Мне, как пришедшему раньше всех, дали сидячее место.
Для Виктора около самой двери поставили маленький столик. Он поздоровался с детьми и стал составлять списки. Потом объяснил, что в дальнейшем нас разобьют на смены и тогда не будет так тесно.
После этого он роздал каждому из нас по листку бумаги и один карандаш на двоих. В этот день я впервые приобщился к знаниям и увидел первые двенадцать букв грузинского алфавита — анбана.
Весь обратный путь я повторял эти двенадцать букв и изображал их палочкой на земле. А через несколько дней выучил и все остальные. Отец, вернувшийся из Сухуми, похвалил меня:
— Молодец, стараешься. Теперь такие времена, что все учиться должны. В Сухуми мне начальство сказало: «Вот тебе бумага, карандаши, книги, учитель — садись и учись! Новую жизнь должны строить не темные люди, а ученые».
— Ходить ему далеко, — с сомнением оказала мать.
— Совсем не далеко, — уверил я отца.
Да и в самом деле ежедневная двенадцатикилометровая прогулка нисколько не утомляла меня.
— Осенью на будущий год он поедет в Гагру, — решительно произнес отец и тут же пояснил: — Это город около Сухуми. Там есть школа, где ученики могут учиться и жить. Интернат это называется. Мне обещали взять туда Яро, если будет стараться.
Я научился немного читать и писать, кое-что знал и из арифметики. Учение увлекло меня. Учитель был мною доволен.
В конце августа было объявлено, что меня и ещё двух мальчиков, которым далеко было ходить в школу, пошлют в Гагру. Радости моей не было конца. Итак, я еду в Гагру!
Все это время я, как и прежде, помогал матери. Отец приходил домой раза четыре в месяц. С собой он приносил книги и тетради и занимался. Помогать нам он не мог. Да мы с мамой и не настаивали и сами справлялись с хозяйством.
В один из последних августовских дней отец сказал:
— Ну, Яро, завтра едем в Гагру. Тебя приняли.
— Почему так быстро? — воскликнула мать и тут же залилась слезами: опять дорога, длинная дорога, бандиты...
— Разве можно сейчас лить слезы? Радоваться надо! Наш сын будет учиться в Широких странах, ведь такого счастья еще не выпадало на долю ни одного свана. Бандитов не бойся. Тенгиз убит, какой-то его товарищ сделал это доброе дело. Один Габо сейчас в бегах. Ну, он теперь не опасен. Мать стала собирать меня в дорогу. Вечером, как у нас водилось, собрались родственники. Все они наперебой радовались моему счастью.
— Ты счастливый, Яро, — оказал мне Ермолай, остановив около калитки. — Не забывай меня. О маме не беспокойся. А скот ваш буду я пасти. Вот только прошу тебя, пришли мне трубу, я животных приучу слушаться моих сигналов. А учиться не буду. Отец говорит, что мне уже поздно, да и ходить далеко. Ведь не всем же быть учеными, правда?
Я ничего ему не ответил. Мне стало жалко брата. Получилось так, что он должен остаться дома, потому что я еду учиться.
— Дорогой Ермолай, — обнял я брата, — я всегда-всегда буду тебя помнить, всегда буду тебе благодарен. А трубу тоже обязательно пришлю.
И я почувствовал острую боль. Жизнь разлучала нас, и неизвестно еще, когда нам доведется встретиться вновь, по каким дорогам пойдут наши судьбы.
Войдя в дом, я понял, что разговор шел обо мне, и уловил конец фразы, сказанной дядей:
— ...Яро должен учиться. Мы поможем тебе во всем.
Мама, видимо, переживала мой уход из дома. Но в моем сердце было слишком много ликования, чтобы понимать ее. До последней минуты я отгонял от себя мысль о расставании.
Когда наш дом опустел, я подошел к маме, чтобы оказать что-то нежное, успокоительное, но не нашел подходящих слов. Она помогла мне.
— Ничего, сынок,, не беспокойся. Поезжай, учись. Велик Шалиани, он поможет тебе! — Она подняла голову вверх. В ее глазах я прочел еще непонятную мне, ребенку, скорбь любящей матери, страх за своего сына.
— Мама, я всегда, каждый день, сто раз в день буду вспоминать тебя, — постарался я ее успокоить.
— У тебя сердце доброе, ты меня не забудешь, это я знаю... Но ты же один там будешь, кто поможет тебе добрым советом? Ведь в Широких странах много и плохих людей.
