«Сообщаю резолюцию народного комиссара обороны СССР на справках Леплевского:

О командире 7 кав. корпуса комдиве Григорьеве П.П. «Арестовать. К.В.».

О командире 58 сд комбриге Капцевиче Г. А. «Арестовать. К.В.».

О начальнике 2 отдела штаба КВО полковнике Родионове М.М. «Арестовать. К В.».

В данном конкретном случае, не имея абсолютно никаких доказательств вины, кроме краткой справки-ориентировки, тенденциозно составленной в особом отделе соответствующего военного округа, Ворошилов дает свое согласие на арест полторы сотни руководящих армейских работников, что равносильно их физическому уничтожению и безвозвратной потери для Красной Армии.

Нередко случалось и так, что особисты, не дожидаясь получения санкции Ворошилова (между собой они считали это просто формальностью и пустой тратой времени), производили арест того или иного военачальника. Примером тому служит арест командира 7-го кавалерийского корпуса комдива Петра Григорьева. Когда в августе бумага на сей счет еще путешествовала из одного наркомата в другой, Григорьев уже несколько недель находился за решеткой. Правда, при этом надо учитывать, что помимо почты, пусть даже и специальной, существовала также телеграфная и телефонная связь. Достаточно было одного звонка из компетентных органов, чтобы судьба человека оказалась перечеркнутой раз и навсегда.

На Украине Леплевский сурово расправлялся и со своими коллегами-особистами. О том свидетельствуют бывшие сотрудники этих органов А.Я. Санин-Затурянский и И.Г. Гудзь, арестованные в 1937 году. Они подробно рассказали о «методике» работы подручных Леплевского.

Санин-Затурянский: «4 августа 1937 года, работая заместителем начальника особого отдела Харьковского военного округа НКВД УССР в г. Харькове, я в 10 часов утра был в кабинете исполняющего обязанности начальника областного управления НКВД по Харьковской области, он же начальник особого отдела Харьковского военного округа полковника Шумского Игоря Борисовича, где в присутствии работников комендатуры, явно волнуясь и держа телеграмму дрожащими руками (Еще бы! Ведь в ней вполне могла быть и его фамилия. — Н. Ч.), Шумский объявил мне, что по распоряжению наркома НКВД УССР Леплевского я арестован, после чего был водворен в тюрьму в одиночную камеру.

Вечером того же дня под усиленным конвоем в отдельном вагоне я был отправлен в гор. Киев, где водворен в тюрпод (видимо, тюремный подвал. — Я. Ч.) НКВД УССР.

Вызвавший меня ночью на допрос следователь НКВД УССР Артемьев стал требовать с меня показаний о моей якобы контрреволюционной троцкистской деятельности...

Ночью следующего дня я вновь был вызван к Артемьеву и тот, узнав, что я ничего не придумал, стал ругаться, стучать по столу, требовать и угрожать. Убедившись, что я категорически отрицаю обвинение, Артемьев впервые ударил меня кулаком по лицу... Продержав меня до утра, он отпустил меня в камеру, где опять мне не дали уснуть.

На третий день... на мою просьбу сказать, на чем основано такое обвинение, Артемьев разразился еще большими ругательствами и криками. В это время раздались душераздирающие женские крики, которые сразу повергли меня в состояние психической невменяемости, а Артемьев заявил: «Слышишь эту пластинку, так поступят и с тобой...»

Крики избиваемых и истязаемых женщин, не говоря уже о мужчинах, продолжались до утра и повторялись в последующие ночи, что меня приводило в состояние психической депрессии. Так,примерно в течение десяти дней продолжались ночные допросы надо мной и избиение меня Артемьевым, так я уже совсем ослабел. Видя мое упорство, Артемьев в один из ночных допросов (сами следователи после ночных бдений отсыпались днем. — Я. Ч ) сказал: «Ладно, оставим пока твою троцкистскую деятельность, говори о своей шпионской работе...» Нанося мне побои, ругаясь и издеваясь, Артемьев требовал все же сознаться в шпионаже... Тогда я потребовал очной ставки с Соколовым (видимо, речь идет о начальнике штаба ХВО комдиве Н.Л.Соколове-Соколовском. — Н.Ч.), который, как Артемьев заявил, арестован и находился в НКВД УССР.

