встретилось нечто страшнее развалин... Южнее Минска возле полусожженного села нам пришлось увидеть то, о чем невозможно говорить без содрогания. Не забыть тот яркий солнечный день, фундаменты сгоревших бараков концлагеря, трупы сожженных людей, впившаяся в обгорелые тела проволока... Сожжение людей! Средневековая пытка в XX веке! Звериное лицо фашизма!

День был ярким, веселым. В небе, высоком и чистом, сияло горячее солнце. Леса застыли по берегам реки зеленою лавой. В одну улицу растянулась деревня. В каждой избе — на постое летчицы и техники. За околицей села, на берегу реки на небольшом лугу, разместилось летное поле. Самолеты прилепились к самой околице тесным рядом.

После дневного отдыха я пошла побродить по саду, который раскинулся на десяток гектаров за нашей столовой, и увидела группу немцев, сидящих под навесом.

— Кто пленил?

— Сами пришли, — отозвалась дежурная.

В белорусских лесах оставалось много окруженных крупных вражеских групп. Одни нападали на наши тыловые части, обозы, совершали набеги на аэродромы, а другие, поняв бессмысленность дальнейшего сопротивления, сдавались в плен. Я с гневом, удивленно вглядывалась в этих жалких «завоевателей» — большинство сидело угрюмо, не глядя по сторонам, словно боясь, что люди, которые обступили, бросятся и растерзают их. Жители села стояли в суровом молчании. «Господи, — думала я, — неужели вот эти пришибленные, обросшие щетиной, жалкие и грязные люди, униженно бормочущие „Гитлер капут!“, еще недавно убивали детей, казнили их родителей, сбивали наши самолеты и травили собаками население?»

Подошла Нина Данилова и бойко заговорила с ними по-немецки. Они обрадованно закивали головами.

— Ишь, — Нина усмехнулась, — говорят, что наши По-2 наводили на них такой страх, что они боялись курить в ночное время и гасили кругом свет при одном лишь отдаленном звуке мотора.

Один немец опять заговорил о чем-то, многие согласно кивали. Данилова досадливо махнула рукой:

— Видите ли, Гитлер их обманул.

Кто-то принес им в котелках обед, и они жадно и неопрятно стали есть.

— Наголодались в лесах, — жалостливо сказала официантка.

— Пожалей-пожалей, — с болью и ненавистью произнесла Зинаида Горман, у которой немцы уничтожили в Белоруссии и сына, и родителей, и вообще всех родственников.

Мне было невыносимо противно смотреть на грязных и оборванных немцев, которые заискивали перед нами, и я отправилась в сад. Сняв гимнастерку и сапоги, улеглась на землю. Подставила голые ноги солнцу. Кажется, я задремала, и мне привиделся сон. Как будто мы с мамой собираем клубнику в лесу. Ее было так много, что алели поляны и опушки колков. Я увлеклась сбором и незаметно оторвалась от мамы. Огляделась: ее нет. Я повернула назад. Хотела побежать, но ноги словно намертво приклеились к земле. А вокруг никого. И тут я услышала, как мама зовет меня, аукает. Хочу крикнуть ей в ответ, а голос пропал. Но вот мама вышла из рощицы, увидела меня и побежала навстречу. Почему-то она звала меня по фамилии. И здесь я проснулась. Кто-то наяву звал меня, выкрикивая фамилию.

— Ау-у... — потянулась я сладко. — Сю-да-а... Ау-у... Тут я...

Подбежала связная из штаба:

— Наконец-то. Ищу, ищу. Подъем! Пошли!

— Куда-а? — Мне не хотелось просыпаться.

— В полной летной амуниции на аэродром.

— Подожди минуточку. Дай мне полюбоваться. Когда это я лежала вот так? Чтоб надо мной шелестели листья. И небо было вот такое... Голубое, бездонное. И тучки белые. И тишина. Боже мой, какая тишина! Не верится, что где-то гремят пушки!

— Они за рекой стреляют.

— А травами как пахнет, — не слушала я посыльную. — Вдохни. Какой запах!

— Скорее. Вызывают.

— Да о чем ты? — Я еще не пришла в себя от дремы.

— Говорю же, лететь надо.

Я с трудом оторвалась от теплой земли, обулась, и тут наконец дошло до меня, что предстоит вылет.

— В штаб, что ли? — спросила я связную, поспешно на ходу одеваясь, и, не дожидаясь ответа, побежала за планшетом. А потом — бегом на аэродром, предвкушая полет по связи.

Одно удовольствие парить в воздухе в такую ясную погоду, когда на земле жарко, а в воздухе ветерок ласково обдувает. И до чего же хорош мир, когда глядишь на него с высоты полета! Все уложено по местам — дома, реки, дороги, леса, поля, сады...

Запыхавшись, я примчалась на аэродром.

На летном поле стоял чужой По-2. Около него — командир полка Бершанская и незнакомый летчик. Среднего роста, стройный, черноволосый, он напоминал индейца из увлекательных романов Купера, которыми мы зачитывались в школе. С любопытством скосив на него глаза, я доложила:

— Товарищ командир, по вашему приказанию прибыла...

— Знакомься: летчик Мусин. Полетишь с ним на бомбежку.

Я невольно поглядела на небо: голубое-голубое, ни облачка. Разгар летнего дня. «Веселенькое дельце», — подумала я.

— Их обстреляли из того леса. — Командир показала рукой на противоположный берег реки. — Штурмана тяжело ранило.

И тут я увидела за самолетом на траве носилки. Зеленые кустики травы и полевые цветы обрамляли лицо штурмана, подчеркивая его смертельную бледность. Послышался слабый стон.

Подошли еще два экипажа, и майор Бершанская поставила нам задачу: набрать над аэродромом высоту пятьсот метров и лететь за реку, где в лесу сосредоточился противник. Накрыть врагов бомбами.