(«Поди так», – удрученно кивали головами недавние буяны, внимая справедливым словам своего строгого командира).
Вот такая вот неожиданная помощь снисходила временами на военных официантов. Однако, основное неудобство военно-официантской деятельности, составляла материальная ответственность: почти после каждого наряда обнаруживалась недостача злополучных предметов из нержавейки. (Некоторые жуликоватые военные регулярно высылали на родину малой скоростью увесистые посылки с пронумерованными ложками и вилками – спасали, должно быть, далекую родню от неминуемого голода). Недостачу обязывали покрывать военных официантов. Из каких же таких средств? Чаевых не дают, все больше нагрубить норовят. Молчать! Изыскать! И изыскивали, производя натуральный обмен партии новых, но уже занесенных в графу «бой», стаканов на вожделенные нержавеющие предметы в окрестных магазинах.
А еще военные ходили иногда в караулы. Это тоже такой вид нарядов. Но в эти наряды военных никогда не отправляли с целью наказания. Потому как наказанный военный – очень злой военный. А в карауле военным давали на сутки подержать боевое оружие с настоящими боевыми патронами и военноначальствующие очень сильно по поводу злости военных в такие переживали. Переживали и старались не злить военных без надобности. Прескучнейшее это было занятие – караулы. Очень монотонное. Бодрствующая смена – зубрежка никому не нужных перлов из военной библии (ОВУ), потому как все нужное военные уже изучили ранее: «Услышав лай караульной собаки, немедленно сообщить в караульное помещение…». А военные ее никогда не видели. Собаку эту. Но находясь на посту, всегда пристально вслушивались в ночь: а вдруг залает? Ага, залаяла. А как узнать караульная она или нет? Может это собака британских лордов Баскервилей? Это не важно, военным ведь не трудно было никогда о чем-либо и куда-нибудь срочно доложить. И они докладывали: «Военный такой-то. Так, мол, и так, слышу подозрительный лай. Возможно, это собака Баскервилей. Прошу принять меры». За бодрствующей сменой наступает отдыхающая – пару часов призрачного сна в наглухо застегнутом обмундировании с расстегнутым верхним крючком, а далее пробуждение с картинками в глазах в стиле фэнтэзи и зазубренные наизусть слова: «Оружие заряжено, поставлено на предохранитель». И все – на пост. И впереди два часа вычеркнутого из жизни в ночь глядения. И так целые сутки. Скука – неимоверная. Но военные, не будь они таковыми, если бы с этой скукой всячески не боролись. То возьмут, бывалыча, и устроят соревнование по скоростной разборке-сборке боевого своего оружия. А в конце этого упражнения к оружию положено присоединить рожок магазина, передёрнуть затвор и нажать на спусковой крючок. Это упражнение ведь известно военным еще со школы, только вот патронов в школьном рожке никогда не было. А в карауле они почему-то всегда были, а военные про это частенько забывали. «Ба-бах!» – раздается в тревожной ночной тиши, и караул поднимается «в ружье», отрабатывая вводную: «Нападение на караульное помещение». Те военные, которые накоротке отдыхали «не снимая с себя снаряжения» с удивлением обнаруживают почти на уровне недавно преклоненных в дремоте своих голов большущую дырку в стене и разбитое кем-то окно напротив. «Вот оно, настоящее нападение! Наконец-то! Конец скуке! Вот ужо мы таперича по-палим!» – думают очнувшиеся от полной видений дремоты военные и разбегаются по точкам отражения атаки, расхватав оружие и на ходу досылая патроны в патронники. Ан, нет. Только было разместились грозные военные по-удобнее на своих скрытых от вражеского глаза позициях и даже наметили себе, подлежащие огневому поражению цели, как уже звучит обидный для военных «отбой вводной» с одновременным им предложением построиться. Тут сбегаются, не весть откуда, взявшиеся ночью военноначальствующие. Военных начинают строить, считать и тщательно осматривать. Жертв и разрушений не наблюдается. Но это всего лишь ночной обман. С первыми лучиками хилого питерского солнышка вдруг обнаруживается прострелянный глаз одного из вождей мирового пролетариата, громадный портрет которого висел напротив окон караульного помещения. Этот портрет, призванный, видимо, воодушевить томящихся в карауле военных и поэтому всегда строго-назидательно смотревший на них, вдруг превратился в надорванный кусок, развивавшейся на ветру кумачовой тряпки с едва проглядывающимся на ней небритым изображением одноглазого пирата «Билли Бонса». Поначалу, дело тут же принимает политический характер, но потом почему-то опять всё списывается на обычное военное разгильдяйство. А зря! Вождь с прострелянным глазом – это вам не шуточки! И патрон, тогда тоже списали на разгильдяйство. Ну а самих военных наказали по полной программе… Отправили их в сервировщики. На целых пять раз и «через день». Зря… Нельзя так издеваться над людьми. (Да, да военные, хоть и «милитер», но всё ж таки «хомо»! И иногда тоже нуждаются в гуманизме). Лучше бы этих военных тогда взяли и, попросту расстреляли. Но видимо лень было военноначальствующим оформлять бумаги для списания патронов. А будь их воля, эти ленивцы ничтоже сумняшись тут же определили бы стрелков-военных в сервировщиков на пять дней подряд. Но делать этого было нельзя. Запрещало это гнусное действие строгая военная «библия». Правда, некоторые, из особо рассердившихся на военных военноначальствующих, поступали, порой, весьма изощренным образом. Эти, как-то по особому рассердившиеся военноначальствующие снимали отбывающих срок военных с наряда за пять минут до его окончания, как недостойных выполнять такую почетную обязанность, а через пять минут достоинство военных весьма заметно для окружающих подрастало и, они, тут же заступали в новый для себя наряд на следующие сутки. А тот наряд, который был предыдущим, и без пяти, оставшихся до его окончания минут завершённым, в официальную статистику не попадал и, не шёл в зачет опальным военным. И это было вполне справедливо. А потому как не надо никогда попусту умничать и гневить начальство! И вид пред лицом его надо иметь всегда «лихой и слегка придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство». Ну, или что-то вроде этого… Ещё царь Петр этому учил в стародавние времена, но так и не дошло чего-то, до сих пор, до некоторых военных. А может быть, все же дошло, но за давностью лет как-то уже забылось? Это, в конце концов, не важно. Важен результат. А результат, порой, оказывался для военных весьма даже печальным. И во всем виновата она, эта изъеденная в детстве глистами и проклятая такая память!
А вот некоторые военные исхитрялись так выспаться в карауле, что не могли потом уснуть всю последующую за ним неделю. Эти военные охраняли Боевое знамя, стоя на высоком постаменте, оборудованном специальной сигнализацией. Сигнализация срабатывала при отсутствии давления на крышку постамента и издавала истошные вопли, сопровождаемые частыми миганиями большого количества красных лампочек на пульте у самого старшего из дежурных, приводя его в сильное беспокойство о своей дальнейшей судьбе. Подводя сигнализацию к постаменту, наивные военноначальствующие думали, наверное, таким вот простейшим способом исключить вольные расхаживания часовых по прилегающей к знамени территории в ночное время. Ведь днем часовому и так было не разгуляться – вокруг знамени непрерывно сновали деловитые военноначальствующие разных рангов и каждый при этом стремился строго заглянуть в глаза часовому, делая вид, что отдает он свою честь Боевому знамени в полном соответствии с военной «библией». А вот ночью, когда большинство деловитых военноначальствующих отдыхает, сомкнув веки над строгими даже во сне глазами, тут и наступает для почетного часового полное раздолье. Полная, так сказать, «разлимонация». Вот с ней-то, с «разлимонацией» этой и решили побороться военноначальствующие. Дудки. Едва взгромоздившись на свой постамент, часовой сразу же втаскивает на него стоящий неподалеку тяжеленный огнетушитель (согласно военной «библии» – это обязательный атрибут любого поста) и не делая резких движений аккуратно покидает постамент. Сигнализация безмолвствует. Почетный часовой удобно размещается на стоящих неподалёку мягких стульчиках и безмятежно засыпает (так и хотелось написать «безмятежно засыпает, дожидаясь смены», но это было бы неправдой: ни кого этот часовой не дожидался, он просто спал как сурок и, все тут. Можно даже утверждать обратное, часовой всегда мечтал о том, чтобы эта смена во главе с завидующим ему разводящим не приходила бы до самого утра и оставила бы его в покое на всю эту караульную ночь, но такого никогда не случалось. Смена почему-то всегда приходила спустя каких-то два часа. И это – правильно. А потому как – не всё коту масленица. Хотя выспаться перед дневным, непрерывно по стойке «смирно» стоянием, хотелось каждому из самых почетных часовых. А те военные, которые охраняли специальные, напичканные боеприпасами боксы в автопарке, поступали ещё проще. Они, сразу же после заступления на свой ответственный пост, отыскивали себе автомобильчик поудобнее и уютно расположившись на мягких сидениях кабины, тут же погружались в свои сладкие, наполненные разнообразными картинками всевозможных женских прелестей, платонические дремы, крепко сжимая, при этом, в своих надёжных руках доверенное им всей страной на сегодня оружие (опытные военные давно уже поняли, что главное в карауле – это не лишиться собственного оружия, а все остальное – полная фигня. От всего остального всегда можно просто-напросто отбрехаться: «Пломба на дверях сорвана?! Это, наверное, вороны! Любят они все, что блестит. Не могу же я из боевого оружия по воронам палить. А вы, в следующий раз, не забудьте себе какие-нибудь тусклые пломбочки заказать. И не надо больше выпендриваться. А то щас разозлюсь и стрельну куда-нибудь. Я когда злюсь, всегда так поступаю. Так, что идите отсюдова, от греха, как говориться, подальше. Грех – это я»).
