— Может быть — скомкав полотенце, Санька швырнул его Лупатому — пости-раешь.

Беспалого, который обещал в июне дать показания и на уровне информации уже сотрудничал с ментами, пассажирским поездом перевозили в Читу. Пристегнутый за правую руку «браслетом» к ножке купейного столика, он потягивал из бутылки пиво и с тоскою смотрел на пестреющий зеленью лес, мелькавший за окном мягкого вагона. В это время Эдька без пива, но тоже в наручниках, гонял масло о дальнейшей судьбе своей в жестковатом кресле «АНнушки», на которой его этапировали в Улан-Удэнскую тюрьму, из которой утром забрали Женьку. Узнав, что братья не колонулись, Беспалый выпросил себе еще два месяца молчания, а Эдик прямо с самолета попал на сковороду. Его заперли в маленький боксик без лавочки, со сломанной парашей и захарканным кровью полом.

— Фамилия? — зевающая морда бурята заглянула в кормушку.

— Иконников.

— Откуда?

— С Читы.

— А че тебя в нашу тюрьму приволокли?

— Пошел ты в жопу — обозлился Эдька, — я не выбираю, где мне сидеть. Зевота с тарелочной рожи дубака слетела и сузив без того щелочные глаза, он забрызгал слюнявым ртом.

— Ты с «на-на» не знаком?!

— Бог миловал.

— Ошибаешься, сейчас я их к тебе пришлю.

Через пять минут в коридоре затопали тяжелые кованые сапоги и голодные цепные псы государственной схемы жизни, в касках и вооруженные резиновыми дубинками, забили Эдьку в две минуты до полусмерти. Очнулся он минут через сорок и понял, почему боксик всегда в крови. Лежа на полу и корчась от боли, Эдик достал из-под стельки туфли бритвочку, и несколько раз полоснул по венам левой руки.

Когда менты волоком вытащили его тело из хатки, он почти сдох.

— Что делать будем?

— Да пусть издыхает, кто он такой?

— Вы что, совсем озверели?! — спасла Эдьке жизнь дубачка, — это он преступник, а не вы или вы такие же? Вызывайте врача или я на вас рапорт напишу.

Как Разин и обещал Святому, в новом доме он выделил супруге Ветерка новую трехкомнатную квартиру. Старую мебель на новую хату перетаскивать не хотелось. На шикарную чуточку не хватало, семьи все-таки было две и его понесло. Уболтав Кота, (Рыжему он уже не доверял) выхлопать богатенький магазин, они взяли с собой пистолет с обрезом и махнули в Иркутск. Работали по старой схеме, но тормозить Леху теперь было некому, а магазин он искал не по принципу, как безопаснее отработать, а лишь бы побольше срубить деньжат. Пахали в центре города, в наглую и как пишется в ментовских сводках, дерзко.

— Отворяй! — ровно в пять тарабанился Ветерок в дверь кабинета заведующей специализированного продмага.

— Кто там? Мы деньги к сдаче готовим — строгим голосом откликнулась из-за запертой двери женщина.

Леха плечом попробовал дверь: «Плотная, просто так не вышибешь» — и на халяву, лишь бы не молчать, произнес.

— Инкассаторы.

— А что так рано? — торопливо повернулся в замке ключ, и дверь нешироко приоткрылась.

— Кто вы? Я вас не знаю!

Если бы деньги не были сложены в аккуратные стопки, то, пожалуй, все в одну хозяйственную сумку бы не уместились. Четыре пожилые тетки на взгляд Ветерка вели себя прилично, скорчившись: кто, сидя; кто — лежа у обеденного стола, они дружно помалкивали. Чуть подрагивающими от удачи и страха руками Костя попытался застегнуть сумки на молнию, но она была настолько полна, что замок сломался, тогда он сдернул с вешалки чей-то белый халат и им прикрыл денежки — все. Через шумящую толпу женщин торгового зала подельники не суетясь, протопали к выходу и в ту самую секунду, когда они выходили на улицу, в кабинет заведующей ломились настоящие инкассаторы.

