И вдруг что-то заставило Меган вернуться в реальный мир – она представила себе, какую картину являют их сплетенные тела.
– Джастин, прекрати! – выкрикнула девушка.
Она сама себе была ненавистна. На мгновение ей показалось, что опекун не внемлет ее просьбе. Но она ошиблась. Судорожно вздохнув, Джастин принялся поправлять одежду воспитанницы. Не в силах смотреть на него, Меган опустила глаза и увидела красные пятна на своей белой коже в тех местах, где он целовал ее.
Руки ее тряслись от волнения, так что она даже не смогла застегнуть пуговицы на лифе платья. Тяжело вздохнув, Джастин принялся ей помогать, отчего Меган зарделась еще сильнее, когда почувствовала прикосновение его пальцев к своей коже.
– Прости, пожалуйста, – пробормотал он, когда девушка привела в порядок свою одежду.
Решившись взглянуть на него, Меган увидела, что глаза опекуна горят, а губы крепко сжаты. Девушка быстро отвернулась. Ей хотелось соскочить на пол, но она опасалась, что ноги не удержат ее, поэтому Меган осталась сидеть на коленях у Джастина. Девушка не сомневалась: в случившемся виновата она одна. Это она первая поцеловала его. Это ее улыбки и жесты позволили ему считать ее доступной. Наверняка он решил, что она развратная женщина. Среди девочек в пансионе считалось, что девушка должна скромно держаться с мужчинами, иначе те дадут волю рукам и бедняге не миновать беды. Видимо, беда к ней и пришла, как иначе объяснить ее поведение? Ведь она дрожала и вздыхала в объятиях Джастина. Что ж, так ей и надо, думала Меган.
– Меган, ты слышишь меня? – донесся до нее голос опекуна. Похоже, он сумел совладать с собой, потому что говорил гораздо спокойнее. – Посмотри мне в глаза! – Взяв воспитанницу за подбородок, он приподнял ее лицо.
Часто мигая, Меган обратила на него взор, а потом стала смотреть на его крепко сжатые губы. Она была не в силах глядеть в золотистые глаза. Подумать только, столько лет она добивалась его внимания, а теперь, когда дело, кажется, пошло на лад, когда за последнюю неделю они стали настоящими друзьями, она взяла и все испортила! Меган презирала себя за это и считала, что Джастин наверняка тоже испытывает к ней презрение.
– Ради Бога, не будь такой! – вскричал граф, сильнее сжимая подбородок воспитанницы.– Это была моя вина! Моя, а не твоя, ты слышишь?! Меган!
С его стороны было очень благородно взять вину за случившееся на себя. Меган осмелилась еще раз поднять на опекуна глаза и увидела, что тот хмур как туча. Губы ее задрожали. Внезапно девушке захотелось убежать от него, забиться где-нибудь в угол и плакать, плакать…
– Пожалуйста, отпусти меня, – пролепетала она.
Граф еще крепче сжал ее, а затем медленно отпустил. Двигаясь, как лунатик, девушка встала и медленно побрела к двери. Джастин пытался задержать ее, но Меган лишь отмахнулась. Ее глаза были полны слез.
– Меган, подойди сюда! – взревел граф, но она словно не слышала его. – Меган!
Выйдя из комнаты, Меган вздрогнула, разобрав гневные слова, несущиеся ей вслед.
В течение следующих нескольких дней Меган всеми силами избегала встреч с опекуном. Визиты в его комнату, дружеские игры в карты, беседы за ужином – все это кануло в прошлое. Ей было известно, что граф то и дело ходит по верхним коридорам, надеясь встретиться с ней. Не желая видеть его, Меган проводила почти все время в конюшне или каталась верхом. По ночам девушка запиралась в комнате на замок, хотя инстинктивно чувствовала, что граф не решится прийти в ее спальню после того, что было между ними. И, вспоминая, как Джастин ласкал и целовал ее, Меган краснела до корней волос.
Разум подсказывал девушке, что она не сможет вечно избегать его – ведь, в конце концов, граф был ее опекуном. Но она решила приложить все усилия, чтобы встреча их произошла как можно позже. Меган предполагала, что Джастин смущен ее и своим поведением, хотя, как мужчина, будет делать вид, что ничего особенного не произошло. Впрочем, как джентльмен, граф наверняка захочет извиниться перед ней и станет повторять, что в произошедшем виноват только он сам. Но если при одной лишь мысли о Джастине Меган краснела до корней волос, то как же она будет чувствовать себя, если он окажется рядом? Ведь она же целовала его губы, гладила шею, наслаждалась прикосновениями его рук. Девушка решила, что, если ей придется смотреть графу в глаза и разговаривать с ним, она просто умрет от стыда.
