Значение этого трехъярусного цирка — в Чунцине, Вашингтоне и Токио — становится ясным, когда читаешь «бортовой журнал» последних дней мира. На протяжении всей войны некоторые историки уверяли Америку, что миссия адмирала Номуры и посла Куруси была не более, чем обманом, завесой для отвода глаз и что окончательное решение напасть на Пёрл-Харбор было принято в начале осени 1941 года. Истина как раз в обратном. Японскому оперативному авиасоединению, обрушившемуся на Гавайи, не давали зеленый свет до 5 декабря 1941 года, когда позывные «Взойти на гору Ниитака» были переданы в эфир всеми радиостанциями японского военно-морского флота. 21 ноября адмирал Нагано Осами, начальник штаба военно-морских сил Японии, инструктировал японское командование, что «если японо-американские переговоры пойдут успешно, авиации прикажут немедленно вернуться». И уже не позднее 2 декабря 1941 года

Нагано доложил высочайшей императорской власти, что если переговоры Номура—Куруси—Халл пойдут успешно, японский флот следует отозвать с задания.

Проамериканская группа в Токио, настаивавшая на урегулировании японо-американских разногласий, продемонстрировала поразительное упорство и настойчивость. На протяжении долгих месяцев ведя дискуссии с госсекретарем Корделлом Халлом, она получала отказ за отказом. То, что Халлу следовало с подозрением относиться к японскому правительству, не только понятно, но и говорит в его пользу, ибо действия Японии, например в Китае, были вовсе не таковы, чтобы вызывать доверие. Но Халлу все-таки не следовало позволять этому подозрению подавить его дипломатическую проницательность или притупить чувство опасности, учитывая, что Соединенные Штаты уже на всех парах неумолимо втягивались в европейский конфликт. И если это суждение не лишено здравого смысла, то нижеприведенная хронология событий может сделать этот смысл более конкретным.

В апреле 1941 года случились два события, которые должны были несколько умерить подозрительность Госдепартамента. Министр иностранных дел Японии Мацуока тайно встретился в Москве с американским послом Лоуренсом Стейнхардом, чтобы попытаться убедить его в том, сколь важно улучшить отношения между двумя странами. В основе текущих разногласий лежал китайский вопрос, и Мацуока высказал предположение, что Япония может пойти на заключение справедливого мира с китайским правительством Чан Кайши. Однако в свою очередь Япония хотела бы получить от Соединенных Штатов обещание содействовать достижению этого мира. Но если Китай отвергнет это предложение, Япония вправе будет ожидать, что США умоют руки в китайском инциденте. Стейнхард был поражен откровенностью Мацу-оки и спешно отправил в Вашингтон изложение этой беседы.

9 апреля 1941 года группа частных граждан обеих стран представила Госдепартаменту план сохранения мира. План этот, составленный в сотрудничестве с Номурой и получивший его одобрение, основывался на японских гарантиях целостности китайской территории и экономической интеграции в обмен на признание Китаем марионеточного режима государства Манчжоу-Го . Он включал в себя и вывод японских войск из Китая и, соответственно, восстановление традиционной американской политики открытых дверей. Япония также торжественно обещала не вмешиваться в европейскую войну, если только ее партнеры по тройственному пакту — Германия и Италия, не станут объектами нападения со стороны Соединенных Штатов. Более того, японцы уже давно не принимали всерьез свои обязательства по

этому пакту и ясно дали понять американским представителям, что они охотно сделали бы этот документ чистой формальностью по типу: «не отменяется, но не применяется», если бы убедились, что Соединенные Штаты серьезно настроены на мирные переговоры.

Реакция Госдепартамента и госсекретаря Халла на эти предложения была циничной и враждебной. Соединенные Штаты выдвинули свои контрпредложения, и начались долгие и бессмысленные дебаты. Номура не упускал случая предостеречь Соединенные Штаты, что партия войны в Токио твердо стоит за войну и что любые проволочки на переговорах лишь усиливают «ястребов» и ослабляют антивоенные силы, и что в случае, если какое-то работающее соглашение в переговорах по китайскому инциденту будет достигнуто, это развязало бы США руки для участия в европейских делах.

