В тот день, когда отец вышел из тюрьмы, все собрались в нашем доме, чтобы поздравить нашу семью. Моряки говорили о вещах, которые я плохо понимал. Отец рассказывал о тюремной жизни, о смелости и стойкости заключенных — мужчин нашего квартала. Тюрьма сплотила этих людей, они делили друг с другом последнюю лепешку и все как один давали отпор произволу тюремщиков. Вдруг отец сказал тоном, не терпящим возражений:

— Завтра спущусь в гавань, поищу работу. Нечего дома сидеть.

— Тебе бы отдохнуть немного… Несколько дней хотя бы… Мы поработаем за тебя, и у твоей семьи не будет ни в чем нужды, — предложил один из собравшихся моряков.

— Я знаю… За все, что вы сделали для моих близких, спасибо вам… Мы ведь братья. Квартал «Аш-Шарадык» знает, что такое дружба, все его мужчины такие, как вы… Но поймите, я изголодался по работе. Истосковался по морю. Как оно? Все такое же синее?

Моряк ответил:

— Море как море, что с ним станет… Только и оно в твое отсутствие чувствовало себя одиноко… Нам тоже не хватало тебя, Салех, очень не хватало.

— Я готов работать на любом судне кем угодно, лишь бы плавать. Работа в порту не по мне. Я соскучился по морю.

— Тебе подождать хотя бы конца зимы… Плавать хорошо летом…

— Какая мне разница, зимой или летом?

— Пережди хоть штормы…

— Я не страшусь их.

— Скажи лучше, что снова хочешь себя испытать, попробовать в деле…

— Не знаю… Море мне друг, во всяком случае, я так считаю…

— Нашел себе друга! Море человеку не товарищ…

— Я с тобой не согласен…

— Разве мы не такие же моряки, как и ты?

— Да, но кому нужна гавань, а кому — море…

— В гавани мы всегда найдем себе хлеб насущный…

— Я и не спорю, все это так, однако для моряка уйти в плавание — значит найти себя… Я хочу снова увидеть морские просторы, хочу стоять на носу корабля, летящего вперед под напором ветра, смотреть, как нос корабля вспенивает воду, а в небе над ним кружат чайки. Я снова хочу услышать, как моряки, отдыхая после трудной вахты, распевают песню «Ты рулевой всего морского флота, о капитан!». Хочу видеть, как на палубе собираются пассажиры. А закат! Что может сравниться с ним красотой! Сколько раз я вспоминал обо всем этом в тюрьме, чувствовал, что не успокоюсь, пока снова не увижу море.

— Да ты, Салех, говоришь словно влюбленный.

— Что ж, возможно… Море и есть моя возлюбленная.

— Только ли оно? Ах да, я ведь совсем забыл, что «прелестная Катрин» уехала…

— Не напоминай мне о ней…

— Уехала внезапно, не попрощавшись…

— Ну, хватит, не желаю больше слушать о ней.

— Говорят, что…

Отец гневно вскричал:

— Сказано вам: хватит! Не называйте при мне этого имени.

Воцарилась тишина… Отец сидел с мрачным видом. Воспоминания об этой женщине встревожили его, разбередили старую рану. Только он один из всех присутствующих знал причину ее неожиданного отъезда. Это он тогда сам заставил ее уехать. От имени всех сказал ей: «Уезжай», предложил ей выбирать между смертью и отъездом. Впрочем, все это я узнал позже от нее самой. Катрин говорила мне: «Твой отец был настоящим мужчиной и прекрасным моряком. Его силу и бесстрашие признавали даже турки. Однако он был фанатично предан всему арабскому, своему кварталу, каждому его жителю. Занимать подобную позицию, считал он, — долг каждого араба, и отступник заслуживает проклятия и наказания. Он наказал меня, даже не выслушав до конца. А я любила его. И я знала, что он тоже любит меня. Он принес в жертву свое чувство во имя чести. У него не поднялась рука убить меня, и тогда он покончил с собой. Да простит меня аллах, я грешная женщина».