Слуги, в особенности чета Донованов, разумеется, догадывались, что между их господином и его воспитанницей произошла размолвка, но они не знали, в чем ее причина. Меган приходила в ужас, думая о том, как бы они стали вести себя с ней, если бы узнали правду. Все стали бы считать ее падшей женщиной, и даже слуги презирали бы ее. Более несчастной Меган себя никогда не чувствовала.
На осторожные вопросы миссис Донован о том, почему девушка перестала навещать опекуна, Меган отвечала, что они немного поссорились. Зная взрывной нрав всех Брантов не понаслышке, миссис Донован, похоже, не усомнилась в словах Меган. Однако с мужем добрая женщина поделилась своими сомнениями: она никак не могла уразуметь, что же это за ссора произошла между девушкой и графом, если та, как чумного, избегает Джа-стина, а он мечется по верхним коридорам, словно голодный тигр в клетке. Похоже, добавила миссис Донован, хозяин скучает по воспитаннице, а вот она ни за что не соглашается увидеться с ним.
А Джастин тем временем последними словами проклинал себя за несдержанность. Его поведение с невинной девочкой было непростительным. И не помогали уговоры, что он просто не смог сдержаться. Не важно, что она так хороша и притягательна, не важно, что его чресла ныли при одной мысли о ней – он не имел права дотрагиваться до семнадцатилетней школьницы, которую опекал. Не важно, что она разбудила в нем чувства, которых он не испытывал уже давно, – он, как опекун, был обязан блюсти мораль, не мог допустить, чтобы она компрометировала себя, и, уж конечно, не имел права компрометировать ее сам. А ведь Джастин не раз слышал, что мужчины, года которых приближаются к сорока, частенько начинают заглядываться на молоденьких девушек. Вспоминая, как отзывалось его тело на ее близость, граф начинал думать, что слухи эти верны. Ничем иным его поведение, похожее на поведение впервые влюбившегося юнца, объяснить было нельзя. Вспоминая всех элегантных и знатных дам, великолепных актрис, танцовщиц и кокеток, с которыми ему приходилось иметь дело, Джастин лишь качал головой.
Сколько бы раз ни вспоминал Джастин их горячие объятия (а происходило это весьма часто), его охватывало чувство вины. И не успокаивали его даже мысли о том, что Меган не меньше его хотела близости. А как она могла не хотеть ее?! Она же была невинной девушкой, сущим ребенком, который понятия не имеет о том, к чему могут привести невинные поцелуи. Но он-то знал это! Правда, сначала граф сказал себе, что поцелует Меган всего лишь один-единственный раз, но ее милая улыбка заставила Джастина забыть все на свете. Он ничего не мог поделать с собой! К тому же не знал, какой нежной и мягкой окажется ее кожа, какими сладкими окажутся ее губы и рот. Целуя Меган, граф потерял над собой контроль. А уж то, что случилось потом, вообще полная низость! Если бы Джастину стало известно о том, что какой-то мужчина так вел себя со своей воспитанницей, он бы вызвал его на дуэль. И между прочим, был бы прав. А затем, совладав со своим гневом, он заставил бы негодяя жениться на оскорбленной невинности – это была бы тихая, спокойная церемония. И он не стал бы спрашивать, хотят ли жених или невеста вступать в брак! Добродетель девушки – святыня, драгоценность, а он посягнул на нее. Он скомпрометировал Меган. Но он бы исправил положение, если бы не был женат. Так что выхода не было.
А уж о пылкости Меган Джастин вообще запретил себе думать. Она, ни о чем не думая, отдавалась страсти, и при мысли об этом Джастин испытывал возбуждение. Он запретил себе представлять, какова она будет в постели, когда сбросит с себя девичью стыдливость. Всех женщин, с которыми Джастину доводилось иметь дело, можно было разделить на три категории: просто холодные, к которым относилась Алисия; холодные, но изображающие страсть – такие дамы готовы были на все, лишь бы заполучить мужчину к себе в постель; и, наконец, распутные – к таким, как ни странно, относились и многие светские, и менее знатные дамы.
