Бахтин, например, считает, что тысячелетиями человек питается неправильно. Смешанное питание — вредно, и нужно раздельное. Ведь если за обедом человек съедает пищу из белков и, скажем, углеводов одновременно, то желудку приходится очень туго. Для переваривания одних продуктов он выделяет кислоты, для других — щелочь. И щелочь убивает кислоты. При раздельном питании этого не будет.

— Все это довольно сложно, и не все можно постичь сразу, — заключил он рассказ. — Главное в науке — ничего не бери на веру, а ищи, проверяй, смело иди к истине. Нам еще столько нужно постичь, столько познать!

— Поговорили хорошо — теперь в дорогу! — напомнил Платон Ильич, вставая. — Нас очень ждет Уралтау.

Как ни упирался Юрка, и на новый переход пришлось ему висеть на носилках. Настояли сами ребята. В гору его несли четверо: впереди Сенька с Биктимером, позади Платон Ильиче профессором. Тропа узкая, часто проходит через каменные россыпи, местами такая крутая, что Юрка едва удерживается на носилках. Того и гляди сползет вниз головою.

— Дайте хоть тут пойду! — упрашивал он Платона Ильича. — Потом опять понесете.

— Выходит, носили-носили трое суток, — возразил профессор, — и впустую. Собьешь ногу за час, тогда опять носи еще неделю. Даже первоклассники сообразят — нерасчетливо. А ты ноешь…

Юрка прикусил губу. Действительно, нерасчетливо. И ему все больше становилось не по себе. Еще недавно он был уверен, что никому и ничем не обязан. А сейчас видел воочию, как он обязан всем за внимание, за участие, за помощь, и многое уже виделось в Ином свете.

Остановились передохнуть. Позади, внизу, серебрится змейка реки. Уреньга, вздыбившись над нею, громоздится кручами, уступами, ниспадает к реке обрывами и пропастями. Ее каменное величие неуязвимо. А зубчатые ее гребни, кажется, подпирают само небо. Впереди же еще круче громоздится Уралтау. Поглядишь вверх, и оторопь берет: неужели все это нужно пройти, преодолеть? И вон ту кручу, и вон тот уступ, и вон тот гребень, на пути к которому столько нагромождено камня?

Юрка глядел вверх и все больше смущался. Ему что, просто лежать и лежать! А каково на руках втащить его на такую, казалось, немыслимую высоту!

— Чего глядишь, не бойся, — сказал профессор, — одолеем и эти кручи. В жизни, браток, тоже все дороги и дороги и тоже кручи, свои вершины. И жить — это значит идти и брать свои высоты.

— Вы философ, — улыбнулся Юрка.

Профессор не отнекивался. Наоборот, сказал:

— Верно мыслить — значит верно двигать свое дело. Разумей!

Слушая профессора, старый камнерез не проронил ни слова. Когда же умолк Бахтин, заговорил и он.

— По себе знаю, нелегко начать любое дело. Сто раз обдумаешь, пока решишься. Бывало, дадут тебе камень, скажут, точи. А ты вертишь его и так, и эдак, чтобы понять, каким он должен быть. Его еще нет, его надо сначала почувствовать, увидеть, каким ему быть. А разглядел — смело начинай. Ни глаз, ни руки не обманут. Бывало, граню, аж душа заходится. Все горит в тебе, все радует, все получается. А не выходит — духом не падай. Ни-ни! Ищи, угадывай! Ищешь — всегда найдешь. На то тебе и голова. На то тебе и меткий глаз. На то тебе и золотые руки. А отгранишь — засветится твой камень, заиграет. Не налюбуешься. Вспомнишь, какой он был, и каким стал, — вся душа горит. То ли от радости, то ли от гордости, — не разберешь. А горит, и тебе хорошо.

Говорит он тихо, раздумчиво, будто О самом сокровенном, чем жил и чему радовался всю жизнь.

За его словами Юрка вдруг сильнее ощутил время. Он как бы обернулся на свою еще очень маленькую жизнь и невольно задумался. А чему он радовался сам? И ему стало горько оттого, что ничего такого у него еще не было. Только теперь знал он, будет, должно обязательно быть!

Пока он раздумывал, отряд снялся с места и тронулся в гору, и Юрке почему-то стало очень радостно от сознания, что и он вместе со всеми тоже поднимается в гору.

Вот он и заветный гребень, Уралтау.