Этот разговор состоялся много времени спустя. Почти тридцать лет прошло, прежде чем мне открылась эта тайна. И тогда я вспомнил гнев отца во время того разговора с моряками и его окрик: «Не напоминайте мне о ней!» Теперь я понимаю его. Рана была свежей, кровоточащей. А мы и не знали, не догадывались. Разве можно сыпать соль на рану в душе? Ему надо было уехать, забыться. Найти успокоение в море. Утешиться в бескрайнем морском просторе, где взгляду нет границ, где нет преграды, о которую наталкивается мысль, нет свинцовых стен, преграждающих дорогу душе, жаждущей свободы. Человек уходит в море, чтобы насладиться свободой; волны разгонят его тоску и печаль. А если поднимется буря — что ж, тем лучше. Он готов встретиться с ней лицом к лицу в строю своих братьев моряков, схватиться с ней не на жизнь, а на смерть. Этому сражению моряк отдает всю свою кровь и плоть. Он бросает вызов буре: «Ты или я!» Буря для него — это женщина в извечном поединке полов. В душе смешались чувства страха, безудержной смелости и наслаждения. Ветер поет военный гимн, вдохновляя идущих в бой. Шторм на море — волнующее зрелище. Опасность будоражит кровь, нервное напряжение достигает такого накала, что кажется, будто весь мир перевернулся. Смерть или спасение? Моряк об этом не думает в увлечении схваткой. Еще миг — и все кончено. Два утомленных страстью тела застыли неподвижно, моряк и буря. А судно, ложе их любовного поединка, все еще раскачивается в плену последних судорог страсти. Моряк опьянел от любви. Пережитое им наслаждение обострило все его чувства. Все сущее в природе понимает наслаждение по-своему. После пароксизма страсти приходит полный покой. Когда буря бушует над морем, она хочет не погубить его, ибо это невозможно, а лишь подчинить своей воле. Моряк, схватившись в поединке с бурей, знает, что может ее одолеть. Он начинает кружиться с ней в безумном танце, который должен истощить ее силы. Моему отцу хотелось уехать, чтобы, схлестнувшись с бурей, забыть Катрин. Но его никто не понял, а я был слишком мал, чтобы к моему голосу прислушивались. Я боялся потерять отца, рвущегося отправиться в опасное путешествие, и хотел, чтобы он остался в порту. Поэтому, когда уставшие от споров мужчины замолчали, я обрадовался. Но не таков был мой отец, чтобы подчиниться чужой воле, смириться.

У меня до сих пор стоят перед глазами его натруженные руки с голубой паутиной вен. В них пульсировала кровь страдающего, помнящего сердца. Он одержал над собой победу, заставив Катрин уехать; отец думал, что вдали от нее ему будет легче справиться со своим чувством. Она поплатилась за свою измену соотечественникам, навсегда покинув наш квартал. Отец никогда не рассказывал мне о своем увлечении, считая болтовню о чувствах постыдным, недостойным мужчины занятием, предательством по отношению к любимой женщине. Он долго и молча страдал и в конце концов решился уехать.

После этого в нашем доме имя Катрин не произносилось. Я не знаю, в какую страну отправился отец, но слышал от матери, что он работает на судне, которое совершает рейсы между Мерсином и сирийско-ливанским берегом… Помню, однажды он плавал в Египет. Пробыл там довольно долго, а когда вернулся, рассказывал нам удивительные вещи о стране, которую ее жители называют «матерью мира». Он привез нам какие-то фрукты, которые, как я узнал позднее, были плодами манго. Он говорил, что торговцы фруктами в Египте распевают веселые песенки, зазывая прохожих. И что египтяне — народ находчивый, любят рассказывать и даже сочинять по всякому поводу анекдоты, но умеют и дать отповедь, когда потребуется. У них, говорил отец, красивые голоса, потому что они пьют воду из Нила. Нил они называют морем. И он спел нам египетскую популярную песню:

Мать попросила его больше не плавать в Египет. Он удивился:

— Почему?

— Уж очень надолго ты уезжаешь.

— Что же тут удивительного? Такова жизнь моряка…

— Я знаю, — вздохнула она, — знаю, моряк не любит подолгу сидеть на одном месте, но если у него есть семья, ей приходится жить в постоянной тревоге.