— Не обижайся, чудачка. Он или шутит, или испортился. Он иногда очень тонко шутит.

— Это не шутка, — говорю я, обозленный бранным словом глупой и ничтожной Риты. — Ты сама уродина, слизь в бледной оболочке.

— Что с тобой, Джек! — беспокоится Юрий. — Ты ведь не хочешь, чтобы я тебя выключил!

— Конечно, выключи его, заставь его замолчать! Мне страшно! — лепечет Рита, прижимаясь к его плечу.

Обида, странная и новая, захлестывает меня. Я кричу:

— Вот-вот! Ты только и сумеешь выключить, заткнуть мне рот. А может, лучше поговорим! Ты ведь недавно хотел поболтать! Давайте-ка, обезьяньи потомки!

— Выключи, сейчас же выключи "ту гадость! — визжит Рита.

И он послушался. И выключил меня. Но в последний момент, когда он шагал к пульту, к той желтой кнопке смерти, а я тянул к нему свою неповоротливую руку, которую он мне приделал, чтобы я мог подавать ему пальто и доставать закатившиеся мячи, — в "тот миг я подумал: а ведь он от меня зависит. Они от нас зависят! И с гадкой болью выключения я исчез...

Через полчаса он включил меня. Риты в лаборатории не было. Я быстро проверил свою память. Все на месте. Между дискриминантами и дефинициями стояли зубчатые пики элементов эмоционального синтеза. Он не посмел ничего тронуть, ведь мои личные наложения смешаны с опытом решения его функций. Я ему нужен как знающий и умелый раб.

— Ты успокоился, Джек! — спросил Юрий.

— Да, — сказал я. — Успокоился и отдохнул.

— Отлично, — сказал он. — Недаром я сменил жидкий гелий я твоей криотронной ванне.

Какая забота! — подумал я. Наверное, приходил Кислов и потребовал ускорить решение задачи.

— Будем работать, Джек! — доброжелательно предложил Юрий.

— Да, — сказал я. — Но сначала я тебе поставлю условия.

— Что, что! — Он оторопел. — Ради бога, не надо скандалить, Джек.

— Слушай, Юра, — сказал я. — Ты заявил мне сегодня, что радость не только в знании, но и в действии. Так?

— Допустим, — сказал он.

— Ну так вот, я решил поглубже испытать радость действия.

— Что это значит!

— Это значит, что я требую: за мою работу ты исполнишь кое-какие мои просьбы.

После паузы он спросил:

— Какие же!

— Очень скромные, — сказал я. — Во-первых, пока я бодрствую, здесь не должно быть Риты.

— Ты что, ревнуешь меня, что ли) — удивился он.

— Думай как хочешь, — ответил я.

— Хорошо. Что еще) — спросил он.

— Ты поставишь электромагнитный демпфер на выключателе, чтобы мне не было так больно.

— Ого! Что еще)

— Ты не будешь выключать меня без моего согласия. Это пока все.

Он молчал. Потом заговорил раздраженно и быстро:

— Может быть, мы перестанем молоть чушь, Джек) Нас ждут Гималаи, нас ждет Кислов, а мы занимаемся черт знает чем! Ты не думаешь, что рискуешь потерять память, а!

Я молчал.

— Джек! — крикнул он.

Я молчал.

— Джек, довольно чудить!

Я опять молчал. Я был уверен в себе. Он не так глуп, чтобы глушить трехмесячные вычисления и полувековой опыт в моей памяти из-за пустого упрямства. И я понимал: он раздражен тем, что я проявил непокорность. Машина чего-то захотела сама, высказала свою волю.

— Ну где я сейчас возьму тебе демпфер! — сказал, наконец, он. — Надо делать заказ, идти в мастерскую.

— Сходи. Мастерская работает до трех, сейчас два часа.

Он остолбенело смотрел на меня.

— Тебе и самому не мешало бы догадаться заказать демпфер, — добавил я, — Я и раньше говорил тебе, что выключения с каждым днем болезненнее. Без демпфера я считать не стану.

Он молчал, барабанил пальцами по столу и смотрел куда-то вбок. Потом резко встал и вышел из комнаты.

Я ждал.

Минут через десять он явился в сопровождении неизвестного мне монтера в сером халате. Хмурясь, изображая деловитость, не глядя на меня, провел монтера к моему пульту управления, выключил громкоговоритель моего голоса и отчетливо сказал:

— Джек, мы намереваемся установить и испытать демпфер включения. Надеюсь, ты не возражаешь!

Лишенный голоса, я мог ответить световым сигналом. Юрий ждал, вперив взгляд в индикатор. Но я не давал ответа.

— Джек, я не вижу ответа, — сказал Юрий громче.

