Да, белые люди обучили чернокожих, дали им язык, окрестили в свою веру, но к себе не приблизили. В церквях черным полагалось сидеть в особых «африканских углах», на кладбище их тоже хоронили отдельно. Поэтому они часто образовывали свои общины, где на них не смотрели сверху вниз. Дома свободных негров стали местами встреч для всех остальных. Там они собирались, рассказывали истории, пели песни, чьи мелодии приходили откуда-то из далекого прошлого. По большей части, грустные песни. Но надежда не оставляла их, пробивалась, как луч солнца сквозь облака в пасмурный день, и тогда весь жар сердца они вкладывали в песни о радости, ожидающей их в другом мире.

Едва научившись читать, Амос стал проводить немало времени за бостонской газетой «Новости», особенно его интересовали объявления о прибытии судов с живым грузом. Если надо было отнести готовую продукцию, Калеб всегда разрешал Амосу отправиться на пристань в тот день, когда приходил очередной корабль.

Амосу нравилась суета гавани. Казалось, воздух звенит и отдается эхом множества голосов, люди неустанно заняты делом. Суда загружаются ромом и рыбой, текстилем и лесом. Приходящие корабли выгружают патоку, сахар, хлопок и негров. Не слишком много негров, потому что большинство из них уже продано по высокой цене на плантациях южных колоний[17].

Мужчины и женщины или стоят на палубе, или их — в оковах — уже свели на пристань. Но Амос не смотрит на них, он вглядывается в подростков: их двое или трое в каждой партии, иногда больше — некоторые торговцы рабами любят привозить совсем юных, считая, что таких легче приучить к работе, особенно к обязанностям домашней прислуги. Надежда теплится в душе Амоса, когда он смотрит на испуганных детей, которые противятся надсмотрщикам, а их отрывают от остальных и ставят на помост аукциониста.

Как же ему хочется сказать им слово утешения, подбодрить. Но у него сохранилось так мало слов родного языка, может, одно только его имя. Остается глядеть им прямо в глаза, вдруг они найдут в них ответ, которого ищут. Тем временем живой товар уже выгружен, и аукционист предлагает делать ставки. Амос грустно бредет прочь. Маленькая черноглазая девчушка с улыбкой, подобной первым лучам восходящего солнца, не сошла, подволакивая ногу, с корабля. Он снова возвращается домой, грустный, задумчивый, и, чтобы немножко полегчало на сердце, гладит по голове чернокожих соседских детишек.

Друзья Амоса прозвали его Счастливчиком. Ему повезло, с ним хорошо обращаются. Амосу нравится новое имя. Пусть называют его так, они-то не знают, да и вряд ли узнают о шрамах, оставшихся на теле от побоев на корабле. Он не позволяет себе забыть о тех временах, потому что вместе с плохим может позабыться и хорошее. Скоро прозвище станет его фамилией, придет день — и Амос мистера Копленда станет известен миру, как Амос Счастливчик, свободный человек. Но увы, Калеб Копленд умер, не успев выправить своему верному рабу вольную. Через неделю после его смерти в местной газете появилось объявление.

Селия не хотела этой продажи. И она, и Роксана плакали, расставаясь со своим имуществом и верным другом. Но надо было расплачиваться с долгами.

Амос утешал их, заверяя, что так будет лучше для всех. Прожив половину жизни в христианском доме, он понимал, что такое доверие и надежда. Амос убеждал Селию, что ему все равно, где жить, лишь бы не вдали от океана. Только он не объяснил ей, почему ему хочется остаться рядом с водой, и она думала — он просто любит запах моря, оттого-то и ходит к нему так часто.

Амос надеялся, что в свободное время он по-прежнему сможет приходить на пристань, куда прибывают корабли. Они теперь привозили в Новую Англию все меньше и меньше африканцев, но он не сдавался и продолжал искать — вдруг в один прекрасный день увидит хромую девушку. Вдруг она будет стоить так дешево, что он сам сможет ее купить. Мечтая об этом дне, Амос пересчитывал скопленные гроши. Он с трудом представлял себе лицо сестры, но ему вспоминалось африканское селение и та, последняя, ночь — его отец, маленькая хрупкая Ас-мун, деревянные флейты, ритм барабанов, древнее песнопение. В Африке солнце никогда не заходило, оно двигалось по небу только тут, в Америке.

Настал день распродажи, домашняя утварь и разный скарб ушли по хорошей цене. Амос примостился на скамеечке, на которой сиживал во время уроков, пока наконец не была продана и скамейка. Теперь он сам стоял рядом с аукционистом. Его рассмешили слова, расписывающие его достоинства, и он широко улыбнулся.

— Полезный в хозяйстве, здоровый, приученный к домашней работе, по-английски говорит лучше меня. Работал на мистера Калеба Копленда, значит, умеет ткать, но малый смышленый, любое ремесло выучит. Такие редкость в наши дни. Ваши предложения?

— Десять фунтов, — крикнул голос из толпы.

— Он стоил больше на Золотом Берегу, — фыркнул аукционист. — Это вам не сырой, необученный материал, мой дорогой друг, это вполне цивилизованное существо.

Цена все росла и росла. Амос даже сам немного поучаствовал в торговле, вызвав неимоверный хохот толпы. Но отступился, когда цена дошла до пятидесяти фунтов. Если он потратит столько на себя, ничего не останется для Ас-мун. Последняя цена была шестьдесят два фунта. Ее назвал тот самый человек, который начал торг с десяти фунтов.

— Продан мистеру Ихаводу Ричардсону, кожевнику из Вуберна[18], — объявил аукционист, — один негр по имени Амос Счастливчик в обмен на шестьдесят два фунта.

Уже через полчаса Амос ехал в повозке с мистером Ричардсоном. Он попрощался с домом, где прошли пятнадцать лет его жизни. Он пообещал миссис Копленд писать, сказал, что никогда ее не забудет. Он не знал, что его ждет, но само его имя — добрый знак. До сих пор у него была счастливая судьба. Удача к нему вернется.

Ихавод Ричардсон взглянул на чернокожего спутника — прямая спина, голова высоко поднята.

— Я хорошую вещь сразу узнаю, — усмехнулся он, подстегнул лошадь, и колеса повозки загрохотали по дороге в Вуберн.

4. Вуберн. 1740-1779

Ихавод Ричардсон был неплохим человеком, правда, строгим и несклонным к пустой болтовне. Он и раньше держал рабов и гордился тем, что знает, как с ними обращаться: всю неделю учить ремеслу, а по воскресеньям преподать урок христианства; платить не столько, сколько белым, но все же по справедливости; вознаграждать за службу и отпускать на свободу раньше, чем они состарятся и не смогут этой свободой насладиться.

Добравшись к вечеру до Вуберна, Ихавод Ричардсон, кожевник, и Амос Счастливчик, невольник, даже не обменявшись и десятком слов, все же знали друг о друге немало: оба понимали, что работать вместе будет неплохо.

Мистер Ричардсон вошел в дом поздороваться с женой и детьми, а Амос отправился на конюшню — распрячь лошадь. Потом хозяин показал новому рабу-подмастерью его угол, предупредил — утренняя молитва и завтрак в половине шестого. Амос помедлил в дверях, хозяин решил, что новичок чего-то недопонял, но Амос только улыбнулся и задал вопрос, который беспокоил его с самого утра.

— Благодарю вас, — начал он почтительно, а потом добавил смелее. — Пожалуйста, скажите мне, когда газета объявит, что к бостонской пристани пришел корабль из Африки. И если мне случится отвозить кожу в город, нельзя ли поехать туда в тот самый день?

Мистер Ричардсон прищелкнул языком: