Упавшего матадора подхватили на руки и вынесли с арены. Бык стоял, опустив голову, широко расставив ноги, словно готовился броситься на толпу. И кто знает, возможно, и бросился бы в просвет между телегами и покалечил бы еще несколько человек, но к нему вышел следующий матадор. Даже не матадор, а скорее всего, как это сейчас понимал Рафи, новильеро, не имевший до этого дела со взрослыми быками. Ему едва исполнилось пятнадцать. Он был бледен, как полотно, но губы его плотно сжимались, а взгляд был тверд, когда он подобрал выроненный его предшественником плащ и взмахнул им перед мордой быка, привлекая к себе внимание зверя.
Тогда Рафи не понял, зачем снова человек выходит против быка. Ведь тот уже победил. К чему опять кому-то рисковать жизнью? Уже потом отец объяснил ему, что бык должен быть убит. Если он смог одолеть матадора, его нельзя оставлять живым. Это уже не просто бык, опасный из-за своей мощи и ярости. А бык-убийца, который знает, как справиться с человеком, и поэтому становится опасным вдвойне. Бык должен быть убит. Независимо от того, скольким матадорам придется умереть для этого…
Новильеро сумел довести дело до конца. Его движения были не так грациозны, как жесты предыдущего матадора, ему не хватало опыта и чувства ритма, но толпа не свистела ему и не бросала на арену пустые фляги и корзинки в знак недовольства. Люди видели, что этому мальчику приходится по-настоящему тяжело, и наоборот, старались подбадривать его, хотя видели бои и красивее. Когда бык достаточно устал и начал опускать голову, матадор взял шпагу. Но стоило ему приблизиться к замершему в ожидании торо, тот тяжело поднимал крупную голову и рога снова оказывались на уровне груди юноши. Чтобы ударить шпагой, ему пришлось бы подпрыгивать, подставляя живот рогам. Поэтому он снова и снова отходил, опускал мулету, дожидался, когда голова быка опустится вслед за ней, и опять пытался нанести удар. После пятой или шестой попытки ему это удалось, но шпага попала в кость, стальной клинок изогнулся, и оружие выскользнуло из рук. Потом был еще pinchazo[12], и еще…
Толпа начала свистеть и улюлюкать. Юноша, обливающийся потом, едва не плачущий от стыда и злости на этого упрямого торо, состоявшего, казалось, из одних костей, злости на кричащую ругательства и оскорбления толпу, вновь замер перед быком, нацеливаясь шпагой в единственную смертельную точку у него между лопатками. И все на мгновение замерло вместе с ним, даже ветер, не стихавший весь день… А потом матадор ринулся вперед, забыв об осторожности и всяком расчете, желая только одного – закончить этот бой любой ценой. Он закончил его. На этот раз шпага вошла по самую рукоять в тело быка. Но юноша оказался слишком близко к рогам, и торо, сделав неуловимое движение головой, поддел, подбросил его вверх, как тряпичную куклу. Молодой матадор упал и затих, прижимая руки к животу, а несколько мгновений спустя рядом с ним лег бык. Сначала он низко опустил голову, потом его передние ноги подогнулись, он постоял так немного, будто хотел собраться с силами и снова подняться, а потом, словно передумав, тяжело рухнул на песок…
Несмотря на то, что Рафи был тогда совсем ребенком, он до мельчайших деталей запомнил тот бой. Полный тупой ярости взгляд быка, когда он бросался на капоте, бьющая из раны первого матадора кровь, неожиданно яркая на солнечном свету, смертельно бледное лицо юноши… Все это до сих пор стояло у него перед глазами, будто было вчера.
И он до сих пор помнил то странное чувство, которое возникло у него, когда бык поднял на рога первого матадора. Пока тореро играл с быком, не возникало сомнений, кто главный на этой арене. Человек был хозяином. Высшее существо, царь природы, по собственному желанию рискующий жизнью, в отличие от быка, которого привезли сюда, чтобы позабавить толпу… И бык не казался особенно опасным. Глупое животное, слепо подчиняющееся воле человека. Чего стоят его рога и мощь по сравнению с разумом, ловкостью и смелостью матадора? Не возникало даже тени сомнения в том, кто окажется победителем в этой игре. Вот сейчас тореро вдоволь натешит публику красивыми плавными пасе, а потом, когда это прискучит, вонзит шпагу в уставшего и покорного быка. И вот человек сделал одно неверное движение. Даже опытный глаз не смог бы уловить его. И что же? Венец творения в один миг превратился в безвольную куклу, которой теперь в свое удовольствие играет бык. Пожалуй, вот этот миг, когда человек и бык так трагично поменялись ролями, произвел на Рафи самое сильное впечатление.
