Барынька пила чай, откусывала беленькими зубками печенье и рассказывала:

– Я больше люблю миндальное. Но его почему-то здесь не делают. У моего мужа свой пароход, он каждый месяц делает рейс в Марсель и обратно, и капитан всегда привозит мне свежее миндальное печенье. А вы любите миндальное?

Отец шаркнул подошвой.

– Так точно, мадам Прохорова, люблю.

– Вот видите, значит, мы во вкусах сходимся. А «клико» вам нравится?

– Как же-с, мадам Прохорова, как же-с! Печенье – высший сорт!

– Что вы! – Барынька расхохоталась. – «Клико» – это вино.

Она все болтала и болтала. Потом опять глянула на часики и прошептала:

– Полное неуважение к даме…

Но тут зазвенели шпоры. Барынька бросилась навстречу офицеру.

– Миль пардон, миль пардон! – весело сказал офицер. – Задержался на маневрах. – Он повернулся к отцу и сделал строгое лицо: – Что же это у вас пусто? Нехорошо, нехорошо!

Отец растерянно молчал.

– Но я же говорила, что сюда нужен Поль де Кок! – Барынька топнула ножкой. – Завтра же пришлите ко мне человека!

– Кок Коком, а вот без музыки тут не обойтись, – сказал офицер. Он ударил себя ладонью по лбу и крикнул: – Эврика! У директора кожевенного завода Клиснее есть фонограф. Замечательная штука! Клиснее привез его из Парижа. Едемте! Приступом возьмем!

– Не даст, – поморщилась барынька. – Я Клиснее знаю: скряга.

– Даст! Он привез себе уже другой фонограф, еще лучше этого.

Офицер подхватил барыньку под руку, и они укатили.

Отец задумался. Думал, думал, вынул из кошелька две медные монеты и бросил в кассу.

– Черт с ней! – сказал он. – Пусть этот чай пойдет за мой счет. На, Никита, чек.

Никита подержал чек в руке и сам нанизал его на стальную наколку.

Появился еще один посетитель. Хотя это был тот красноносый бродяга, которого вчера выводил городовой, отец с Никитой и ему обрадовались.

Красноносый заказал чай, вынул из кармана бутылочку и ударил донышком по ладони. Пробка вылетела. Он с бульканьем выпил водку и крякнул.

Отец и Никита сделали вид, что ничего не замечают: побоялись, что и этот посетитель уйдет.

– В меру можно, в меру можно, – бормотал красноносый, прихлебывая из блюдца чай. – Утречком шкалик, в полдень шкалик, сейчас вот шкалик. К вечеру, даст бог, еще настреляю копеек двадцать, а то и полтинник, – тогда уже и полбутылочку на сон грядущий можно. Так-то… У каждого своя мера. Так-то…

Напившись чаю, он мирно пошел к выходу, но у самых дверей столкнулся с толстой барыней. Красноносый посторонился и вежливо сказал:

– Просю, мадам. Только сразу не напивайтесь. Утром шкалик, в полдень шкалик, а на ночь можете и полбутылочку.

– Эт-та что такое? – накинулась барыня на отца и покраснела. – Поч-чему тут пьяный?

Отец испугался и затанцевал:

– Это-с природный алкоголик, мадам Медведева. Он, мадам Медведева, перейдет с водки на чай постепенно…

Отдышавшись, барыня начала проверять кассу. Она подсчитывала медяки и чеки и подозрительно посматривала на отца. А подсчитав, злорадно сказала:

– Восемь копеек недостает.

– Не может быть, – твердо ответил отец.

– А я вам говорю, недостает! Что же я, по-вашему, лгу?

– Вы ошиблись. Каждый человек может ошибиться, – настаивал на своем отец, совершенно забыв шаркать ногой. – Извольте пересчитать.

Барыня схватила чеки и начала пересчитывать.

– Правильно, – сказала она. – Я ошиблась по вашей вине: почему у вас нет счетов? Чтоб завтра же были счеты.

Отец развел руками:

– На счеты попечительство денег не выделило.

– Ну, так пришлите кого-нибудь ко мне. У нас в доме их сколько угодно.

Барыня уехала.

– Купчиха? – спросил Никита.

– А ты не видишь? – сердито ответил отец.

Когда стемнело, Никита зажег газовый рожок. Но на свет рожка так больше никто и не пришел.

Отец запер дверь на болт и сумрачно сказал:

– Кажется, возчик верно напророчил: горим с первого же дня.

