— Задержись на минутку.

Анджело кивнул.

Наконец они остались в зале вдвоем. Номер Один подкатился к Анджело.

— Ты знал, что я согласен с тобой, не так ли?

— Мне казалось, что да.

— Тогда я должен объяснить, почему я не поддержал тебя.

— Ничего вы мне не должны. Вы — босс.

— Было время, — Номер Один словно и не слышал его, — когда люди говорили, что я раздавил отца Лорена, выступая против любого его решения. И именно я был причиной его самоубийства.

Анджело промолчал. Он действительно слышал все эти истории.

Старик всмотрелся в глаза Анджело.

— Я не могу допустить, чтобы вновь пошли такие разговоры, не так ли?

Анджело шумно вздохнул.

— Наверное, нет.

Но потом, вернувшись в кабинет, задумался, — а правду ли сказал ему Номер Один?

Он проснулся, как от толчка. Легкий июньский ветерок доносил через открытое окно звуки музыки из бального зала; там играл оркестр. Он сел и тут же острая боль пронзила голову.

— О господи! — простонал он. — Не в виски же дело, да и пил я не так много. И Перино уверял меня, что товар первоклассный.

Он выбрался из постели и босиком прошлепал в ванную, но холодный мраморный пол вернул его обратно, за тапочками. Он пустил холодную воду, умылся. Головная боль начала стихать, и постепенно он вспомнил все, что произошло днем.

В полдень церемония бракосочетания в церкви святого Стефана, с двух до пяти прием на лужайке перед особняком. Затем гости разъехались, чтобы отдохнуть и переодеться перед вечерним балом, начинавшимся в восемь часов. Он помнил, как поднялся в спальню и снял пиджак. И все. Кто его раздел, кто выложил из шкафа чистую рубашку, смокинг и все прочее для вечернего бала, осталось для него тайной. Он потер подбородок. Пожалуй, можно и побриться.

Он снял с полочки кружку для бритья с выгравированным на ней золотом изображением первого «сандансера», который он построил в 1911 году, взбил помазком пену. Затем намазал пеной лицо и втер ее в кожу сильными, крепкими пальцами. Еще один слой пены, и он взялся за бритву с рукояткой из слоновой кости. Заточил ее о полосу толстой кожи, висевшую у зеркала, и начал бриться.

Сначала шея. Он улыбнулся себе, довольный остротой лезвия. Теперь подбородок и, наконец, щеки вниз от бакенбард. Пробежался пальцами по лицу. Гладкая, упругая кожа.

Он тщательно промыл бритву, высушил и убрал в футляр. Затем встал под душ. Струя горячей воды, потом холодной, и так раз за разом, пока от сонливости не осталось и следа. Выключив воду, он сдернул с вешалки махровое полотенце и энергично растерся. Тепло от кожи пошло внутрь, наполняя его энергией.

Мысли вернулись к Лорену Второму и его молодой жене. Он вспомнил, что они тоже поднялись наверх, чтобы отдохнуть и переодеться. Интересно, перепихнулись они или решили подождать до ночи? Он подумал о сыне, старательном, тихом, мягком юноше, столь не похожем на него самого, что иногда он начинал думать, а его ли это сын. Разумеется, Лорен Второй мог и подождать до ночи.

Но его невеста? Пожалуй, она предпочла бы не откладывать на вечер то, что можно сделать и днем.

Она же принадлежала к семье мормонов. А уж он знал, кто такие мормоны. Несколько женщин могли делать между собой одного мужчину и ссорились только тогда, когда кто-либо из них желал прыгнуть в его постель без очереди. Они не зарились на чужое, но и не отказывались от своего.

Он их не осуждал, ибо тоже любил получать то, что ему причиталось. Тем более что Элизабет была женщиной хрупкой и предпочитала уклоняться от исполнения супружеских обязанностей, особенно после рождения Лорена Второго. Он, конечно, знал, что половой член у него о-го-го, и овладевал ею как мог нежно, но видел, что глаза ее наполнялись болью и она кусала губы, чтобы не закричать.