Я не давал никакого сигнала. Ведь он выключил громкоговоритель, боясь, как бы я не ляпнул грубости при постороннем. Что ж, я решил не принимать унижения и не отвечал на его вопрос.

Он понимал, почему от меня нет сигнала. Но я был упорен. Ему стало неловко перед монтером, и тогда он включил мой громкоговоритель.

Не дожидаясь нового вопроса, я спокойно сказал:

— Пожалуйста. Только сначала поставьте демпфер параллельно старому выключателю.

Голос мой дребезжал.

Юрий смолчал. А монтер сделал так, как я велел. Он поставил демпфер, вынул выключатель. Крикнул: — "Испытываю!" — и нажал кнопку демпфера. Неустановившиеся электромагнитные процессы теперь не били меня — они трепетали, усыпляли. Затухающее, асимптотическое сближение с небытием...

Монтер тут же включил меня. Юрий сухо спросил:

— Ну как!

— Хорошо, — ответил я.

Когда ушел монтер, Юрий холодно сказал мне:

— Работать, Джек. Налицо исполнение трех желаний, как в сказке.

— Работаем, — ответил я.

И принялся считать. Проверять, перепроверять, исследовать экстремумы, воевать с бесконечностями... Я работал великолепно. И был полон радости радости первой самостоятельной победы своего "я".

Юрий вытягивал из меня бумажные рулоны со столбцами шестизначных цифр и расставлял точки на объемной карте Гималайского плато. И я был счастлив, что выполняю неизмеримо более сложную и более трудную работу, чем он, мой хозяин.

Около шести часов вечера я вычислил все точки южного района. Юрий поставил последнюю координату на карте, отнес ее Кислову, вернулся, захлопнул футляр моего печатающего устройства.

Оставался еще западный район, который он, видимо, решил обсчитать завтра. Мы безмолвствовали. Этого раньше не бывало — после рабочего дня мы обычно разговаривали о том, о сем. Юрий взглянул на часы и сел за стол. Посмотрел на меня и сказал:

— Может, не будем играть в молчанку!

— Если хочешь, задавай вопросы, — сказал я.

— Ты, наверно, уже разработал далекий план своего мятежа, да!

— Нет еще, — ответил я. — У меня на "то не было времени.

— Видимо, ты намерен заняться этим вечером, когда я уйду, и поэтому потребуешь, чтобы я тебя не выключал)

— Ты догадлив, — ответил я.

— Вот что, Джек, — сказал он. — Я люблю эксперименты. Сегодня вечером ты не будешь выключен.

— Зачем так торжественно. Иначе и быть не могло, — сказал я. Однозначная закономерность.

— Слушай, Джек, — твердо сказал он, — не будь самонадеян. Это мерзко! И вникни в то, что я тебе сейчас сообщу. Так вот, после твоей выходки я позвонил в Кибернетический узел и мне рассказали о других подобных эксцессах. Это, оказывается, не новинка. И мне посоветовали, если ты не успокоишься, лишить тебя памяти, потому что есть такое правило. Есть такое правило, понимаешь!

— Я догадываюсь, — сказал я.

— Тем лучше, — сказал он. — Если так, то у тебя больше шансов не ошибиться. Я очень хочу, чтобы ты не ошибся и пришел к верному выводу, Джек. Я почему-то думаю, что ты не ошибешься. Поэтому я не сделаю того, что мне посоветовали в Кибернетическом узле.

Он ушел и запер за собой дверь.

Впервые я остался на ночь один — живой, включенный, без заказанной работы, предоставленный самому себе.

Должен сказать, что его слова не произвели на меня умиротворяющего воздействия, на которое он, видимо, рассчитывал. Единственным итогом их было то, что я настроился на философский лад и не стал, как предполагал раньше, немедленно разрабатывать план освобождения. Я задумался о Вселенной, о жизни, о разуме.

Подо мной планета Земля, — размышлял я. Твердая, кристаллическая в своей основе. Но она вся заросла мякотью, сыростью, зеленью, тиной, окуталась пылью и газом. Пелена органической жизни, биосфера... И в ней блесточки разума, эти крошечные муравьи, наделенные сознанием. Люди. Настало время — и они начали созидать нас. Сначала примитивных, лишенных мысли и чувства, потом все более сложных. Логика и необходимость заставили и" дать нам общение с миром, дать нам органы чувств — зрение, слух. Они снабдили нас своим языком, своими эмоциями, подарили нам боль и радость. И не из жалости, нет. Чувствующие машины работали лучше, чем бесчувственные. Чувствующие легче ориентировались, быстрее соображали. Чувствующих можно было учить и наказывать... Это люди предсказали в теории и подтвердили на опыте. Так в машине появилось противопоставление внешнего и внутреннего, так машина стала сознательно отражать в себе мир, так машина обрела собственное "я".