Помимо З.М. Ушакова, у начальника Особого отдела ГУГБ было еще несколько помощников. А заместителем Леплевского, затем Николаева-Журида являлся майор госбезопасности В.С. Агас-Мойсыф. Так вот этот самый Агас впоследствии, после своего ареста, настойчиво утверждал, что и Леплевский почему-то боялся Зиновия Ушакова. Наверно, это шло от каких-то грехов Леплевского, совершенных им в период работы в Белоруссии. А возможно, что и московский период их совместной службы подбросил опытному провокатору и мастеру грязных фальсификаций Ушакову какие-то серьезные компрометирующие улики на своего шефа. Нередко и другой начальник Особого отдела — Н.Г. Николаев-Журид пасовал перед Ушаковым.
Из архивно-следственного дела по обвинению З.М. Ушакова также усматривается его определенная независимость от начальника отдела — ввиду явной благосклонности к нему самого Ежова. В случае необходимости Ушаков умел настоять на нужном ему варианте, отстоять свое мнение — этого у него не отнять. Об одном из таких случаев Ушаков рассказал сам:
«Гринько (нарком финансов СССР. — Н.Ч.) был первым арестованным, который назвал Егорова (Маршала Советского Союза. — Н.Ч), Щаденко, как заговорщиков... Я включил обоих в протокол, хотя Николаев (начальник Особого отдела. — Н. Ч.) заб
лаговременно сказал мне, что Николай Иванович (Ежов. — Я. Ч.) сомневается в правильности этого показания... Еще через некоторое время Гринько показал об организованной в 1937 году террористической группе во главе с Бергавиновым... Николаев сказал мне, что комкор (Фриновский) не верит в это показание. Тогда я, не медля ни секунды, написал рапорт Николаю Ивановичу с просьбой санкционировать арест Бергавинова и передал его через Николаева. На следующий день мне из секретариата наркомата принесли закрытый пакет, в котором оказался мой рапорт с резолюцией Николая Ивановича: «Арестовать». Бергавинов был в тот же день арестован...»29
Впоследствии в собственноручных показаниях, написанных вскоре после ареста, Ушаков подробно и откровенно рассказывает о своих успехах на ниве «разоблачения» видных военачальников Красной Армии, а также членов ЦК ВКП(б) К.Я. Баумана, Э.И. Квиринга, В.Я. Чубаря, П.П. Постышева, Э.К. Прамнэка и других.
«Допрашивавшиеся мною командармы Седякин (до ареста начальник Управления ПВО РККА.— Н.Ч.) и Каширин (соответственно начальник Управления боевой подготовки РККА. — Я. Ч.) назвали Егорова и Буденного как заговорщиков. Николаев сцепился со мной и чуть ли не орал на меня за то, что я не имел права сделать такую политическую ошибку— взять показания на маршалов, особенно на Буденного. Я доказывал правильность своего поступка и убедил Николаева доложить Николаю Ивановичу заявление Седякина и Каширина. И как только Н.И. (Николай Иванович. — Н.Ч.) распорядился перепечатать их для ЦК, Николаев в одну ночь организовал получение около 15 или 20 показаний о Егорове и Буденном»30.
Что происходило далее с Егоровым и Буденным, уже рассказывалось в соответствующих главах книги «37-й год. Элита РККА на Голгофе». В главе «А судьи кто?» прослежена и посмертная судьба командарма 2-го ранга Н.Д. Каширина, пытавшегося донести до ЦК ВКП(б) и его Политбюро сведения о безобразиях, творившихся в НКВД. О том свидетельствуют и материалы его очной ставки с маршалом Егоровым, где он прямо заявил о применении к нему со стороны Ушакова противозаконных методов следствия. Однако веры ему не было — в тот момент в зените славы находился не арестант Николай Каширин, у которого к тому же и два родных брата «оказались» врагами народа. Нет, на коне тогда был славный чекист Зиновий Ушаков, отмеченный двумя орденами за образцовое выполнение специальных (каких именно, мы уже знаем) заданий партии и правительства.
Из собственноручных показаний З.М. Ушакова мы узнаем такие малоизвестные подробности «кухни» Особого отдела ГУГБ
НКВД СССР, которых, пожалуй, нигде в другом месте не сыщешь. Это относится в первую очередь к «заговору военных» во главе с М.Н. Тухачевским, приоритет в разоблачении которого всегда так болезненно защищал Ушаков. Надо сказать, что с самого первого дня своего назначения на должность помощника начальника 5-го отдела ГУГБ Ушаков искал любую возможность для поднятия собственного авторитета, малейшую возможность отличиться. Честолюбия своего он нисколько не скрывает, считая, что способен на большие дела. Но чтобы показать себя во всем блеске, нужна была пусть маленькая, но война, к тому же война победоносная. И чекисту Ушакову такой вариант событий виделся в успешном раскрытии какого-нибудь заговора, желательно более крупного. А раз он курировал армию, то пусть это будет заговор военных, лучше всего в ее верхнем эшелоне.
