Джастин говорил с Чарльзом. Судя по тому, что язык его слегка заплетался и слова не всегда можно было разобрать, Джастин изрядно выпил.

– Думаешь, я не говорил себе этого? – с горечью произнес граф.

Чарльз отвечал:

– Ты должен говорить это не мне, а Меган.

– Но как я могу?! – вскричал Джастин. – Она презирает меня, и у нее есть для этого все основания.

– Послушай, Джастин…

– Господи, Чарльз, я сам заварил всю эту кашу! – Теперь голос Джастина звучал глухо, словно он говорил, уткнувшись лицом в ладони. – Я так хотел ее, что не смог сдержаться! Как я ненавидел себя за свою несдержанность! Но всеми святыми клянусь, я не хотел этого! Она была такой милой, такой привлекательной! Я в жизни ничего так не желал, как ее! Но и она тоже тянулась ко мне, говорила, что любит меня! Теперь-то я понимаю: она просто восторгалась мной, как восторгаются девчонки взрослыми мужчинами. Но как бы там ни было, я воспользовался этим! Она была семнадцатилетней невинной Девочкой, моей воспитанницей, а я… я затащил ее в постель! Я во всем виноват! А бедняжка даже не знала, что я женат! Ты можешь себе такое представить? Оказывается, за все те годы, что мы с тобой навещали ее в разных пансионах, ни один из нас ни разу не упомянул имени моей жены! Вот тогда она и возненавидела меня – когда узнала про Алисию. Не могу сказать, что я виню ее за это… Нет, мне не может быть оправдания… Я разрушил ее жизнь, и я убил собственного ребенка…

– Но, Джастин… – попытался возразить Чарльз.

Но граф тут же перебил его: казалось, он был не в состоянии остановиться, слова так и лились потоком:

– Только один раз, говорил я себе. Единственный раз я что-то получу для себя… Я хотел ее, Чарльз, и взял ее… Я провел ее через чистилище, Чарльз… Это я причинил ей боль, я унижал ее! Господи, ты знаешь, почему она упала с этой скалы? Убегала от меня! Потому что я ударил ее. Не смотри на меня с таким ужасом, приятель… Я знаю, что совершил низкий поступок, но ревность все сильнее терзала меня. Даже не понимая, что делаю, я замахнулся… Тогда она заплакала и побежала от меня, а потом оказалась на этой скале, упала… и мы лишились нашего ребенка… Слава Богу, я не убил и ее тоже… Господи, Чарльз, никогда не влюбляйся! Это чертовски больно…

Слушая его покаянную речь, Меган воспрянула духом: ей показалось, что в беспросветной тьме отчаяния забрезжил лучик надежды. А ведь ей ни разу не пришло в голову подумать о роли Джастина во всей этой истории, она даже не представляла, что он так страдает. И вдруг – по горечи в его голосе, по тому, что он говорил Чарльзу, – Меган поняла: муж горевал не меньше, чем она. Он, оказывается, тоже любил их ребенка и винил себя в его смерти. Может, его боль даже сильнее, чем ее собственная. К тому же, похоже, что Джастин все-таки любит ее.

Внезапно Меган осознала, какой эгоисткой была после смерти ребенка, как недостойно вела себя, отгородившись от мужа стеной, замкнувшись в своем горе, отказываясь понимать, что Джастин нуждается в ней.

А она была нужна ему! Эта мысль оказалась первой радостью за последние недели. Она причинила мужу боль, и лишь она может помочь ему преодолеть эту боль.

И наконец-то она может не только себя винить в смерти ребенка. Джастин тоже виноват… Да, он ударил ее и она убегала от него, ее подгоняло отчаяние. Но, нося ребенка под сердцем, она должна была держать себя в руках. Дженет рассказала ей, что младенец оказался удушенным пуповиной, а это могло произойти в любое время. Разумеется, если бы не их размолвка, все, возможно, сложилось бы иначе, но теперь никому – ни ей, ни Джастину – не узнать всей правды. Это Господь распорядился так, забрав к себе их дитя.

Но нельзя же вечно горевать об утрате! Все уже позади, ничего не изменить, но они с Джастином живы, и впереди у них вся жизнь. И вдруг Меган поняла, что больше всего на свете хочет прожить остаток отведенных ей Господом дней вместе с Джастином.

