Взгляды, излагаемые мною своим немецким приятелям, в основном сводились к следующему: Бисмарк говорил, что для реализации фундаментальной немецкой политики противостояния британско-французскому блоку необходимо проводить политику мира по отношению к России, и решительно выступал против действий, хоть в малейшей степени таящих в себе опасность войны с Россией. Справедливость этой мысли Бисмарка наиболее красноречиво подтверждена Первой мировой войной (Бисмарк действительно несравненный дипломат, до сих пор почитается всеми немцами) . Советский Союз, в отличие от царской России, ни по своему государственному устройству, ни в силу исторического развития не является агрессивным государством. И даже если бы в ближайшем будущем у СССР возникла такая идея, у него нет для этого возможностей. СССР заинтересован только в собственной обороне. Однако было бы величайшей глупостью считать, что Советский Союз сразу же распадется и в политическом и в военном отношении, если он подвергнется нападению со стороны Германии или Японии. Доказательством тому, что СССР не намерен вступать в войну против Германии, является выполнение им договоренности о поставках в Германию материалов, крайне необходимых для его собственной военной экономики, включая материалы, доставляемые с Дальнего Востока по Транссибирской железной дороге.

Я, ничуть не беспокоясь, выражал свою точку зрения знакомым нацистам. Мои смелые выражения были общеизвестны, но не было ни одного человека, который опроверг бы это мое мнение.

Перед своими японскими знакомыми я высказывался в следующем духе . Для Японии совершенно нет причин опасаться нападения со стороны Советского Союза. Советские военные приготовления, даже в Сибири, носят чисто оборонный характер. Утверждение, что СССР является первым противником Японии,

представляет собой иностранный пропагандистский вымысел, лишенный исторической основы. Великие державы получают выгоду от многолетней враждебности между Японией и СССР. Японская армия, ухватившись за высказывания иностранных пропагандистов, требует все возрастающих с каждым годом бюджетных ассигнований для противодействия этому ужасному монстру — СССР. Однако действительные цели Японии находятся не на севере, а в Китае и на юге. И хотя советские военные приготовления носят чисто оборонительный характер, их ни в коем случае нельзя недооценивать, как показал Халхингольский инцидент.

Я иногда указывал на провал сибирской экспедиции 1918— 1921 годов, которая не только не подняла авторитета Японии, а, наоборот, только принесла ей ущерб. Эта точка зрения находила отражение в моих корреспонденциях во «Франкфуртер цайтунг» и статьях в других немецких газетах и журналах в виде мнения вдумчивых, осведомленных японцев. Такая моя позиция отличалась от взглядов других немецких журналистов, поскольку для меня было ясно, что возможность возникновения войны между Японией и СССР просматривается слабо. Я уже писал, что у немцев подобный «оптимизм» не поощрялся. Конечно, нечего и говорить, что, помня о своих читателях — нацистах на родине, я пользовался более осмотрительными выражениями, чем употребляю сейчас.

Время подтвердило справедливость моих мыслей. Говоря так, я не стараюсь утверждать, что дальнейшее развитие обстановки явилось результатом нашей деятельности. То, что Япония взяла курс продвижения на юг, это не наша работа. Это объективный процесс.

В заключение я хочу подчеркнуть, что политическая деятельность нашей группы и моя лично в целом ограничивалась теми рамками, о которых я писал ранее. Вдобавок к этому мы кое-что делали под мою личную ответственность, но Москва не требовала от нас выполнения такой работы. И насколько мне известно, Мияги и Клаузен подобными делами не занимались вообще.

Я уже описывал способы связи с Москвой, которые применялись нами в Японии. У меня была курьерская и радиосвязь с четвертым управлением Красной армии, и, как в Китае, так и в Японии, мы не использовали других видов связи, кроме двух указанных, и не поддерживали отношений ни с какой организацией в Москве, кроме четвертого управления.

До зимы 192 9 года я находился в Москве и в это время по служебным делам был связан только с органами Коминтерна. Как член партии я имел отношения только с ячейкой этой организации.

Зимой 1929 года я расстался с Коминтерном, доложив, что прекращаю свои отношения с ним в связи с новой работой. Одновременно с этим прекратились мои связи и с партийной организацией Коминтерна. После этого всю служебную деятельность я вел только в четвертом управлении Красной армии. Я стал членом Информационного отдела Центрального комитета Советской коммунистической партии, и мое членство в партии и связи с ней стали компетенцией этого отдела. Даже сейчас как член партии я несу ответственность перед Информационным отделом, и я каждый раз должен был являться туда, когда возвращался в Москву. Любой человек, поддерживающий связь с партией через этот отдел, всегда должен отчитываться перед ним о своих заграничных поездках. Все мои последующие служебные связи ограничивались только четвертым управлением. Я довольно часто встречался с начальником управления генералом Берзиным и его заместителем генерал-майором Давыдовым. Это была основная форма связи между мной и четвертым управлением. Берзин давно слышал от Пятницкого о моих идеях о широкомасштабной политической информационной деятельности, выражал одобрение по этому поводу, и поэтому наши с ним беседы шли успешно. Кроме того, он горел желанием получать с моей помощью военную информацию, крайне необходимую четвертому управлению. Мы договорились, что я буду сопровождать в Китай группу военных специалистов и что мы будем надеяться на точность моих сообщений. В 1929 году в фокусе интересов оказался Китай. Да и мне больше хотелось поехать в Азию, чем в Европу. Таким образом я был командирован в Китай.

От сотрудников восточного отдела четвертого управления я получил конкретные указания о военной стороне моей поездки в Китай. Относительно деталей моего политического и экономического задания генерал Берзин провел со мной консультации иного рода. По его словим, он встречался с руководством Центрального комитета партии и его военного отдела⁶². Берзин по партийной работе долгие годы был хорошо знаком с этими руководителями и поддерживал с ними дружеские отношения. Я сам знаю, что он

⁶²Военный отдел Коминтерна. — Прим. ред.

связывался по телефону с крупными фигурами и ЦК и военными руководителями. Нет нужды говорить, что все руководители четвертого управления были членами партии, а он был в личных дружеских отношениях с многими партийными лидерами. Более того, пожалуй, если бы не было этих личных дружеских связей, четвертое управление вряд ли смогло бы так выполнять свои функции. Именно благодаря таким отношениям четвертое управление смогло полностью решить свои задачи, используя и меня как связующее звено с партийным руководством. Такое впечатление особенно усилилось после того, как я начал посылать информацию и донесения из-за границы. Благодаря качествам сотрудников четвертого управления и тесным связям его начальника с важнейшими официальными лицами мои важнейшие сообщения быстро и в полном объеме направлялись советскому руководству.

Непосредственно перед отъездом в Китай я посетил восточный, политический и шифровальный отделы и провел там последние согласования. Я знал, что в четвертом управлении была радиошкола, но я ее не посещал, потому что меня посылали в Китай в сопровождении радиста, с которым я должен был встретиться в Берлине. Этого радиста звали Вайнгартен. Ни во время пребывания в Москве, ни потом я не отчитывался перед четвертым управлением за то, чем занимался в свободное время. Я не был штатным сотрудником четвертого управления. Но мои служебные и партийные контакты ограничивались встречами со специальными лицами из управления и ЦК. По случаю отъезда я встретился с Пятницким, Мануильским и Куусиненом, но это были только личные встречи, встречи друзей.