— Без чая не выдам.

— Ну и не надо — фыркнула девчонка.

В офисе старателей, что находился в здании студенческого общежития в центральной части города, листал с яркими вкладками заморский журнале бывший первый секретарь райкома партии в Черемхово Игорь Николаевич Грибов. Скрипнувшие в очередной раз входные двери, вместе с клубами морозного пара впустили в помещение среднего роста пария в меховой летной куртке и ондатровой шапке. Судя по рюкзаку, он — то и нужен был Грибову.

— Здравствуйте, вы не на работу пришли наниматься?

— На нее, родимую.

— Специальность есть?

— Шофер.

Игорь Николаевич сложил журнал пополам и сунул его во внутренний карман потасканной дубленки.

— Категории какие?

— Второй класс.

— Потянет. Я начальник одного из артельских участков, Грибов Игорь Николаич. Машину новую приехал получать. Принимай?

— Что за тачка?

— «ГАЗ — 66».

— Договорились.

— Паспорт, военный билет и трудовую давай. Сам подожди меня здесь, я в отдел кадров смотаюсь. Оформлю тебя на скорую руку, время жгет. Ты не болен случаем?

— С чего вы взяли? — на всякий пожарный соврал Олег.

— Блеск в глазах нездоровый.

— Прекрасно себя чувствую.

— Надеюсь. В артель приезжают пахать, а не прохлаждаться. Да и больничных листов у нас не оплачивают.

— Здоров я, здоров.

И через три часа они благополучно добрались до Кутулика, в пяти километрах от которого и базировались старатели.

Новая, чем — то смахивающая на лагерную жизнь, прихватила Святого. В шесть утра его будил ночной дневальный. Он шустро чистил зубы, умывался и летел завтракать в просторно-теплую и по домашнему уютную столовую участка, где круглые сутки была горячая пища, а на столах восседали большие эмалированные тазы, полные вареных вкрутую куриных яиц, булочек и лепешек. Шеф — повар, кормивший в былые времена в здравницах Черного моря самого Брежнева, забичевал после смерти супруги и уже третий сезон подряд кулинарным искусством развращал работяг артели. Приняв котлету, напичканную тушеной капустой и глазуньей, Олег запивал это дело кружкой крепкого кофе с молоком. Плотно одевался, вооружался паяльной лампой и шел разогревать «верблюдицу», как ласково окрестил он свой вездеход за горбатую будку. В половине восьмого смена пропитых в отпуске рож, сморкаясь и кашляя, грузилась в машину, и Святой увозил их на дробилку, где они превращали каменюги в щебень для отсыпки дорог, а обратной ходкой забирал ночников, отмантуливших положенные им по уставу двенадцать часов. Затем шныри набивали будку грязной робой старателей и узлами с бельем для прачечной. Поверх лантухов повара швыряли молочные бидоны и пустые мешки под хлеб. В кабину подтягивал полновато сбитое тело главный механик участка и проторивая в рыхлом снегу дорогу, вездеход пробирался в Кутулик. Сначала заезжали на почту за свежей прессой и письмами для рабочих, потом, сдав прачке белье, рвали по магазинам. Крутанувшись по ремонтным мастерским районного центра в поисках запасных частей для мощных бульдозеров и «КРАЗов», возвращались на базу. Повара устраивали меж лавочек будки термоса с горячим обедом для бичей, в кабину садился Грибов и, опростав машину от жратвы на дробилке, Олег с начальником мотали в Черемхово. На обратном пути прихватывали дробильщиков на участок. Ночная смена уже толпилась на крыльце барака, поджидая «верблюдицу» и, едва успев сбегать в туалет, Святой падал за руль и вновь под широкими баллонами шестьдесят шестого, уминался снег целяка. Заканчивалась эта круговерть почти в полночь. Он с наслаждением булькался в сон и если до утра его не тревожили, что бывало крайне редко, то в четыре ровно, по будильнику вставал и, продрав глаза, занимался ремонтом, готовя машину к рабочему дню. Сегодня ложиться спать не имело смысла. Грибов приказал ему к двум быть на стреме, он собирался по делам на лесную стоянку, где бригада «Робинзонов», как их погоняли в артели, отсыпала для лесовозов трассу. Задрав в сыплющее влажноватыми хлопьями снега черное небо кабину вездехода, Олег взобрался на теплый еще мотор и, закрепив за верхнюю пуговицу бушлата то и дело мигающий плоский фонарик, принялся снимать со свечей зажигания нагар. Кроме одиноко светящего в метели окна столовки, да маячка на груди, душу согревала фотография жены и детей в нагрудном кармане комбинезона. Снизу несло теплом двигателя. Пальцы голых рук, правда, закоченели, но — «жизнь хороша, и жить хорошо».

