Литмир - Электронная Библиотека

Отец:

– Твой кошелек я в тот раз сразу же потерял, когда ехал домой.

Пока они пили чай, он рассказывал:

– Недавно я ждал гостя. Открыл ему и вижу, что он насквозь вымок под дождем. А я только что убрал квартиру! Впустил я его, подал руку и тут заметил, что стою на коврике и старательно вытираю ноги, будто это я – вымокший гость. – Он хихикнул.

Она:

– Тебе все еще кажется, что тебя застигли врасплох?

Отец, хихикая, прикрыл рот рукой.

– Пожалуй, самое неприятное – лежать на смертном одре с открытым ртом.

Он поперхнулся чаем.

Она сказала:

– Сегодня, папа, ты будешь спать в комнате Бруно.

Отец бросил:

– Я все равно завтра уезжаю.

Вечером молодая женщина сидела в большой комнате и печатала на машинке; отец устроился поодаль с бутылкой вина и смотрел, как она работает. Потом подошел ближе; она подняла глаза, хотя он не помешал. Он нагнулся к ней.

– Я вижу, что у тебя на кофте оторвалась пуговица.

Она сняла кофту и протянула ему.

И пока она печатала, он пришил ей пуговицу иголкой и ниткой из гостиничного пакетика. И опять стал смотреть на нее. Она заметила, подняла на него вопросительный взгляд. Он извинился, сказал:

– Ты стала такая красивая, Марианна!

Она улыбнулась.

Кончив работу, она еще какое-то время правила рукопись. Отцу никак не удавалось открыть новую бутылку вина. Она помогла. Он пошел на кухню, чтобы принести рюмку и для нее. Она крикнула вдогонку, где стоят рюмки, в ответ из кухни донеслось только громыханье посуды, потом все стихло, тогда она пошла за ним, чтобы помочь.

В комнате они сидели друг против друга, потягивали вино. Отец стал молча жестикулировать. Она сказала:

– Так говори же. Ты ведь затем и приехал. Или нет?

Отец, продолжая жестикулировать, отрицательно мотнул головой.

– Может, лучше прогуляемся?

Он ткнул пальцем в одну сторону, в другую и начал рассказывать:

– Ты, когда была ребенком, не хотела гулять со мной. Стоило мне сказать «прогулка», и ты уже хмурилась. Но на «вечернюю прогулку» немедленно соглашалась.

Поздно вечером они шли по подъездной дороге мимо гаражей, где нет-нет да и щелкали капоты радиаторов, по направлению к телефонной будке. Остановившись перед будкой, отец сказал:

– Мне нужно позвонить.

Она:

– Но ты ведь можешь это сделать дома.

Отец коротко ответил:

– Моя сожительница ждет! – и вошел в будку.

Плохо различимый за рифленым стеклом, он набирал номер, делая много лишних движений.

А потом они пошли вверх по холму, мимо тихого, сонного поселка, откуда до них только раз донесся шум: в уборной спускали воду.

Она:

– Что же сказала твоя сожительница?

Отец:

– Хотела знать, принял ли я капсулы.

Она:

– Это все та же, что и в прошлом году?

Отец неопределенно махнул рукой:

– Теперешняя живет в другом городе.

Они шагали по верхней окраине поселка, где уже начинался лес. Шел мелкий снег, снежинки, падая, шуршали сухими дубовыми листьями и скапливались на замерзших лужицах собачьей мочи.

Они остановились, посмотрели на огни в долине. В одном из домов-коробочек где-то внизу заиграли на рояле «Элизе».

Она спросила:

– Ты доволен, папа?

Отец отрицательно покачал головой и сказал, словно этого жеста как ответа было недостаточно:

– Нет.

Она:

– А ты представляешь себе, как можно было бы прожить жизнь?

Отец:

– Ах, оставь эти разговоры.

Они пошли дальше вдоль опушки леса; время от времени молодая женщина поднимала голову, и на ее лицо падали снежинки. Она смотрела куда-то в глубину леса, где все застыло в неподвижности – так легко падал снег. Далеко за редкими деревьями поблескивал водоем, куда стекала тонкая струйка воды, разбиваясь с легким звоном о дно.

Она спросила:

– Ты все еще пишешь?