На другой день отец послал Витю и меня к даме-патронессе Прохоровой за Поль де Коком. Витька сказал, чтоб я не зевал по сторонам.

– Попробуй только потеряйся – сразу в будку попадешь.

Какой будкой он меня пугал, я не знал. Может, той, которая ездит по улицам с бродячими собаками? От страха я не спускал глаз с Витьки и ничего, кроме его синей рубашки, не видел, пока мы не подошли к дому Прохоровой. Вот это домик! Целых двенадцать окон! А над дверью железный навес, такой красивый, будто весь сделан из кружева. К двери прибита белая эмалированная дощечка, а на дощечке напечатано большими буквами:

Тут и Витька оробел. Надо было, как велел отец, придавить кнопочку, а Витька таращил на нее глаза и боялся поднять руку. Потом презрительно глянул на меня, будто не он, а я боялся, и ткнул в кнопку пальцем. За дверью что-то зазвенело. Витька отскочил как ошпаренный. Дверь открылась, и какая-то тетка в белом фартуке и кружевной наколке закричала на нас:

– Вы чего балуетесь, паршивцы?!

Я уже хотел деру дать, но Витька сказал:

– Мы не балуемся, мы до барыни за Коком пришли.

– До какой барыни? За каким коком? Разве кок здесь? Кок на пароходе!

Витька огорошенно молчал.

– До какой барыни, я вас спрашиваю?! – кричала тетка.

Витька продолжал молчать. Тогда сказал я:

– Которая с усами.

Тетка засмеялась и спросила:

– Откуда вы взялись?

– Из общества трезвости, – в один голос сказали мы.

– А, тогда подождите.

Она ушла. А когда вернулась, то велела нам идти за нею следом. И мы пошли. Сначала шли по лестнице, только не вниз, как в квартире около Старого базара, а вверх. Лестница была широкая, а ступеньки белые, блестящие. И такие гладкие, что я даже поскользнулся, и Витька зашипел на меня. Потом мы вошли в комнату. Ну и комната! Наверно, и у царей таких не бывает. Все стены серебряные, а на стенах, в золотых рамах, веселые картины. И везде золото, золото. Даже клетка, что висела над окном, и та была золотая. Витька потом говорил, что и птичка в ней сидела золотая, но я этого не заметил. А из зеленых кадок поднимались до самого потолка невиданные деревья с длинными и узкими листьями.

Стали мы с Витькой на пороге – и ни шагу дальше. Барынька с усиками сидела между кадками в диковинном кресле и вместе с креслом качалась: вверх – вниз, вверх – вниз. Увидела нас и спрашивает:

– Вы что за дети?

Мне, конечно, стало удивительно: два раза совала мне в рот мятные лепешки, а теперь спрашивает, что мы за дети. Я даже засмеялся:

– Вы меня не узнали?

Витька шагнул вперед и сказал:

– Не серчайте: он у нас вроде дурачка, потому что заморыш. Отец прислал за книжками для пьяниц. Вы обещали Кока дать.

– А, вы дети заведующего! – вспомнила наконец барыня. – Сейчас поищу.

Она ушла в другую комнату и оттуда вынесла нам две толстые книги.

– Вот, несите отцу. Пусть читает им по главе в день, поняли? Они прослушают одну главу и будут потом каждый день приходить.

За барынькой в комнату вошел тощий старичок.

– Совершенно правильно, – кивнул он облезлой головой. – Но при непременном условии, что после каждой главы им будут выдавать по стакану водки.

Барынька стала сыпать какими-то неизвестными нам словами. Сыплет и сыплет. Знакомых было только два слова: «шут гороховый». Старичок ковылял по комнате и хихикал. Потом скривил рот и сказал:

– Зачем же вы за шута горохового замуж вышли?

Тут они начали смешно ругаться. Я даже рот закрыл ладонью, чтоб не засмеяться. Но все-таки не выдержал и прыснул. Старик как затопает ногами, как закричит:

– Вон отсюда, хамское отродье!..

И мы с Витькой задали такого стрекача, что опомнились только около чайной.

За то, что мы принесли книги, отец нас похвалил. Потом велел идти к купчихе Медведевой за счетами.

Купчихин дом был еще больше, чем прохоровский. Но нас дальше кухни не пустили. Купчиха вышла к нам сама, дала счеты и сказала, чтобы мы несли их осторожно, не трясли, иначе они рассыплются.