Ночной поваренок и дневальный, уложив в будке приготовленные с вечера продукты и запчасти, подгоняемые пронизывающим ветром, чесанули в барак.

— Святой, час ночи уже. Ты просил напомнить. Баня протоплена, веник свежий в парилке, в бочке мокнет. Шел бы погрелся!

— Спасибо, Семеныч!

— Женька, ты не в курсе, че Олега один всегда в баньке плещется?

— Не а, — потер прихваченные морозом уши поваренок.

Может, привычка?

Он ошибался. Святой просто боялся, что его синюю шкуру увидит кто нибудь из рабочих, судимых в артель не брали.

Оттаяв в парной, он напился кофе, взял сухой паек и почти враз с начальником нырнул в журчащую выхлопной трубой «верблюдицу».

— Не сломаемся по дороге, Олег?

— На мази все, Игорь Николаич, сами знаете, я каждый болтик в эту конягу своими руками вкручиваю.

— Ну ладно. Сначала на дробилку давай, посмотрим, что там у них творится.

Экскаватор грузил «БЕЛАЗы» камнями, те высыпали их перед приемником дробилки, кучу эту сталкивал туда бульдозер и могучие жернова железяки, не напрягаясь, глухо молотили их в щебень. Непогода вкалывать не мешала. Пользуясь тем, что начальник ушел в вагончик к чаюющим бичам, Святой подогнал машину вплотную к на минутку заглохнувшему экскаватору и опустил боковое стекло.

— Мишаня, ты че без кабины нагребываешь?

— А когда ее мастырить, некогда, — простужено откликнулся тот.

— Сука эта, кивнул он на дробилку, — сутками трещит, проклятущая.

— Ты словно снеговик, хоть бы толью прикрылся, что ли или шапку одел. Околеешь ведь.

— Мне не женатому один хрен, когда боты заворачивать, — отряхнул Мишка кожаную кепку.

— У тебя — то как?

— Ништяк!

— Куда намылился, на ночь глядя?

— В Аренцехой.

— Че там потерял? — попытался он прикурить.

— Шефу поблукать захотелось.

— Вон он, бредет, легок на помине. Счастливого пути!

Фосфорические стрелки часов вездехода показывали пятнадцать минут шестого, когда с врубленным передним мостом он, осторожно выхватывая круглыми фарами из темноты, следы тракторов, припорошенные снегом, продирался сквозь тайгу. Прогоняя смеживающий ресницы сон, Грибов свернул с литрового пластмассового термоса крышку и плеснул в нее кофе.

— Не тормози.

На сене, подрагивал телом и, подняв настороженные морды, лежали красавцы псы.

— Извини, Николаич, но давить их я не буду.

— Любишь собак?

— Допустим.

— Волки это. Поехали, или ты на улицу сиганешь разгонять их?

— Светать еще и не собиралось, когда «верблюдица» наконец замерла в прямоугольнике трех полузасыпанных старым и свежим снегом вагончиков на полозьях. Шеф выпрыгнул в сугроб и, разминая затекшие в унтах ноги, пару раз присели.

— Пошли, Олег, перекусим.

За прокопченным стеклом керосиновой лампы слабо чадил фитиль, бросая тени на маленькое, грязное помещение лесной столовой. На дырявых мешках с картошкой валялось сырое мясо, а на буханке сухого хлеба стоял махонький, перемотанный черной изолентой транзистор и пищал по «Маяку» последние новости. Тесно окружившие его старатели швыркали пустой кипяток, заварка кончилась неделю назад. На базе же общепит блестел, как котовы яйца и не было такого, чтобы бичи мяли хлеб без масла.

— Срань господня, что тут за бардак? — притопнул, сбивая таившую на унтах порошу Грибов.

— Где повар?

— Я вроде, — скребанул пятерней щетину пузатый мужик, — а че?

— Почему людей, как положено не кормишь, тебе за что деньги начисляют?

— А че им надо? Вон картоха, мясо. Пусть жарят, а ты не шумел бы, новости мешаешь слушать.