Они пересекли поле и шли по дороге у подножия горы. Обогнув её, подруги увидели, что над дамбой водохранилища сумрачной пеленой нависает туман. В ручье под дамбой было много маленьких креветок. О, тот суматошный день, когда они вылавливали этих креветок…

— Ты помнишь, как мы тогда креветок тут ловили? — спросила Гымнэ.

— Ну, вот те на! Договорились же не вспоминать про них! — проговорила Пондоги.

— Ой, и вправду…

Прошедшее лето было весьма суматошным. Студенты каждый день придумывали что-то интересное. Поэтому тогда впервые в жизни девушки так ждали наступления утра. Лето прошло, и те студенты тоже уехали, наступила пора, когда на деревьях доспевала покрытая инеем оранжевая хурма.

Солнце начало подниматься, и тут вдалеке показался шпиль колокольни городской церкви. И так как девушки шли навстречу солнцу, то им было видно, как ясный сияющий шар, переваливаясь с боку на бок, взбирался на гору. Это было самое ослепительное солнце из всех, которые они видели до этого. Сотни ли остались позади, на их лбах выступил пот. Из-за пронзительно-ярких солнечных лучей девушек затошнило, и они присели на придорожный валун.

— Интересно, что мы будем думать о сегодняшнем дне лет через десять, — проговорила Гымнэ.

— Думаешь, у нас будет будущее через десять лет? — спросила Пондоги.

— Вот и я о том же подумала. Однако не странно ли это? Не я ли когда-то спрашивала саму себя, смогу ли зачать ребёнка, а теперь вот забеременела…

— А мне страшно.

— Мне тоже чуть-чуть страшно. Но и у нас через десять лет есть будущее.

— А что по-твоему с нами будет через десять лет?

— Замуж, наверно, выйдем и станем мамами, — ответила Гымнэ.

— Ты что, пойдёшь невесть за кого?

— Чего я только ни передумала про это. Так вот, мне пришла мысль, что я стану женой какого-нибудь крестьянина. И, скорей всего, я буду преданной женой. Во всяком случае, я буду изо всех сил стараться, чтобы стать такой.

— А я все эти три месяца только о нём и думала. У меня такое ощущение, что если он не приедет и не заберёт меня, то я умру.

— Лучше не думать про них. Тебе не кажется, что после операции всё образуется?

— А мне ужасно страшно. Послушай, Гымнэ! Если честно, то я вообще не хочу делать операцию.

— И что тогда?

— Сама не знаю. Просто хочется уехать подальше.

— Представляешь, как нас будут поносить деревенские… А мать, отец…

— Я тоже знаю, что надо. Но почему-то так не хочется идти на это.

Пондоги мельком взглянула на Гымнэ. Ей не хотелось, чтобы подруга её осуждала.

— Лучше уж сделать это. Я тоже не сразу, а после долгих раздумий решилась на этот шаг. Может, пойдём уже?

Гымнэ поднялась с камня.

— Как бы там ни было, ведь мы же сами виноваты?

— Уж даже и не знаю, — проговорила Пондоги, вставая вслед за Гымнэ. — Ну не дура ли я?

— Нет, не дура. Просто сглупили мы, только и всего. А когда покончим с этим, всё станет на свои места. Пошли!

Они снова зашагали. До самого города подруги почти не проронили ни слова. Несмотря на раннее утро, в городе уже царила суматоха. Молодые парнишки, нагрузив на багажники велосипедов коробки и сигналя звонками, проносились мимо на опасной скорости. Еле-еле, словно черепаха, ехал автобус, останавливаясь каждый раз при виде человека с вытянутой рукой. Какой-то мужик, поливающий водой тротуар перед своей лавкой, вскользь оглядел двух деревенских девушек. Из магазина музыкальных инструментов доносилась громкая песня. Девушки нерешительным шагом передвигались под стрехами крыш домов.

— Где больница-то?

— В переулке, рядом с почтой. Ну, а ты что? Ещё не решила? — спросила Гымнэ.

— Как думаешь, когда всё закончится, действительно, всё пойдёт по-старому, как будто ничего и не было? — переспросила Пондоги.

— Да нет, навряд ли. Хотя всё ведь зависит от того, как ты настроишься…

— Ты правда сделаешь?

— Да, я сделаю.

— Тогда и я сделаю. Кажется, что на нас всё время смотрят. Пойдём скорей!