В очной ставке он мне отказал и, продержав меня еще несколько ночей на этом обвинении и не добившись ничего от меня, заявил: «Ладно, оставим пока шпионаж, но надо обязательно в чем-то сознаться, давай говори о своем бытовом разложении». Подтвердив свое предложение соответствующим количеством ударов, ругательством и издевательством.

...Вся моя работа и личная жизнь проходила на глазах у коллектива, никогда никаких взысканий как по партийной, так и по службе и личной жизни я не имел. Но желая прекратить эти бесчеловечные мучения, я согласился на предложение Артемьева и по его предложению собственноручно написал, что я сожительствовал с женщинами, купил за бесценок мебель в Киевском ломбарде, что украл стенограмму речи тов. Ярославского на партийном активе

Харьковской организации, пьянствовал. Артемьев требовал еще и еще и я сейчас уже не помню, что я выдумал на себя еще...

Спустя некоторое время Артемьев вновь меня вызвал ночью и заявил, что нарком Леплевский недоволен моими показаниями и распорядился бить меня смертельным боем, пока не будут выколочены мои показания о контрреволюционной деятельности. Сказав это, он тут же порвал мое «сочинение» о бытовом разложении и вновь приступил к избиениям, издевательствам, ругани...

В течение всех ночных допросов периодически на короткое время в комнату заходили какие-то сотрудники НБВД, фамилии их я не знаю, и каждый считал своим долгом ударить меня или плюнуть в лицо, заявляя: «Что ты, Артемьев, с ним церемонишься, дай его к нам в руки, он сразу заговорит».

К этому времени я совершенно ослаб, был доведен до невменяемого состояния всеми ночными допросами, стоянками, бессонными днями, ожиданиями вызова следователя в «мешках», устроенными в тюрподе Леплевским, избиениями, криками избиваемых и истязаемых женщин и мужчин, надругательствами, инсценировками расстрела меня в тюрподе и т.д.

И вот до крайности ослабев и не выдержав всех пыток, я написал под диктовку Артемьева наговор на себя, что якобы в 1934 году бывший начальник Киевского областного управления НКВД УССР Розанов вовлек меня в контрреволюционную организацию...»²⁰

Карьера И.М. Леплевского Украиной еще не заканчивается. После нее он снова возвращается в Москву, где в начале 1938 года в течение трех месяцев возглавляет 6-й (транспортный) отдел ГУГБ НКВД СССР. Но времена меняются, и позиции Леплевского в этом ведомстве сильно пошатнулись. К тому же его старший брат Григорий, работавший заместителем Прокурора СССР, в начале марта 1938 года был арестован. Спустя полтора месяца после брата аресту подвергся и комиссар госбезопасности 2-го ранга Израиль Леплевский. С разницей в один день Военная коллегия в конце июля 1938 года приговорила обоих братьев к расстрелу.

Одним из «асов» следственной практики в Особом отделе ГУГБ НКВД СССР в 1937—1938 годах был капитан (затем майор) Ушаков Зиновий Маркович, работавший помощником сначала у Леплевского, а затем у Николаева-Журида. Подследственные называли этого человека палачом, садистом, фашистом, и это еще достаточно мягкие определения, а начальство, в частности Фриновский, именовало его «кололыциком», «липачом» и мастером самых грязных дед. Что, однако, нисколько не мешало довольно часто прибегать к его услугам. Звездным своим часом Ушаков считал участие в подготовке процесса над М.Н. Тухачевским и его товарищами. Будучи крайне амбициозен, Зиновий Маркович в кругу коллег, а также в показаниях после своего ареста неоднократно заявлял, что именно он является пионером вскрытия военно-фашистского заговора в Красной Армии, а Особый отдел ГУГБ держится только на нем. Вот так и никак не меньше! Между прочим, к такому заявлению у Ушакова были некоторые основания: он дольше других сотрудников 5-го отдела работал в системе особых отделов — еще до приезда в Москву Зиновий Маркович несколько лет был заместителем начальника особого отдела УГБ НКВД Белоруссии. Зловещее имя Ушакова впервые было предано гласности в известном докладе Н.С. Хрущева на XX съезде КПСС, где тот привел выдержки из заявления Р.И. Эйхе, бывшего наркома земледелия СССР.