Хорошо, конечно, что Младший не такой крупный мужчина, как он; впрочем, Салли не стала бы жаловаться, будь у ее мужа член подлинней и потолще. Сложения она была крепкого, с большим бюстом и широкими бедрами, несмотря на диету. Она взяла бы все, что мог дать ей Лорен Второй, еще и добавки бы попросила. Впрочем, он надеялся, что его сын сможет удовлетворить жену. И тут же почувствовал, как его молодец шевельнулся. Негромко засмеялся. Грязный старикашка, что это за мысли о жене сына. Но ведь он не считал себя стариком. Двенадцатого июня 1925 года ему исполнилось лишь сорок семь.

Полотенце он небрежно бросил на пол и вернулся в спальню. Вынул из шкафа нательный комбинезон, надел, застегнул пуговицы снизу доверху. Затем натянул черные шелковые носки, подвязки, потянулся за рубашкой, висевшей на плечиках на спинке стула.

Накрахмаленное полотно зашуршало под его рукой.

Он прошел к комоду, достал из ящика бриллиантовые запонки, начал одну за другой вставлять их в петли рубашки. Проделал то же самое с рукавами и взялся за золотую заколку для воротника. Тут он потерпел неудачу. Заколка не желала вставляться, куда ей полагалось, и он лишь измял воротник, сердито отбросил его, вытащил из ящика другой и, держа его в руке, прошествовал в спальню Элизабет.

И замер на пороге, увидев, что жены нет. Лишь молодая портниха, приглашенная из Парижа, чтобы сшить платья для свадебных церемоний, склонилась над юбкой, втыкая в нее булавки. Работая, она тихонько напевала себе под нос, внезапно поняла, что не одна в комнате, и пение оборвалось. Она отложила юбку, поднялась и повернулась к нему.

Темно-синие, почти фиолетовые глаза, белоснежная кожа лица, обрамленного черными стянутыми в пучок на затылке волосами. Он уставился на портниху, словно увидел ее впервые. В глубинах ее глаз поблескивали искорки.

Мгновение спустя он обрел дар речи, но не узнал собственного голоса.

— Где миссис Хардеман?

Взгляд ее упал на пол.

— На первом этаже, мсье, — говорила она практически без акцента. — Встречает гостей.

— Который теперь час?

— Почти девять вечера, мсье.

— Черт! — выругался он. — Почему меня не разбудили?

— Мадам пыталась, — она вновь подняла глаза. — Но вы никак не просыпались.

Он повернулся, чтобы вернуться в свою спальню.

Пальцы его все еще сжимали заколку для воротника. Неожиданно он вновь посмотрел на портниху.

— Не могу застегнуть эту штуковину.

— Позвольте помочь вам, мсье, — она двинулась к нему.

Он сунул заколку в ее руку. Она потянулась к его воротнику.

— Вы очень высокого роста, мсье. Наклонитесь, пожалуйста.

Он наклонился. На мгновение их взгляды встретились, потом она отвела глаза. Ее легкие пальчики быстро вставили заколку в петлю воротника, но затем дело застопорилось.

Она пригляделась, чтобы понять, в чем причина, и рассмеялась.

— Вы не правильно соединили петли рубашки.

Он глянул вниз. Так оно и есть. Одна пола ниже другой.

— Извините, — пробормотал он, начал вынимать запонки.

— Позвольте мне, мсье, — слабый запах ее духов окутал его, пока она вынимала запонки.

Прилив желания поднимался все выше по мере того, как ее руки спускались вниз по рубашке. Он почувствовал, что краснеет. Ибо она видела, что с ним происходит, хотя и никак этого не показывала. Дальше молчать он не мог.

— Как вас зовут?

— Роксана, мсье, — ответила она, не поднимая головы.

Она покончила с третьей снизу петлей и перешла ко второй.

А давление на комбинезон между ног усилилось. Брошенный вниз взгляд подтвердил обоснованность его страхов. Он попытался повернуться боком, чтобы она не видела встающего члена. Напрасные надежды. Когда Роксана добралась до нижней петли, член его едва не рвал комбинезон.

Внезапно она застыла и подняла голову, глаза ее широко раскрылись. Приоткрылся и рот, но она не произнесла ни слова.

Первым вновь заговорил он.

— Сколько?

Она не отвела взгляда.

— Я бы хотела остаться здесь и открыть маленькое ателье. В Париже мне делать нечего.

— Оно у вас будет.

Она чуть кивнула и опустилась перед ним на колени.