После этого боя, жестокого, кровавого, мало похожего на тот завораживающий танец, о котором сложено так много песен, он сам сделал себе шпагу из ветки орешника и мулету из старой рубахи отца.
Третьим матадором, с которым его свела судьба, был Мигель. Человек, который заставил его по-другому взглянуть на корриду, который поставил перед ним такие сложные, но необходимые вопросы, который объяснил, что коррида – это не просто схватка человека со зверем, а что-то гораздо большее… Но и он ушел. Пусть не в мир серых теней, но все же ушел, оставив после себя гораздо больше вопросов, чем ответов…
И вот теперь этот матадор, который, судя по виду, совсем недавно сражался только с novillos[13]. Рафи не сводил с него глаз, ловя малейшее движение, едва заметное изменение выражения лица… Вот матадор снисходительно улыбнулся, когда к нему подбежали несколько мальчишек, что-то галдя, вот он весело подмигнул проходящей мимо девушке, вот чуть нахмурился, когда взгляд его скользнул по огороженному телегами кругу, где ему вскоре предстояло встретиться с быком. Обыкновенный человек из плоти и крови. Но для Рафи он был тем, кто прошел неимоверно трудной дорогой и пересек черту, за которой обычная жизнь заканчивается, и начинается нечто совершенно иное. Притягательное и пугающее, наполненное надеждой и болью, радостью и страхом… Что-то абсолютно отличное от существования остальных людей. Со своим смыслом, своими законами и своим предназначением. Вот кем был этот еще совсем молодой человек, непринужденно прислонившийся к поставленной на бок телеге.
Представление вот-вот должно было начаться. Артисты закончили возиться со своим фургоном, превратив его в небольшую сцену. Люди подтянулись поближе и, вытягивая шеи, следили за последними приготовлениями бродячей труппы. Даже дети перестали носиться по площади сломя голову и уселись прямо на песок, поближе к сцене, вытаращив глазенки.
И тут Рафи сделал то, что собирался сделать после окончания боя. Он не без труда пробрался через толпу и подошел к матадору. Тот смотрел куда-то в сторону и не сразу заметил мальчика.
– Добрый день, – немного помявшись, сказал Рафи.
Матадор обернулся.
– Здравствуй, – кивнул он.
Рафи смущенно молчал. Он не знал, с чего начать. Сказать хотелось так много, но мысли неожиданно спутались, и теперь он лихорадочно подыскивал какие-нибудь слова, чтобы хотя бы выйти из неловкого положения. Матадор выжидающе смотрел на него, без раздражения, но и без особого интереса. За свою недолгую карьеру он привык, что каждый раз к нему подходят такие вот мальчишки, которым хочется поближе поглазеть на живого матадора.
– Я хочу пожелать вам удачи сегодня. – Наконец нашелся Рафи.
– Ну что ж, спасибо, – усмехнулся матадор и снова заскользил рассеянным взглядом по толпе.
Рафи почувствовал себя дураком. Чего он ждал? Что этот совершенно незнакомый человек вдруг начнет расспрашивать сельского оборванца о его жизни? Или станет рассказывать о своей? Или сам предложит пойти к нему в ученики? Как бы не так! Мальчик хотел было тихонько отойти, но ноги словно приросли к полу. Он стоял, чувствуя себя до невозможности глупо, и теребил тесемку на рубашке. Матадор больше не обращал на него никакого внимания.
Сейчас он не казался мальчику каким-то необычным человеком. Обыкновенный самовлюбленный юнец, немногим старше самого Рафи. Над верхней губой пробивается пушок, который еще не скоро узнает бритву, на скуле красный прыщик, не очень-то свежая рубаха… Да и выше всего на полголовы. Ну, может, чуть-чуть побольше. Простой деревенский парень. Пройди он по улице, Рафи его даже не заметил бы. И чего он так заробел? Ведь даже со взрослыми мужчинами он разговаривал почти на равных… И те не вели себя с ним, как зазнавшиеся индюки. Рафи почувствовал, как кровь прилила к лицу. Он даже перестал слышать ровный гул толпы.