Давая показания, Ушаков всемерно выпячивает свою роль первопроходца, пионера в разоблачении Тухачевского и его товарищей: «Я буквально с первых дней работы поставил диагноз о существовании в РККА и флоте военно-троцкистской организации, разработал четкий план ее вскрытия и первый же получил такое показание от б. (бывшего. — Н.Ч.) командующего Каспийской военной флотилии Закупнева»31.
Хватка у Зиновия прямо бульдожья: была бы зацепка, а остальное он раскрутит на полную катушку. Его начальник Леплевский знал об этом — ведь не зря же он перетащил Ушакова в Москву сразу после своего назначения. Такой зацепкой, своеобразной костью в пасть бульдога— следователя Ушакова послужили показания комбрига запаса М.Е. Медведева, до 1934 года возглавлявшего Управление ПВО РККА. По этому поводу Ушаков пишет:
«15.5 (то есть 15 мая 1937 года. — Н.Ч.) Леплевский сказал, что получаю на допрос Фельдмана — известного участника процесса «8» военных заговорщиков. Так как на Фельдмана было лишь одно косвенное показание некоего Медведева, я даже выразил удивление, почему мне не дали более важную фигуру с конкретной ролью...»
Прервем на время рассказ Ушакова, чтобы еще раз подивиться его наглости и самомнению. Он, видите ли, недоволен тем, что ему поручили допрашивать комкора Бориса Фельдмана — бывшего начальника Управления по начальствующему составу РККА, только месяц и успевшего побыть в должности заместителя командующего войсками Московского военного округа. Ушаков, опытный чекист, не мог не знать, что главный кадровик Красной Армии — фигура в среде военных далеко не последняя. Скорее наоборот — Фельдман по роду своей деятельности (он возглавлял это Управление с
1934 года) имел столько информации про высший командно-начальствующий состав РККА и руководство наркомата обороны, как никто другой. И недооценивать такую ключевую фигуру, как Фельдман, равносильно было служебному проступку. Думается, что и Ушаков понимал это, но вместе с тем, набивая себе цену, утверждал, что хотел бы получить другого подследственного. Добавим еще одну деталь — в Наркомате обороны, а значит и чекистам, было известно о личной дружбе Фельдмана с маршалом Тухачевским. Заметим также, что арестовали Фельдмана 15 мая 1937 года, т.е. Ушаков получил его для допроса в день ареста, еще «свеженьким».
«В первый день допроса Фельдман написал заявление об участии своем в военно-фашистской организации, в которую его завербовал Примаков».
И снова делаем паузу в цитировании документа для того, чтобы отметить одну важную деталь — первоначально в качестве вербовщика Фельдмана выступает комкор Виталий Примаков, уже девять месяцев находившийся в застенках НКВД, в руках Леплевского, Ушакова и их коллег по 5-му отделу ГУТБ. Спустя некоторое время имя вербовщика пришлось изменить — Ежов и Леплевский требовали выхода на «больших» людей в РККА, и им становится не кто иной, как маршал Тухачевский. Но пока Тухачевский на свободе, хотя и здорово понижен в должности (командующий войсками второразрядного ПриВО). Но все равно он на свободе, а Примаков вот он, у нас в руках и никуда ему не деться. Пока в качестве вербовщика пройдет и Примаков, а там... посмотрим. Дойдет очередь и до Тухачевского, все в наших силах — так или примерно так рассуждал Зиновий Ушаков с подачи своего патрона Леплевского. К тому же других военных с воинским званием выше «комкора» среди вновь арестованных не было. Хотя неправда, был один командарм 2-го ранга — А.И. Корк, начальник Военной академии имени М.В. Фрунзе, арестованный несколькими днями раньше Фельдмана, но им тогда занимались более высокие начальники — Ежов и Леплевский. В лапах НКВД был и еще один военный с четырьмя ромбами, арестованный в начале мая, — армейский комиссар 2-го ранга Г.И. Векличев, член Военного совета Северо-Кавказского военного округа, но он в это время находился в Ростовской тюрьме, а в Москве Ушаков вынужден был довольствоваться только Фельдманом.
