Еще накануне все собирались в дом жениха. Он принимал поздравления, устраивал пир и в свою очередь посылал все еще отсутствующей невесте более или менее великолепные подарки: ларчик с кольцами, румяна, лакомства и – символическую плетку. В то же время сваха приготовляла брачную постель. Она прежде всего обходила весь дом с веткой рябины в руках, чтобы отвести порчу. Спальня новобрачных устраивалась в светлице, находящейся повыше над землей, чтобы не напоминала о могиле. Ее убирали коврами и мехами куниц. Это считалось признаком богатства и комфорта. По углам комнаты ставили оловянные сосуды, наполненные жидким медом. Наконец в нее вносились с необыкновенной торжественностью все необходимые предметы, впереди несли образа Спасителя и Божьей Матери. Постель обыкновенно устраивалась на деревянных лавках. На них прежде всего ржаные снопы, количество которых было различно, соответствовало званию молодых и носило символический характер. Затем поверх снопов стлали ковры, а на них клали одну на другую перины. В ногах и головах ставили кадки с пшеницей, рожью, ячменем и овсом. На другой день пир у жениха продолжался; для него изготовлялся каравай. На этот раз для невесты приготовлялось место рядом с женихом в почетном углу за столом. Перед нею стлали одну на другую три скатерти, ставили на них солонку, клали белый калач и сыр. Жених в сопровождении большего кортежа отправлялся за невестой. За ним несли каравай и свечи. Один из дружек нес осыпало, большое блюдо, наполненное хмелем – знак богатства и веселья, – куньими мехами, шитыми золотом платками и деньгами, предназначенными для раздачи присутствующим. Подобная же процессия совершалась и у невесты, которая оставалась невидимой под густым покрывалом. Две подружки несли два блюда, на которых лежал головной убор невесты, платки для подарков гостям и стоял наполненный смесью кубок меда и вина, употребление которого сейчас будет объяснено.

Оба кортежа направлялись к дому молодых, и пир начинался молитвами, которые долго читались попом. Обычай требовал, чтобы гости только для виду прикоснулись к первому блюду, пока сваха не подымется со своего места и не попросит у родителей разрешения покрыть невесте голову убором, который носили только замужние женщины. Зажигались свечи, между женихом и невестой протягивался кусок тафты, на обоих концах которой было вышито по большому кресту. Сваха снимала с невесты свадебное покрывало, погружала в символический кубок гребень и проводила им по ее волосам; потом покрывала голову невесты сеткой и кикой. В этот момент и в то время, когда подружки обвевают куньими мехами молодых, они по обычаю, державшемуся в среднем классе, должны были прикасаться щеками к разделявшей их тафте. Перед ними помещалось зеркало, и только теперь они могли разглядеть черты лица друг у друга. В это время один из гостей подходил к ним в вывернутом шерстью наверх тулупе и желал им столько детей, сколько волосков в его шубе.

Затем следовала раздача платков и других предметов, бывших на осыпале, происходил обмен колец в присутствии попа и вручение жениху отцом невесты эмблемы родительской власти. Это, конечно, была плетка. «Надеюсь, что мне она и не понадобится», галантно говорил жених, но все же затыкал ее за пояс. На этом пир прерывался. Отправлялись в церковь. Дорогой пели, плясали, несмотря на присутствие попа, и перед его гневными глазами скоморохи потешали кортеж. После венчания иногда молодая кланялась своему мужу в ноги и касалась лбом его сапога в знак покорности; он покровительственным жестом покрывал свою избранную подругу полой своей одежды. Иногда поп давал новобрачным чашу, они три раза касались ее губами, после чего бросали ее на землю, и каждый из них старался первым наступить на нее. Если женщине удавалось скорее наступить, то это служило предзнаменованием, что она будет верховодить в доме. При выходе из церкви происходили другие символические церемонии, например, показывали вид, что хотят разъединить молодых, державшихся вместе. Затем возвращались к пиру. Новобрачной полагалось много плакать, к чему ее располагали подруги жалобными песнями. Молодые не должны были прикасаться ни к одному блюду до тех пор, пока перед гостями не появлялся лебедь, а перед ними жареная курица.

