Народ за окном начал пробовать салюты, и глянув во двор, я поняла, что файер-шоу в этом году будет ничуть не хуже, чем в прошлом. Детвора с визгом каталась с горки, кучка родителей, похоже, открыла бутылку шампанского, во всяком случае, не лимонад точно. Славный двор вообще-то, — подумалось мне. Зелени маловато летом будет, хотя возле подъезда и вдоль всего дома можно смело засеять что-нибудь типа мальв, раз уж у меня первый этаж и балкон — приятнее смотреть на цветы, чем на окурки и птичий помет. Придет весна — возьму где-нибудь лопату и посажу, — решила я, домывая посуду. А в мальвах и прятаться интереснее. Они высокие и пышные.

Ума нет — считай калека, — мрачно сказал он себе, глядя на Нинкины окна. Окна светились гирляндами, которые он же сам не так давно прикручивал. Он прикручивал, а Нинка подавала гвозди и скотч. И испуганно охала, когда он перешагивал с подоконника на стол. А потом спрашивала, не устал ли он.

Чего приперся, спрашивается. Обратно к родителям ехать — не вариант, в городской квартире пусто, к пацанам на хату — не охота. Сидел бы уже у родителей, раз Нинке так сказал.

Пнув ни в чем не повинную машину, он вытащил букет и пакет из салона и закрыл машину. Хорош будет дурак, если она там не одна. И чего делать тогда? От мысли, что рядом с ней какой-нибудь хлыщ аж в висках застучало и дыхание перебило. И похоже, накаркал, потому как Нина была при полном параде, что называется. С прической, в платье, и глаза как-то не по-обычному подведены…

— Привет, — она прислонилась виском к косяку и открыла дверь шире. — Заходи.

— Я не вовремя, может, — отвел он глаза и кашлянул. Нина хмыкнула и подцепила его за воротник, втягивая в дом.

— Ты вовремя. Это мне? — она улыбалась какой-то странной улыбкой, от которой его переклинило окончательно, и он с отчетливой ясностью понял, что до утра никуда не уйдет. Даже если гнать будут. Не уйдет, и все. А если кто другой придет — выставит нахрен, вместе с таблом.

— Тебе, — он заторможено протянула ей цветы, которые она приняла и тут же пристроила в пустую вазу на тумбочке. — Воды, может…?

— Тебе? — улыбка стала еще шире.

— Мне тоже можно, — пробормотал он, выпутываясь из куртки. — А чего ты без света сидишь?

— Тебя жду, — она прикусила губу и пошла по коридору в зал. А у него ноги отнялись. Или наоборот?

То самое клятое платье, у которого ткани на спину не хватило, та самая молочно белая спина с ямочками, а по позвоночнику, уходя вниз, под платье — причудливая вязь с завитками и бутонами, мерцающая, переливающаяся.

— Нравится? — она обернулась и повела плечом.

И тут-то его и понесло.

«Нет, татуировку сделала не зря», — мелькнула в голове мысль, когда Захар подхватил меня на руки. Ну, как на руки — на плечо взвалил, и потащил в спальню. Потом стало не до мыслей — потому что платья я лишилась в самые сжатые сроки и весьма по-варварски, только ткань треснула, а я охнула, но решила не отставать, и дернула за края рубашки в разные стороны. Пуговицы весело брызнули в стороны — пришиты плохо, наверное.

— Нинка, — хрипло прошептал он мне в губы. — Ты моя?

— Твоя, — растерялась я окончательно, но об ответе не пожалела, потому что такого у меня еще не было. Водоворот прикосновений — то грубых, то нежных — и его лицо — отчаянное какое-то, и хищное, и желание — одно на двоих, и салюты — то ли на улице, то ли под веками, и хриплый голос, выговаривающий мое имя…

Я машинально водила пальцами по гладкой влажной спине и только что не мурлыкала.

— Прости меня, — хрипло выдохнула Захар.

— Прощаю, — милостиво согласилась я. — А за что?

— Я тебе больно сделал.

— Когда это? — удивилась я, прижимаясь к теплому боку.

— Когда… ну…

— Не сделал, — ухватила я его мысль и, кажется, покраснела. — Не переживай.

— Нин, — он привстал на локтях и теперь внимательно изучал мое лицо. — Не это… не ври, а?

— Не вру, — я пожала одним плечом. — Зачем?