Со склоненными головами девушки шли, избегая взглядов прохожих. Наконец они завернули в переулок рядом с почтой. Гымнэ остановилась.

— Уже пришли? — с дрожью в голосе спросила Пондоги.

Гымнэ глазами показала на здание, в ограде которого стояло высокое дерево гинкго. Пожелтевшие листья, кружась, падали на землю. Подруги старались скрыть друг от друга трясущиеся коленки.

— Ты первая иди! — проговорила Гымнэ со страдальческим выражением лица.

— Не пойду, ты же с врачом договаривалась.

— На нас странно смотрят. Теперь уже всё одно, давай всё-таки зайдём…

Они так и не смогли зайти в ворота больницы, и, пройдя мимо неё, медленно шли по дороге. Чуть погодя остановились у ограды какого-то дома.

— Скоро людей на улице прибавится. Пошли, зайдём скорее! — проговорила Гымнэ.

— Только не говори мне заходить туда первой.

— Ладно, пошли вдвоём, хорошо? Вместе…

Они развернулись и пошли обратно. Однако и на этот раз не смогли войти — обе, склонив головы у самых ворот больницы, опять прошли мимо. И снова остановились в том месте, где стояли до этого. Они смотрели друг на друга, лица побледнели, над верхней губой вздыбился пушок. С почты долетел едва слышный длинный телефонный звонок. Оттуда из-за стекла на них смотрел какой-то мужчина. Гымнэ крепко сжала руку Пондоги, и они быстрым шагом пошли к воротам больницы.

Когда подруги зашли, одетая в белый халат девушка примерно их лет поливала клумбу с цветами. Они с трудом закрыли ворота и продолжали в нерешительности топтаться на месте.

— Вы по какому делу? — спросила девушка, приблизившись и поглядывая на них немного свысока. От её халата доносился слабый запах антисептика.

— Позавчера… я… доктора… просила… — заикаясь, пролепетала Гымнэ.

— A-а! Вы тогда ещё сказали, что вас будет двое? Доктор сейчас завтракает, так что вы либо проходите и подождите внутри, либо приходите через час.

Девушки переглянулись. Даже думать не хотелось, что придётся выйти и зайти сюда вновь.

— Давай подождём, — предложила Гымнэ.

— Ага, — согласилась Пондоги.

— Мы здесь подождём, — сказала Гымнэ.

— Вы позавтракали? — спросила медсестра. — Хорошо бы поесть перед операцией. А то если не будет сил, тяжко придётся.

Им снова пришлось выйти за ворота, будто их прогнали. Подруги зашагали, стараясь как можно быстрее покинуть переулок, где была почта.

— Сказали, надо поесть, — проговорила Гымнэ.

— А мне совсем не хочется.

— Мне — тоже. Но сказали ведь, что если не будет сил, то операцию сложно перенести.

— А если купить что-нибудь, вдруг потом не хватит расплатиться?

— Давай купим что-нибудь недорогое — и обратно.

Они дошли до какого-то моста. Рядом был рынок. Девушки зашли в небольшую лавку, где торговали фасолевым ттоком[45]. Снаружи доносился громкий топот прохожих. Слышалось треньканье велосипедных звонков и фырчание проезжающих автобусов. Подруги сели рядышком за столик, что стоял в углу и упирался в стенку.

— Дома, поди, уже переполох… — проговорила Пондоги.

— Когда вернёмся, хочу всё маме рассказать.

— А я так никому не хочу рассказывать, — сказала Гымнэ. — Я всю жизнь буду держать это в секрете. И не потому, что стыдно перед другими.

— Что, интересно, они сейчас делают? — проговорила Пондоги.

— Не думай про них, ладно?

— Сегодня буду думать про них ещё и ещё, это ж в последний раз… Ты сможешь сейчас от начала и до конца спеть ту песню, которой они научили нас?

— Не-е, не смогу, не помню… Всё перезабыла.

— Красиво тогда гармоника играла, да?

— Не помню. Я ничего не помню. Ты что, плачешь?!

Пондоги, опершись на стол и прикрыв ладонью глаза, беззвучно плакала. Гымнэ положила руку на плечо подруги и тихонько похлопала.

— Послушай меня, а? Не думай про это, не думай ни о чём! Ты, как я, думай только про то, что будет через десять лет. Ну, давай же перекусим! Надо же, какой маленький тток слепили! — воскликнула Гымнэ, ещё раз похлопав Пондоги по руке.