Дорбаз закрывался тяжелой дубовой дверью, утыканной камнями. Ни выломать, ни расколоть топором дверь было невозможно, топор везде бы наткнулся на кремень. Дверь служила хорошей защитой от нападения.
С трудом приоткрыв дверь, я вошел в дорбаз. В зимние месяцы здесь хранилось сено. Но сейчас дорбаз был почти пуст. Лишь в одном углу лежало немного корма для окота.
В некоторых сванских домах башни расположены обособленно от дома и соединяются с ним крытым мостиком. В случае, если враг подходил непосредственно к башне, то мостик при помощи специального приспособления рушился. В такие башни детей совсем не пускали. В темных, иногда довольно длинных переходах легко было оступиться.
В нашем доме башня была пристроена к дорбазу.
Ощупывая ногами и руками зарубки, я добрался до третьего яруса. В глаза ударил яркий свет. Он шел из бойниц, вырубленных в полутораметровых стенах,
Я забрался в одну из них. Толщина стены была больше, нежели мой рост, поэтому, когда голова моя дошла до внешней кромки, ноги уже находились в щели.
Третий ярус оказался недостаточно высок, я видел лишь дома соседей да четырехугольные башни. Я насчитал их семь. Они гордо стояли на страже села, серые, огромные, неприступные...
Немного полюбовавшись на открывшуюся передо мной картину, стал взбираться выше, почти по вертикальному бревну, имевшему зазубришси только для большого пальца ноги,
На самом верхнем этаже не было даже и бревна. В потолке здесь было четыре отверстия, и под каждым с одной стороны стены находился камень, и выемка — с другой. Я наметил себе одно из отверстий, встав на камень, ухватился за края потолка и вскарабкался на верхнюю площадку.
Первое, что я увидел здесь, это... ноги человека, торчавшие из бойницы.
«Деав!» — мелькнула мысль. В Сванетии в те времена все верили в существование лешего — деава. Не мудрено, что я шарахнулся вниз, оступился, грохнулся о каменный пол и потерял сознание. Но, видимо, я быстро пришел в себя и вскочил на ноги. Деав заговорил человеческим голосом:
— Сгинь, нечистая сила! Крест тебе на шею!..
— Дядя! — вскрикнул я. Передо мной был Андеад.
— Ты что здесь делаешь, озорник? — спросил дядя, недоумевая.
— Я думал, что ты деав, — признался я.
— Да и я принял тебя не за ангела. Копошится кто-то в темноте, со свету-то не сразу рассмотришь.
Оба мы рассмеялись.
Дядя поднялся на башню с той же целью, что и я: наблюдать за дорогами, ведущими с перевалов.
— Ты залезай в ту бойницу, оттуда увидишь село Жамуж, а за ним реку и мост. От моста вверх идет дорога, затем площадка, — учил меня дядя, — потом дорога идет вверх по лесной чаще. Вот на этой дороге должны появиться...
Я впервые смотрел на наше село из бойницы. С двадцатиметровой вышины дома казались совсем маленькими, игрушечными. Вокруг каждой крыши виднелись каменные ожерелья оград. Кое-где копошились крохотные фигурки людей.
Вскоре мне удалось выделить из общего белого фона дорогу, о которой говорил дядя. Долго лежал я в бойнице, не сводя с нее глаз. Затем по сигналу дяди вылез из каменного отверстия.
— Пойдем вниз, сегодня уже не придут, поздно.
— Разреши мне остаться. Я еще немного посмотрю, вдруг придут, — взмолился я.
— Нет, пошли!
— Ну разок, еще только разок, — упрашивал я.
— А ну, быстро вниз! — скомандовал дядя. — Без всяких разговоров!
— Яро! — вдруг послышался чей-то голос снизу. — Яро!
— Здесь он! — откликнулся за меня дядя и стремительно прыгнул вниз. — Ты слышишь, это голос Коции! Да, да, это его голос!..
Оказалось, что мы наблюдали за дорогой в то время, когда увидеть на ней отца уже было невозможно: он подходил к дому.
Через минуту я очутился в объятиях отца.
- Ну, как добрались? Все ли благополучно? Какие новости? — засыпал его вопросами дядя Андеад, пока мы пробирались по темному коридору.
— Наш караван добрался благополучно, но впереди почти все погибли. В Широких странах много новостей. Говорят, большая революция, у богачей отнимают власть.
. — Ну?! — перекрестился дядя Андеад. — Неужели наш Шалиани смилостивился над нами, бедными людьми?
— Насчет Шалиани ничего не слышал, — усмехнулся отец.