Мать крепко прижала меня к себе.
— Пора спать, ложись, мой мальчик, завтра тебе рано вставать, — наконец сказала она, выпуская меня из своих нежных рук.
Еще затемно отец разбудил меня. У сванов существовал обычай собираться в дорогу чуть свет, куда бы ни лежал их путь, пусть даже совсем недалеко. Горы еще не были освещены солнцем.
На Большой дороге нас ждали два моих будущих товарища — Сеит Мильдиани и Бидзина Гулбани. С ними был отец Сеита с лошадью. Тут же я увидел знакомую фигуру Теупанэ. Теупанэ по обычаю хотел благословить меня на дорогу, но отец воспротивился этому. Теупанэ ничего не оставалось, как только поздравить меня с началом пути в Широкие страны.
— Пусть из тебя получится такой ученый человек, которого мы и не видели. Пусть ты будешь таким большим человеком, что цари будут тебе завидовать... Не у нас, конечно, у нас больше нет царей, поэтому ты и идешь в Широкие страны учиться, — пожелал мне добрый старик.
На Большой дороге началось прощание.
— Плачьте, плачьте, — говорил Теупана женщинам, — слезы — хороший признак, они означают будущее счастье.
— Молодец, Теупанэ! Молодец, на ходу выдумывает приметы, — рассмеялся отец. — А плакать не надо. Подумайте только: наши сыновья идут в Широкие страны учиться! Раньше сваны отправлялись туда или в кандалах в Сибирь, или с лопатой на плечах, чтобы заработать кусок хлеба.
Мать ничего не могла сказать. Я видел ее глаза, наполненные одновременно и страхом и счастьем, и почувствовал, что и по моему лицу, щекоча, побежали слезы.
Рядом, с матерью, держась за ее юбку, стояла Верочка. Взгляд ее удивленных глаз был устремлен на меня. Я крепко поцеловал ее в глаза.
Кончились тяжелые минуты прощания. Мы идем по пыльной дороге вперед, в далекие, манящие, таинственные Широкие страны, о которых я так много слышал в детстве.
Один
Меня разбудил солнечный луч, проникший сквозь листву пальмы. С недоумением оглянувшись по сторонам, я вскочил на ноги и через огромное, напоминающее дверь сванского дома окно увидел и пальму, и синее небо, и даже кусочек моря.
Все было новым для меня и странным. На полу большого помещения на матрацах спали Бидзина и Сеит. Посредине комнаты стоял широкий стол. На нем две внушительные, измазанные фиолетовыми разводами деревянные чернильницы. Между ними стоял бамбуковый стакан с аккуратно заточенными карандашами.
Мне захотелось хорошенько рассмотреть карандаши. Осторожно, чтобы не разбудить товарищей, я подошел к столу и дотронулся рукой до острия одного из карандашей. Сделал это я так неосторожно, что бамбуковый стакан упал на стол. Карандаши рассыпались по столу, часть из них упала на пол.
— Что такое? Что случилось? — вскочили с постели Бидзина и Сеит.
— Свалил... — виновато объяснил я.
— Собирай скорее. Еще подумают, украсть хотел, — торопливо одеваясь, проговорил Сеит. — Слышишь, шум какой! Сейчас войдут к нам.
Я принялся собирать карандаши, а мои товарищи тем временем стали одеваться.
Отца в комнате не было. Он куда-то ушел еще до нашего пробуждения.
Все вместе мы стали вспоминать, как очутились в этом помещении. Мы были раздеты, но кто нас раздел и уложил спать, не помнили. Это показалось нам постыдным. Ведь мы приехали в Гагру учиться, мы уже почти взрослые люди, а с нами возятся, точно с маленькими детьми.
Мы оделись, прибрали свои постели и хотели было направиться на поиски моего отца. Но едва я открыл дверь, как тотчас же попятился назад. Коридор был полон совершенно одинаково одетыми детьми. На каждом из них были светло-серые трусы и рубашка с красным галстуком, на ногах коричневые сандалии.
С нескрываемым любопытством разглядывали мы незнакомых мальчиков. Они окружили нас полукольцом и тоже принялись рассматривать. Наш сванский наряд: круглые шапки, широкие рубахи, заправленные в галифе, чувяки и гетры из домотканого материала — видимо, удивлял их. Из группы школьников отделился рослый мальчик с живыми любопытными глазами и протянул мне руку.