Для администрации США, все помыслы которой были в первую очередь заняты поражением гитлеризма, это должно было бы казаться достаточно приемлемым выходом из тупика. Но Госдепартамент, и госсекретарь Халл настаивали на том, что стало бы для Японии равносильным безоговорочной дипломатической капитуляции.

В такой атмосфере путаницы и унижения японские милитаристы продолжали свое восхождение к вершинам власти. 24 июля японские силы вторжения высадились в заливе Камрань в Индокитае, легко преодолев сопротивление истощенных и деморализованных французских сил. Президент Рузвельт пригласил Номуру и в присутствии адмирала Старка, начальника военно-морских операций, и исполняющего обязанности госсекретаря Самнера Уэллеса объявил о введении полного эмбарго на торговлю с Японией (в качестве ответного шага) . На японцев не произвела впечатление справедливость американской позиции. Они знали, что эмбарго действовало уже со 2 июля — задолго до вторжения. Самнер Уэллес, в своей недавней апологии рузвельтовской администрации даже не упомянул об этом факте, хотя он искренне заявлял, что адмирал Старк и генерал Маршалл давно предупреждали, что введение эмбарго вполне вероятно может привести к войне.

На требование Соединенных Штатов уйти из Индокитая Номура предложил гарантировать такой уход — в случае, если китайское урегулирование оказалось бы эффективно действующим — с помощью оговорки в соглашении, что никаких японских войск не останется на французской территории. В обмен на это Номура вновь попросил Соединенные Штаты «выступить в качестве посредника для начала прямых переговоров между японским правительством и режимом Чан Кайши с тем, чтобы как

можно скорее урегулировать китайский инцидент». Подобные предложения неуместны, ответил Халл, и свидетельствуют лишь о «недостатке готовности откликнуться на предложение, высказанное президентом».

Но более важными, чем демарши и контрдемарши дипломатов, — и более существенными для этого повествования — были решительные намерения рузвельтовских советников блокировать отчаянные попытки антивоенных фракций договориться о встрече между президентом и принцем Коноэ. Так, Л. Курье был главным советником президента по Дальнему Востоку и проявлял более, чем мимолетный интерес к этому вопросу. 17 августа 1941 года Номура передал настоятельную просьбу премьера Ко-ноэ о такой встрече где-нибудь в центре Тихого океана, с тем чтобы проблемы, поставившие в тупик дипломатов, могли быть обстоятельно обсуждены «в мирном духе». До этого Номура уже дважды делал подобные предложения Госдепартаменту, но также бесполезно. Президенту понадобилось шесть дней, чтобы прийти к решению. И между двумя этими датами он получил личное послание Коноэ. Посол Грю в своем письме также настоятельно советовал Халлу форсировать проведение этой встречи. Он писал:

«Это предложение [ о встрече] не только не имеет прецедента в японской истории, но это еще и показатель того, что японские непримиримые пока блокированы полностью благодаря тому факту, что предложение пользуется поддержкой императора и высших властей страны. Польза, которую могла бы принести встреча принца Коноэ и президента Рузвельта, безмерна».

На Халла это не произвело ни малейшего впечатления. Однако Рузвельт клюнул на это предложение и одобрил его, но через несколько дней советники отговорили его. И хотя японский премьер продолжал периодически слать президенту послания с просьбой о встрече, хотя Коноэ и пошел на уступки по вопросу о месте встречи, согласившись — в нарушение всех традиций— встречаться на американской земле, президент продолжал отклонять его просьбы и тянуть время. Грю и Юджин Ду — искусные и проницательные карьерные дипломаты— предупреждали из Токио, что нежелание Соединенных Штатов провести эту встречу поможет свалить умеренное правительство Коноэ и передать Японию в руки империалистов. А кроме того убедит многих японцев в том, что Америке нельзя доверять. Но эти предупреждения так и не сумели пробиться сквозь стену советников президента. И японские, и американские дипломаты в Токио предупреждали, что время уходит, но Госдепартамент по-прежнему настаивал на своей роли оплота упрямства.