Он всегда относился к религии с прохладцей, чем очень огорчал бабушку Хошадеде.
Мачуб уже был битком набит людьми, пришедшими послушать известия из Широких стран. Дядя Кондрат оидел в центре сборища и горячо говорил о чем-то. Он поцеловал меня, уколов своими короткими щетинистыми усами.
— Ты что-то мало вырос, дорогой мой, в чем дело? Говорят, тебе сена на зиму не хватает? Так?
— Я не сено, а лепешки ем, — очень серьезно отозвался я.
— Разве не ешь? — удивленно переспросил дядя.
Мы, дети, любили дядю Кондрата. Невысокого роста, коренастый, он был балагур и любил развлекать нас всевозможными интересными историями. Злые языки называли его большим ребенком.
Женщины во главе с бабушкой Хошадеде устроились около мешков, принесенных отцом и дядей, и распределяли подарки. Но подарков оказалось немного. В основном мешки были наполнены гвоздями и солью.
Мне дали ботинки. Сестра Вера получила слоника из леденца. Ермолаю определили кепку, маме — ситцевый платок. Он очень шел ей, и мне хотелось всем сказать, чтобы посмотрели на маму, но все были заняты. И мамой восторгался я один.
Кроме того, нам, детям, дали по кусочку сахара.
Несколько дней хранил, я этот кусочек в кармане, все время предвкушая его сладость. Из ослепительно белого, как наши высокие горы, он превратился в грязно-серый. Но от этого, как мне показалось, сахар стал еще вкуснее.
— Мало привезли, — неожиданно заявила бабушка Хошадеде, когда мешки опустели. — Пять месяцев отсутствовали, а привезли мало... Ну, ничего, слава Шалиани, что вернулись домой!
— Соли много, — попыталась оправдать мужчин тетя Кетеван.
Интерес к подаркам был исчерпан. Я перешел к мужчинам послушать новости.
— Эх, боюсь, ошибка опять получится, тогда мы пропали, совсем пропали! — говорил, дедушка. Он сидел не в сакорцхвиле, а рядом с моим отцом на скамейке.
— Какая ошибка? — встревожилась мать, тоже подошедшая послушать мужчин.
Дядя Кондрат стал объяснять:
— Это было лет четырнадцать назад, — начал он. — Прошел у нас слух о том, что в Широких странах революция...
— Кто такой?
— Это не человек, Кати, это... время... событие такое, — пытался объяснить дядя. — Во время революции прогоняют всех богатых... князей... А кто сопротивляется, даже убивают...
— Уй, помогите боги, зачем убивают, кто убивает?
— Не только убивают, иногда и режут, — вмешался в разговор стоявший рядом, опершись на свою палку с железным наконечником, наш сосед Теупанэ. Когда он пришел, я не заметил. — Вот князей Нижней Сванетии Гардабхадзе вырезали всех, дома их сожгли. Говорят, это было совсем недавно...
— Уй, помогите боги! — хором воскликнули женщины. — За что их убили?
— Конечно, за плохие дела. Меня, например, никто убивать не будет, если даже попрошу, — с усмешкой ответил Теупанэ.
— ...Прошел слух о том, что везде революция, — продолжал дядя. — Сваны поверили этому. Взяли оружие и прогнали пристава, некоторых князей.
— О, помню, как же! Только ничего тогдй не получилось, — перебила Хошадеде.
— Не получилось потому, что нас кто-то обманул. Как потом оказалось, сваны дрались одни. Царь прислал войска и помог князьям.
— Сколько людей тогда пропало!.. В Сибирь скольких сослали, все пропали там, — заохала Хошадеде.
— Как же вы, дети мои, не узнали точно, убили царя или нет? — сокрушался дедушка. — Если он, бессовестный, жив — все равно до нас доберется. Надо Аббесалома и Ефрема остановить — пропадут, жалко!.. В Сибирь сошлют.
Меня взволновали слова относительно судьбы дядей Аббесалома и Ефрема. Дядя Аббесалом был довольно суров с нами, детьми, почти никогда не разговаривал и даже не замечал нас. И все-таки каждый его приход к нам был для меня праздником. Я бросал все свои игры и не отходил от него. Мне нравился его мужественный спокойный голос. Я часто не понимал, о чем он говорит, но мне нравилась какая-то необъяснимая сила, свойственная только ему. Да и вообще он был не такой, как другие мужчины, с которыми мне приходилось встречаться в детстве. Он был таинственным, что-то, казалось, всегда носил в своем сердце несказанное.