— Галина Сергеевна! Вы здесь? Женщины беззвучно растирали по щекам слезы и молчали, а Леха, бросив сумку в багажник красных Жигулей, хлопнул крышкой и тачка рванула. Кот перебежал дорогу и дальше идти не то чтобы не рискнул, а просто интуитивно чего-то шуганулся и юркнул в стеклянные двери небольшого уютного кафе, своим витражом безразлично смотрящим на только что выхлопанную «Птицу». Ветерок стоял на месте и именно на том же месте, откуда только что ушел жигуль, он поймал частника. К хате, где банда обычно тормозилась при работе в Иркутске, Леха добрался почти одновременно с племянником.

— Ты что так долго?

— Тише едешь — дальше будешь. На гаишников зато не нарвался.

Срубили два миллиона семьсот тысяч.

Двести штук Ветерок дал Славке и, пока тот полоскался в ванной, задумчиво водил электробритвой по раздобревшим за последнее время щекам. Наконец жадность поборола совесть. Подельнику, с которым час назад он бродил рядом со смертью. Леха отложил не долю, а всего пятьсот тысяч, остальные оставил себе.

Четыре дня Костя угощал всех желающих в первомайских ресторанах, на пятый его арестовали по подозрению в убийстве Жука.

Этим же днем вечером с Читинского КП3 выпустили Рыжего. Накануне, в самой сраной камере предвариловки его прилично тряхнула эпилепсия, и никто ему не помог подняться с грязных досок пола, ни надзиратели, ни арестованные. Прикинув, что его ожидаем в переполненной тюремной хате, Вовчик колонулся и при условии, что его освободят под залог, выложил Кладникову с Вьяловым все, что только знал о банде Святого, но к великому своему сожалению не сумел помочь легавым отыскать ни одного места захоронения. Неделю Рыжий с операми шарил в заброшенном карьере, но безрезультатно. Агею и возвратившемуся с Иркутска Ветерку промел, что забирали его по подозрению в убийстве Пестуна, но на допросах он прикидывался дурачком, предоставил следователю справку об эпилепсии тот вынужден был его нагнать.

Проигравшийся Лупатый, во что бы то ни стало, желал выкарабкаться из Санькиной кабалы. Шпилить было не на что, «под тоды» с ним никто не садился, и пришлось Лупатому в прямом смысле слова просадить с себя все до трусов. В камере все тусовались в трусах, так что любитель картишек ничем не выделялся на их татуированном фоне, но сегодня, двадцать второго июня, его дернули на следствие. В трусьях до колен, без майки и тапочек — в таком неглиже Лупатый не мог себе позволить появиться на тюремном коридоре. Выход был один.

— Гражданин начальник, минут пять выдели. Помыться, побриться, трусы погла-дить…

— Давай шустрей, — громко шмякнул закрываемой блокировкой дубак и гремя ключами и наверное остатками мозгов в шарабане, полетел к соседней хате. — Иванников, — заорал он там спустя минуту, — нет, Иконников! Есть такой? — Что уж там ему ответили, но вернулся он веселый и широченно распахнул и тяжелую железную дверь, и блокировку.

— Иконников?!

Сидя верхом на лавке, вбетонироваиной в пол, Лупатый сосредоточенно прибивал к ней себя за яйца здоровенным ржавым гвоздем.

— Ты че? — забыв про Олега опешил дубак, наблюдая за тем, как Лупатый загибал шляпку гвоздя.

— Не поеду.

— Ну ты даешь, — кажется восхитился происходящим сержант, — семь лет уже на централе работаю, но такого еще не видел. Что мне делать-то?

— Это ты у меня что ли спрашиваешь?

— Ну ты даешь, — еще раз крутанул башкой дубак и пощупал свои яйца, проверяя на месте ли они. — Иконников-то хоть тут?

— Зачем он тебе? — не убирая мокрого полотенца с лица, сел на нарах Ушан.

— Не знаю, мое дело маленькое, приказали, вот я и вызываю.

— Кто приказал? — стянул потеплевшее уже полотенце Санька и бросил его в таз с холодной водой.

— Мессер.

— Передай этому Мессершмидту, что никуда Святой из камеры не пойдет.

— А тебе-то какое дело?

— А такое, что замордовали вы, суки ебаные, пацана, — начал газовать Ушан, — он в нашей тюрьме всего три месяца с небольшим, а вы его уже в пятую по счету хату переводите. Не пойдет Иконников никуда, понял ты или нет? А силой попрете, голодовку объявим.

— Не перебрасывают вашего сокамерника, это точно я тебе говорю. За ним спецконвой с Читы прилетел, у них самолет через два часа.