Это было знаком идти в опочивальню. И здесь еще больше, чем во всех предшествующих подробностях, обнаруживается дух местного мистицизма и грубо-чувственные, наивно-циничные элементы. Первой отправляли в спальню новобрачных символическую курицу, в сопровождении несших свечи, каравай и всех присутствующих на пиру. Свечи втыкали в кадки, наполненные зерном; молодых проводили в их светлицу с новыми церемониями и возвращались опять за стол. Сваха в это время помогала молодым раздеться. Во время этой процедуры жена должна была снять мужу сапог в знак подчинения. В одном из сапогов находилась монета. Если этот сапог удавалось снять первым, это служило хорошим признаком. Вступая в отправление своих обязанностей, муж вынимал из-за пояса символическую плетку и пускал ее в ход с принятой в этом случае предосторожностью. Наконец, супруги остаются одни, под охраной ясельника, который ходит пешком или объезжает на лошади вокруг дома. Пир продолжается в течение часа. Затем одна из подружек идет спрашивать новобрачных. Если муж через дверь скажет, что он здоров, то это значить, что все совершено ими хорошо. Гости тотчас шли в светлицу молодых, чтобы накормить их.

Курица была главным блюдом в этой ритуальной еде, но к ней прибавлялись и другие кушанья. Тут произносили тосты, поздравления, потом укладывали молодых и возвращались снова пировать.

На другой день церемония продолжалась, совершалось обязательное посещение бани, после чего молодая жена вручала своей свекрови доказательство своей невинности – брачную рубашку, которая должна была потом свято сохраняться. При царских свадьбах придворные впервые могли видеть лицо своей государыни, при этом конец ее покрывала подымал стрелой один из знатных бояр. Теперь наступала очередь родных невесты устраивать свадебный пир. Случалось, что они при этом подвергались несмываемому позору. Отец мужа подавал им кубок с отверстием в донышке, закрытом пальцем. Когда ему его наполняли вином или водкой, он отнимал палец и жидкость разливалась. Это показывало, что молодая оказалась не такой, какой должна быть.

В продолжение всех этих свадебных торжеств, новобрачная произносила только те слова, какие требовались от нее по обычаю, она все время хранила молчание, что служило признаком хорошего воспитания. Напротив, ее подруги в таких случаях пользовались исключительной свободой, доходили нередко до безумств, и самые скромные и чистые из них доходили до крайней распущенности. Проходили свадебные дни. Двери терема захлопывались и скрывали за собой судьбу молодой супруги.

Какова была ее судьба, легко себе представить. «Домострой» преувеличил суровость домашней обстановки, но она все же напоминает монастырь. В чуть зажиточных домах крестовая комната, увешанная вся от пола до потолка иконами, несколько раз в день служила сборным пунктом их обитателей. Большие или маленькие события заставляли обращаться к образам, почитавшимися наравне с мощами и другими священными предметами, как, например, свечи, зажженные небесным огнем в Иерусалиме, частица камня, на котором стояла нога Христа. Но и по выходе из крестовой в руках оставались четки. В руках затворниц терема это орудие молитвенного настроения, обыкновенно художественной работы, освященное в каком-нибудь особо чтимом месте поклонения, вроде Троицы, Соловков, Белоозера, – приобретало характер прообраза их существования, протекавшего пусто и однообразно среди чтения Отче наш…

По утрам все подымались рано, как простой народ, так и представители высших классов: летом с восходом солнца, зимой за несколько часов до наступления дня. Еще в XVI в. часы считали по восточному: 12 часов дневных и 12 ночных. За норму принимали время равноденствия. Первому часу соответствовал наш седьмой час дня. Церковь распределяла свои службы по этому времени, к ней применялись и все занятия, которые для людей высшего класса и состояли почти только в посещении богослужений вплоть до обеда. После обеда полагался обязательный отдых. Даже купцы в этот час прекращали свою работу и запирали лавки. Только на одной московской площади, носившей название «вшивой площади», в это время работали цирюльники, расправляясь с пышными шевелюрами. Этот отдых имеет серьезное основание: ели много, желудки переполняли большим количеством большею частью неудобоваримой пищи. Лжедмитрий выдал свое происхождение тем, что не следовал этому национальному обычаю.