«Перед наступающим боем, — читал я, — прошу принять меня в Коммунистическую партию... Хочу умереть членом великой партии...»
— Почему умереть? — прервал я Чтение. — Мы воюем не для того, чтобы умереть, а чтобы жить, правда?
— Положено так, — пояснил Поедайло, — чтобы, например, доказать: не жалко, мол, жизни за такое дело. А что до меня, — умру, а фашистам не дамся живым.
Он глубоко вздохнул и добавил:
— Вы поддержите меня, товарищ командир. Вас первого спросят, а мне оставаться беспартийным никак нельзя. Даже кок и тот вступил...
— Заявление перепишите, — я вернул матросу заявление. — Чтобы не было ни слова о смерти. О ней пусть фашисты думают. Рекомендацию я вам дам. Заслуживаете...
Поедайло крикнул: «Есть!» — и тотчас же исчез из рубки, будто растворился.
— Тише! Что ты, как буйвол? — услышал я из центрального поста визгливый голос Трапезникова. — Ногу отдавил. Вожжа ударила, что ли?
Обогнув мыс Херсонес, «Малютка» к концу дня достигла входного буя в Севастопольской бухте.
Освещенный последними лучами заходящего солнца, Севастополь представлялся особенно печальным. Город-герой был неузнаваемым. Так некогда, вероятно, вымирали города, пораженные чумой. Улицы исчезли, всюду громоздились развалины. Пустовала и Северная бухта. Судов в ней видно не было.
— Вот они, единственные живые существа! — невольно воскликнул я, заметив в перископ два фашистских истребителя, летавшие над растерзанным городом.
— Патрулируют порт. Берегут кого-то от нашей авиации, — решил Косик. — Может быть, в Южной бухте есть корабли, товарищ командир?
— Возможно, — согласился я, — Если есть, думаю, не уйдут... Будем сторожить.
Мы приступили к тесной блокаде входных фарватеров в Севастопольскую бухту. Днем и ночью неотступно маневрировали в районе стыка двух основных подходов к порту: Лукульского створа, идущего с севера, и Инкерманского — с запада. Мимо нас незамеченным не мог пройти ни один транспорт, ни один корабль, ни одно даже самое маленькое судно. Но время шло, а противник не появлялся.
Прорываясь внутрь минного поля, подводники были уверены, что, как только «Малютка» окажется в самом пекле, она сразу же встретится с кораблями фашистов. Но эти ожидания не оправдались. Мы снова вынуждены были проводить обычный поиск.
Маневрируя на небольшом «пятачке» у самого входа в гавань, мы выработали определенную систему. Утренние сумерки обычно встречали у входного буя, погружались на перископную глубину, просматривали Северную бухту и затем отходили в сторону моря на несколько миль и галсировали с таким расчетом, чтобы в любое время увидеть вражеские суда, если бы они появились на каком-нибудь из входных фарватеров.
27 августа 1943 года с рассветом, как обычно, «Малютка» погрузилась. Противника не было. Безопасности лодки ничто не угрожало. Погода была превосходной.
Я всю ночь провел на мостике и теперь, оставив у перископа лейтенанта Глобу, отправился в свою каюту, предупредив помощника, чтобы он не увлекался наблюдением за берегом, а внимательнее смотрел за морем.
Ранним утром Глеба с обычной в таких случаях вежливостью разбудил меня по переговорной трубе и доложил, что из Севастополя вышли два охотника за подводными лодками.
Не разобравшись толком в смысле доклада вахтенного офицера, я приказал наблюдать за катерами и повернулся на другой бок.
Но не прошло и пяти минут, как меня разбудил шум винтов катера. Еще через секунду близкие разрывы глубинных бомб сбросили меня с койки.
В центральном посту было темно. С шумом хлестала вода, проникшая в люк. По переговорным трубам из разных отсеков доносились слова докладов. Это было едва ли не самое неприятное пробуждение в моей жизни.
Глоба прозевал! Катера противника, очевидно, засекли перископ подводной лодки.
Я глянул на глубиномер. Он показывал двадцать метров. Стрелка продолжала идти вниз. Чтобы не удариться о грунт (глубина в этом месте была всего тридцать два — тридцать четыре метра), я приказал держаться глубины двадцать метров и положить вертикальный руль на отход от места атаки в сторону моря.