— Я грубый.

— Ага. Грубое животное. — Хихикнула я и спряталась ему в подмышку.

— Нин.

— Слушай, все хорошо, — я обхватила его лицо ладонями и поцеловала в губы. На поцелуй ответил — торопливо, жадно. — Ты чего делаешь? — пискнула я, когда он спихнул с нас плед.

— Синяки ищу.

— О боже. — Закатила я глаза. — Ты совсем спятил?

— Нет. — И ищет, и ищет!

— Ладно, — я села и согнула коленку. — Смотри. Вот это я об табуретку ударилась вчера. А вот эээтооо… Не помню. Но к тебе этот синяк никакого отношения не имеет. — Я вытащила осточертевшую заколку из волос и оперлась на руки.

Захар задумчиво поцеловал коленку, потом бедро, потом живот, потом сгреб на руки — целиком, как маленькую, и упал со мной назад, в разворошенную и теплую кровать.

— Я обычно сдерживаю себя, — с трудом начал он, а я навострила уши. Чую, сейчас узнаю какую-то «страшную» историю. О том, как у его предыдущей девушки был засос. — Но иногда не получается.

— Ммм.

— Я не только про секс. Я вообще вспыльчивый.

— Серьезно? — удивилась я. За три месяца не заметила. Или за два?

— Серьезно. И я… дурной становлюсь. Перед глазами красное все и не контролирую себя.

— Так, — подбодрила я его, выводя пальцами вокруг ловца снов на его груди. Молчит.

— Я боюсь сделать тебе больно. Навредить. Еще как-то обидеть.

— Бойся, — серьезно согласилась я. — Пока ты этого боишься — человек. А когда перестанешь — животное.

— Блин, у тебя все просто так, — невесело хохотнул он, явно что-то обдумывая.

— А не надо сложности придумывать, — я пожала плечами.

— У меня была девушка, — решился наконец он, а я закатила глаза.

— У тебя была девушка, которой ты в порыве страстного секса наставил синяков и засосов, а она обозвала тебя грубым животным и бросила, — перебила я Захара. — Угадала?

— Почти. Я ей ребро сломал.

— Ого, — у него таки получилось меня удивить. — Сильно.

— Да. И такое… заставляет быть осторожным. С любимой женщиной.

— Любимый мужчина, — у меня перехватило горло на миг, — а перестань меня сравнивать со всякими худосочными, а? Во мне весу, знаешь, сколько?

— Сколько? — машинально отозвался Захар, — да немного, по-моему! — Спохватился, ага.

— На руки больше меня не хватай. — Мрачно велела я. — Грыжу паховую потом тебе…

— Нин, ты мне зубы заговариваешь!

— А ты ерундой маешься, — я поцеловала его в шею. Потом в ключицу. — И пытаешься убедить меня, что ты псих.

— Я не пытаюсь, — пробормотал он, — ты чего делаешь?

— А ты не псих, — промурлыкала я, не особо прислушиваясь, что он говорит. — Психов в армию не берут…

— Так я как раз после армии-то, — слабым голосом откликнулся он.

— После армии, говоришь, — мурлыкнула я. — Знаешь, это льстит. Ты на меня кинулся как после года воздержания, да?

— Ты это, Нин, за платье прости… Я тебе новое куплю… Такое же…

— А в люди в нем отпустишь?

— Нет. Ни за что…

— Тогда наручники купи.

— Нинка, я щас опять… кинусь…

— Кинься, — разрешила я. — Мне понравилось…

— Нина, — зычно крикнул Захар, выходя из-за елки.

— Мы тут, — отозвался Темка, размахивая веником из цветов. — Смотри, какой я букет маме нарвал! Классный?

— Супер, — похвалил Захар племянника. — Там мама на тропинке, иди к ней. На ужин скоро пора.

— А почему тут ужин в пять? — капризно спросил детеныш.

— Потому что в санаториях всегда ужин рано, — пояснил Захар, обнимая меня со спины.

— Пошли потихоньку, — предложила я.

— Ага. Мама там с Анькой все-таки нашли плитку, будут грибы варить.

— А потом?

— А потом солить.

Я хихикнула. Солнце золотило макушки елей, комары не докучали, любимый мужчина рядом — чего еще надо-то?

— Гляди, какой я гриб нашел, — Захар протягивал меня огромный груздь.

— Ого какой, — восхитилась я.