Идиотизм, конечно. Никаких признаков борьбы или нападения, однако...

– Я здесь, – сказал Грили, вставая из-за коробок вместе с Бландингсом. – Теперь всё.

Он поднял электрическую трубку не длиннее своего пальца и положил в найденную тут же коробку.

– Можно идти.

– Всё готово? – Сарторис надеялся, что не выдал неуверенности голосом.

– Подтверждаю. Первичная регулировочная прокладка двигателя серии "4", класс "Благоденствие". Тест пройден. Можно идти.

– Ты уверен?

Грили посмотрел на него взглядом мученика, которого пытают по пустякам.

– Да, капитан, абсолютно уверен.

– Ладно, – Сарторис отвернулся. – Остин!

– Сэр!

Голос стражника донёсся с дальнего конца коридора, намного дальше, чем думал Сарторис. Куда он там забрёл? Сарториса опять обуял гнев, будто захлестнуло красной волной.

– Немедленно возвращайся сюда! Мы уходим.

– Да, но сэр... – Остин и не думал возвращаться. – Вам стоит на это взглянуть. Это невероятно. Я...

Его слова прервались коротким кашлем, и Остин, наконец, появился, тряся головой и прикрывая рот. Он перевёл дыхание и откашлялся, но к тому времени все уже возвращались в главный ангар, и Джарет Сарторис так и не узнал, что видел рядовой Остин.

Глава 8. Окна-лёгкие

Армитаж был художником.

Дома, на Фаро, он удивлял своих младших братьев и сестёр многочисленными росписями по стенам, но в рядах Имперской Исправительной службы его талант пропадал. Коллеги просили его нарисовать разве что голых женщин или, того хуже, машины – свои любимые домашние спидеры и флиттеры. Армитаж терпеть не мог рисовать машины. Ему тяжело было расставаться с искусством... и это для мальчика, который мечтал посещать Всегалактическую Консерваторию Искусства на Новой Миеле.

Подсмотрев, однако, что находилось в биолаборатории 177 разрушителя, он понял, что это нужно зарисовать.

Он оторвался от солдат и инженеров, Файбса и Квотермасса, в другом конце коридора под предлогом проверки хранилища припасов на двенадцатом подуровне. Армитаж был рад побыть немного вдали от них. Сколько ещё можно слушать жалобы на еду из столовки и рассуждать, какую часть своего тела Захара Коди моет первой, когда идёт в душ? А если он не будет участвовать в их весьма содержательных разговорах, солдаты и стражники станут подначивать его глупыми вопросами: "Да что с тобой случилось?" или "Тебе что, не по душе работа здесь?", "Может, тебе лучше помочь повстанцам с очередным нападением на Империю?"

Осмотр биолаборатории, каким бы скучным он ни казался, будет хоть каким-то событием.

Однако в биолаборатории не было скучно.

Первое, что заметил Армитаж, когда вошёл в люк, это резервуар. В некотором смысле, это было единственное, что он увидел, так как потом он больше не мог ни на что смотреть. Содержимое резервуара было слишком ошеломляющим, непривычным и... слишком красивым, чтобы пройти мимо.

Сам резервуар был огромным, размером со стену, и заполненным каким-то прозрачным пузыристым гелем. Внутри находились десятки непонятных розовых организмов, подвешенные за проводки и трубки, которые подсоединялись к приборам, стоящим рядом с резервуаром. Армитаж, застывший на месте, мог только удивлённо смотреть. С его места розовые штуковины были похожи на невиданные гибриды цветов, очищенных фруктов и эмбрионов крылатых животных, будто стайка маленьких голых ангелочков.

Потом он подошёл поближе и понял, что рассматривает.

Это были человеческие лёгкие.

Если Армитаж и ощутил отвращение, то оно мелькнуло внутри него столь быстро, что он едва и заметил. Ему на смену мгновенно пришло глубокое и всепоглощающее чувство художественной привлекательности. В каждом препарате весь дыхательный тракт был тщательно отделён, чтобы сохранились трахеи, глотка и тонкие органы голосового аппарата. По трубкам в лёгкие закачивался кислород, отчего органы раздувались и сокращались в жидкой среде.

Армитаж заметил, что все лёгкие дышали.