Но сверху посыпалась очередная серия бомб, грозящих вот-вот поразить «Малютку». Заделывавшие течь матросы от сотрясения сорвались и попадали на палубу. Впрочем, тотчас же оба поднялись и полезли к поврежденному люку.
Катера преследовали нас очень активно. Каждая серия причиняла лодке все новые и новые повреждения.
Подбитая и раздифферентованная «Малютка», уклоняясь от непрерывных неприятельских атак, продвигалась в сторону минного поля. Страшный минный рубеж теперь казался спасительным панцирем, под которым мы могли укрыться от преследования.
— Еще добавилось два катера! С кормы приближаются быстро! — доложил Бордок монотонным голосом.
«Мы у самой базы, в катерах недостатка не будет», — подумал я. Тем более мне показалось правильным мое первоначальное решение — как можно скорее укрыться в минном поле.
Очередная серия бомб разорвалась так близко, что матросы, работавшие по заделке пробоины, кубарем пролетев через отсек, оказались лежащими в одной куче.
Первым вскочил на ноги Поедайло.
— Быстрее! — уклонившись от струи забортной воды, скомандовал я. — Скоро подойдем к минному полю. Там бомбежка прекратится. Катера побоятся.
— Может быть, товарищ командир, они только этого и хотят, — словно со дна бочки, услышал я слова Поедайло. Он стоял в трюме по пояс в воде, навалившись всем телом на планку с пластырем, которую укрепляли его товарищи. — Может быть, собирается пройти конвой. Вот они нас и хотят угнать.
Поедайло был прав. Если в такую рань немецкие охотники решили «обшарить» море, то следовало ожидать конвой. Уйти от глубинной бомбежки — значило бы только выполнить желание врата.
Эти соображения заставили меня принять новое решение: оторваться от охотников, не покидая район, в котором должны появиться вражеские транспорты.
Задача была трудная. Катера, сменяя друг друга, могли весь день осыпать нас глубинными бомбами, тем более, что запас бомб они могли то и дело пополнять.
Более двух часов, меняя через каждые три-пять минут курсы, «Малютка» отходила в сторону моря. Она значительно отдалилась и от Лукульского и от Инкерманского створов.
Надо было повернуть в сторону берега, но такой маневр был рискованным. Взаиморасположение с фашистскими катерами было для нас невыгодным.
Оставалось немедленно начать циркуляцию и, если отяжелевшая «Малютка» не справится с маневром, лечь на грунт и попробовать притаиться на месте.
«Малютка» начала описывать довольно пологую циркуляцию.
На первых порах казалось, что мы обманули врага: большинство катеров нас потеряли, ушли в сторону открытого моря.
«Теперь быстро ляжем на грунт — и конец преследованию», — с облегчением думал я.
Но не успели мы повернуть в сторону берега, как два катера, зайдя с кормы, положили по правому борту новую серию бомб. Враг снова нащупал нас. В таких условиях ложиться на грунт было нельзя.
Я решил отходить в общем направлении на северо-восток, изменяя курсы в зависимости от расположения катеров противника.
До полудня продолжалось неослабное преследование. Бомбы врага по-прежнему причиняли нам немало вреда.
«Малютка» подошла к Лукульскому створу в районе Мамашая. Дальше начинались малые глубины, затруднявшие маневрирование.
«Малютка» резко развернулась вправо и увеличила ход до полного. Пройдя несколько минут в сторону моря, застопорила машина, по инерции снова от вернула к берегу, постепенно теряя скорость, и упала на грунт прямо на фарватере.
Маневр удался. Следующая атака противника была произведена явно впустую. Бомбы разрывались по корме сравнительно далеко от нас. Это было хорошим предзнаменованием.
Мы притаились, слушали, как охотники все дальше и дальше уходят в море. Похоже, они полагали, что лодка либо утонула, либо ушла из района, так старательно прочесанного бомбами.
Где-то очень далеко от нас, видимо для очистки совести, катера сбросили еще несколько бомб и ушли. «Малютка» стала спешно приводить себя в порядок. Кок принялся готовить обед, матросы, перекусив на скорую руку, начали исправлять повреждения.