Отец рассмеялся.

– Ты хочешь спросить, буду ли я писать до конца своих дней, не правда ли? – Он повернулся к ней: – Мне кажется, я когда-то избрал неверное направление в жизни, но я не виню в том ни войну, ни другие внешние обстоятельства. И мое писание представляется мне иной раз пустой отговоркой, – он хихикнул, – а иной раз и нет. Я так одинок, что вечером, перед тем как заснуть, мне часто не о ком даже подумать – просто оттого, что целый день я ни с кем не общался. Как писать, если тебе не о ком думать? А с той женщиной я, к примеру, встречаюсь главным образом затем, чтобы, когда умру, меня вовремя нашли и труп мой не валялся бы слишком долго в забросе. – Он хихикнул.

Она:

– Перестань дразнить меня.

Отец как-то неопределенно повел рукой и показал наверх, на лес:

– А гору за ним совсем не видно.

Она:

– А бывает, что ты плачешь?

Отец:

– Однажды было, да, год назад, когда я как-то вечером сидел дома. А потом мне захотелось пойти развлечься!

Она:

– А время тянется для тебя так же мучительно долго, как и в юности?

Отец:

– О, значительно дольше. Каждый день я как бы застреваю во времени. Вот, к примеру, сейчас: уже давно стемнело, а мне все еще кажется, что вечер только начинается.

Он крутанул руками вокруг головы. Она повторила за ним его движение и спросила, что это значит.

Отец:

– Я обернул голову теплым платком, представив себе долгую ночь впереди. – Он уже не хихикал, а громко смеялся. – И ты так же кончишь, Марианна. Кстати, сказав тебе это, я выполнил свою миссию.

Они посмеялись, и она заметила:

– Что-то похолодало. Верно?

Они спустились с холма с другой стороны поселка. Отец вдруг остановился и поднял вверх палец. Она обернулась на ходу:

– Да не останавливайся же, папа, если что-то хочешь сказать. Мне это еще в детстве действовало на нервы.

На следующий день они ходили по отделу женской одежды большого универмага в близлежащем торговом центре. Продавщица, обращаясь к иностранке, которая вышла из кабинки в зеленом костюме и теперь стояла в нерешительности, сказала:

– Он вам очень к лицу.

Отец подошел и возразил:

– Но это же неправда. Костюм премерзкий. Он ей вообще не идет.

Марианна быстро шагнула к ним и потянула отца дальше.

Они поднялись на эскалаторе; сходя с него, отец споткнулся. Идя дальше, отец взглянул на нее и сказал:

– Мне хочется обязательно с тобой сфотографироваться. Здесь есть автоматы?

Когда они подошли к фотоавтомату, служащий как раз менял в нем проявитель. Отец нагнулся к фотографиям-образцам, прикрепленным к стенке аппарата: на четырех фотографиях, одна под другой, был изображен молодой человек, верхняя губа его приподнялась в улыбке; на одной фотографии была еще девушка. Отец внимательно присматривался к служащему – тот запер аппарат и выпрямился, и тогда отец словно бы с изумлением показал на фотографии:

– Да ведь это вы! Не правда ли?

Служащий стоял рядом со своими фотографиями; он выглядел теперь значительно старше, был почти лысый и улыбался иначе. Он кивнул. Отец спросил про девушку, но служащий лишь махнул рукой, будто что-то отбросил прочь, и удалился.

Сфотографировавшись, они в ожидании снимков ходили поблизости; отец останавливался у многих вещей. Когда они вернулись, автомат как раз выдал фотографии. Молодая женщина взяла их, но на фотографиях было лицо совершенно незнакомого человека.

Она оглянулась: перед ней стоял оригинал.

– Ваши фото уже давно готовы. Я позволил себе их посмотреть. Извините.

Они обменялись фотографиями. Отец долго разглядывал незнакомца и наконец сказал:

– Вы же актер, не правда ли?

Тот молча кивнул и отвел глаза:

– Но сейчас я безработный.

Отец:

– Вы всегда стесняетесь слов, которые должны произнести. От этого усиливается чувство неловкости.

Актер рассмеялся и опять отвел глаза.

Отец:

– Вы и в частной жизни так малодушны?

10
{"b":"231841","o":1}