Однако тотчас же явилась мысль: теперь, когда их ребенка не стало, граф Уэстон может пожалеть о поспешной женитьбе. Меган невольно вздрогнула. Ведь Джастину пришлось пожертвовать очень многим, чтобы сделать ее своей женой. По сути, он разрушил свою жизнь. Пройдут годы, прежде чем он снова сможет занять место в палате лордов, если это вообще когда-либо произойдет. Не скоро еще он сможет входить в свой клуб, не опасаясь услышать за спиной шепоток сплетников, обсуждающих скандал, связанный с его именем. Джастин пошел на все это, потому что был человеком чести, потому что хотел дать их ребенку свое имя.

Пошел бы он на это, если бы она не забеременела? Любил ли он ее до такой степени, чтобы решиться на столь отчаянный поступок, как развод? Но тут Меган вспомнилось, что Джастин просил ее руки в ту ночь, когда они с Дональдом объявили о помолвке. Граф сказал, что разведется, если она согласится ждать его. Но из-за ребенка она все разрушила. Однако не будь этого ребенка, Меган согласилась бы ждать его вечно! А ведь Джастин тогда еще не знал о ее беременности, но уже готов был пережить неминуемый скандал из-за развода. Он не боялся за свое доброе имя, не боялся за свою репутацию! Так как же она могла усомниться в его любви?!

Зато сам Джастин сомневался в том, что она любит его. С тех пор как умер их ребенок, она избегала встреч с ним, не желала видеть его, была слишком занята собственными переживаниями. Меган едва не заплакала, подумав о том, как горевал ее муж, как переживал смерть сына, возлагая всю ответственность за происшедшее на себя.

Конечно, время не повернуть вспять, и потерянного сына не воскресить.

Но она может навеки связать свою судьбу с мужем, графом Уэстоном.

Розовая гостиная освещалась светом всего лишь двух свечей, стоявших в подсвечниках над камином Камин же был темным – в июне не было нужды топить. Шторы из темно-розовой парчи были отделаны серебряной оборкой; обивка стула, стоявшего перед шторами, по цвету подходила к шторам. А на стуле, под которым лежал роскошный персидский ковер, вытянув свои длинные ноги в сапогах, сидел Джастин. Сидел, откинув голову на высокую спинку стула, украшенную причудливой резьбой. В одной руке граф держал бокал с вином, другую же закинул за спинку стула. Он был в строгих черных панталонах и белой рубашке, расстегнутой на груди и изрядно помятой. Его черные волосы были всклокочены.

Граф сидел, прикрыв глаза; его черные ресницы казались еще чернее на фоне белой кожи, утратившей в последние недели здоровый бронзовый загар. Граф не заметил, как его жена вошла в гостиную.

Зато ее шаги услышал Чарльз, сидевший напротив Джастина на изящном, отделанном серебром стульчике, который, казалось, никак не мог выдержать такого крупного мужчину. Секретарь графа тоже был облачен в панталоны и рубашку; в руке же, как и граф, держал бокал с вином. Зато его глаза были открыты, и он с беспокойством смотрел на Джастина. Как только Меган отворила дверь и осторожно вошла в комнату, Чарльз повернулся к ней. На его лице отразилась целая гамма самых разнообразных эмоций.

Чарльз Стэнтон тут же вскочил на ноги и хотел было что-то сказать, но Меган остановила его, приложив палец к губам. Но это не помогло. Услышав, что его секретарь поднялся с места, Джастин медленно открыл глаза и вопросительно посмотрел на Стэнтона. И тут заметил жену, стоявшую посередине гостиной в голубом домашнем платье. Граф нахмурился. И тотчас же щеки его покрылись красными пятнами. В его глазах был немой вопрос. Наконец, поставив свой бокал на низенький столик подле стула, Джастин медленно поднялся.

– Почему ты не в постели в столь поздний час? – проговорил он сурово.

Меган с минуту молча смотрела на мужа. Она была потрясена, увидев, что одежда висит на этом великане, как на вешалке, а лицо осунулось. Разумеется, перед ней стоял ее любимый, ее Джастин, но у него был такой вид, словно он перенес тяжелую болезнь. Только теперь Меган поняла, что так оно и было: Джастин не только был болен, но и болел до сих пор. Он страдал от той же болезни, что и она. Хотя Меган, похоже, выздоровела, когда услышала покаянные слова мужа. А имя этой страшной болезни, как догадалась молодая женщина, – душевные муки.