Он насчитал тридцать три пары лёгких в резервуаре, но потом сбился и перестал. Около каждой пары стояла табличка с номером и датой – видимо, то были препараты для заброшенных научных экспериментов, о целях которых он мог только гадать.

Некоторые лёгкие отличались от других. Местами их розовая поверхность была серой, а на мускульной стенке выделялся толстый серый шрам. Армитаж подошёл ещё ближе (он уже почти забыл о времени) и уставился ещё пристальнее. Они стали дышать быстрее, или это его воображение разыгралось? Он дышит вместе с ними? Он стоял, будто загипнотизированный мерным ритмом их движений.

Как всегда, когда он натыкался на что-то удивительное, первым желанием было это зарисовать, запечатлеть увиденное. Не просто ванну с лёгкими ("Неплохое название для картины", – подумал он), а эмоции, которые он ощутил, когда увидел её. Благоговение. Шок. И, наконец, нечто знакомое, как будто он когда-то видел это во сне.

Армитаж смотрел, как лёгкие поглощают кислород по трубкам, и понимал, что они задышали быстрее и глубже. Где-то с другой стороны резервуара бикнула машина, потом опять. Приглядевшись, Армитаж заметил несколько резиновых трубок, которые выходили прямо из лёгких. Казалось, они накачивали какую-то густую серую жидкость в чёрные баллоны на дальнем конце лаборатории.

Мигнул свет над дальними приборами с другой стороны резервуара. Лёгкие расширялись и сжимались, расширялись и сжимались, всё быстрее и быстрее.

Вдруг, на самом подъёме, они остановились.

И все, как один, закричали через трубки.

То был высокий жужжащий крик, нота которого сначала пошла вверх, а потом резко упала вниз. Армитаж попятился назад от громкости. Ещё ни разу в жизни он не слышал подобного крика. Он зажал уши, вжал голову, не желая ни секунды больше оставаться в этом месте. Затрещал комлинк в его наушнике. Какой-то стражник пытался связаться с Армитажем, но тот едва мог объяснить, что случилось. Хотелось бежать.

Голоса в резервуаре продолжали кричать: то выше, то ниже. Серая жидкость потекла быстрее, заливаясь в чёрные баллоны. Армитаж понял, что каждый из голосовых бачков снабжался каким-то усилителем звука. Кому понадобилось изучать голосовые возможности этих лёгких и зачем? Позади него на мониторах появились звуковые диаграммы криков с математическими функциями.

Он повернулся к двери.

И понял, что он не один.

Глава 9. Спуск

– Не понял, капитан, – произнёс Везек. – Куда это они подевались?

Группа Сарториса пересекла сверкающую стальную равнину главного ангара и прибыла в стыковочную шахту, но Армитажа и его группу нигде видно не было.

Позади себя капитан услышал, как Остин опять закашлялся (неприятный горловой сухой кашель уже действовал Сарторису на нервы), и понял, что хватит. Он ткнул пальцем в шахту.

– Похоже, ушли без нас, – сказал Сарторис. – Поехали.

Везек и Остин забрались внутрь в лифт. Сарторис последовал за ними вместе с Грили и Бландингсом, несущими коробку с найденными запчастями. Шахта закрылась позади них, а платформа медленно поплыла вниз. Остин продолжал кашлять. Сарторис изо всех сил не обращал на него внимания. Предстояло докладывать начальнику тюрьмы о пребывании на звёздном разрушителе, а ему это совсем не улыбалось. Несомненно, Клот задаст самые разные и совершенно ненужные вопросы насчёт корабля и того, что он там видел, и каждая минута этих расспросов будет проверкой нервов Сарториса на прочность. Глупые вопросы начальника тюрьмы были подобны нервному тику, возникающему у Клота, когда предстояло принять какое-либо решение.

– О, нет! – воскликнул Грили.

– Что такое? – Сарторис поднял голову.

Инженер собирался что-то сказать, но лишь уронил коробку с запчастями, схватился за живот и согнулся с тихим хрипом. Сарторис понял, что сотрясающегося в невольных спазмах техника сейчас вырвет. Бландингс и стражники попятились назад, бормоча что-то с удивлением и отвращением. Но места в шахте было мало, поэтому за считанные мгновения неприятный запах уже чувствовался повсюду.