Синий купол над головой сразу раздался и как бы осел вниз. Горизонт сделался далеким и низким. Его кольцо туманилось в сизой дымке. Глазу открылся бескрайний простор земли и неба. Казалось, земля вскипела, вспучилась волнами и вдруг застыла.

Еще с приближением к гребню Сенька все думал: а что откроется глазу? А каков он, Уралтау, оттуда, с самого гребня? И вот все перед глазами. Гляди и радуйся! Ниоткуда ты такого не увидишь. Из-за одного этого стоит пройти сотни верст, лишь бы поглядеть и увидеть, почувствовать всю красоту и все величие этих гор. Нет, уходить отсюда просто не хочется. Решили отдохнуть, закусить здесь. Побродить по гребню. Подумать только, сам Уралтау!

Главное — зарисовать. Сенька достал альбом и снова делал рисунок за рисунком. Все, что открылось глазу, хотелось перенести на бумагу, чтобы надолго сохранить в памяти.

Взобравшись на скалу, профессор уселся на громадный камень и любовался открывшейся картиной. Урал! Бахтин сидел на камне разогнув спину и обняв колени. Сенька видел в нем что-то сильное, властное. Профессор ему очень нравился и душой, и всем обликом. Походка у него стремительная, юношески легкая. Жесты энергичные, порывистые. Голос звонкий. Смех раскатистый, от души, А речь быстрая, страстная. Зарисовать бы его сейчас на фоне скал, на фоне самих гор.

Загоревшись, Сенька перевернул лист, открыв чистую страницу альбома.

— Назар Ильич, посидите так, нарисую вас, — попросил он, обратившись к Бахтину. — Я быстро.

— Успеешь — валяй!

Юрка с завистью поглядел на Сеньку. Жаль, он сам не умеет, не то тоже нарисовал бы профессора. Бахтин ему нравился. Голова! Столько наговорил за дорогу — всю душу разбередил. Думай и думай.

Подошел ближе, уселся неподалеку.

— Вот говорили вы, — сказал он Бахтину, — надо хотеть, надо начать, надо не останавливаться. Пусть так — не спорю. А если тебя не понимают?

— Когда прав — борись, не сдавайся. А не прав, послушай других. Хуже не будет — лучше. Я так думаю.

Прибежал Азат.

— Глядите, глядите, каменная кудель! — радостно закричал он еще на бегу. — Асбест нашел.

— А ну, залезай сюда! — позвал его профессор. — Сеня меня рисует, так что сам я спуститься не могу. Залезай.

Азат мигом очутился на скале. Залезли туда и ребята. Сенька огорчился было, не дадут дорисовать. Но И ему захотелось поглядеть на каменную кудель.

Взяв из рук Азата большой кусок породы, профессор поглядел и сказал:

— Асбест, он самый!

Вернулся и Платон Ильич со старым камнерезом. Собрался весь отряд.

По асбесту готовилась Альда, а нашел его Азат. Она позавидовала его удаче. По заведенному обычаю о новом минерале прежде всего говорил тот, кто заранее готовился. Лишь потом слово получали другие.

Рассказывала Альда просто и много. Сразу видно, начитана, знает. Асбест у нас, говорила она, нашли давно, лет сто пятьдесят тому назад, близ тогдашнего Екатеринбурга, а ныне Свердловска, и сразу дали ему поэтическое имя — каменная кудель, или горный лен. Он даже в руках легко распадается на тончайшие волокна. Из него тогда же научились готовить пряжу, ткать полотно. Мыть его не нужно. Стоит прокалить в огне, и оно становится чистым, отбеленным. Огонь ему нипочем. Само название минерала по-гречески и означает неугасимый, постоянный.

Асбест теперь добывают не только в Свердловской области, но и в Казахстане, и в Сибири. Добывают сотни тысяч тонн и вырабатывают из него до двух тысяч видов разной продукции. Занавеси в театрах, несгораемые ткани, одежду для пожарных, плиты, трубы, строительные материалы — все и перечислить невозможно. Ценнейший минерал.

— Хорошо, Альда, довольно, пусть и другие скажут про асбест! — остановил девочку Платон Ильич.

Оказывается, и другие знали очень много. Чувствуется, к походу они готовились всерьез.

Сенька сказал, что особенно ценен хризотил-асбест — разновидность серпентина или змеевика. Кстати, когда-то еще известный путешественник Марко Поло писал, что диковинное волокнистое вещество якобы находят в саламандре, и, как ни искал он, нигде не мог найти такой саламандры, которая в виде змеи должна жить в огне. Но само волокно он описал точно. У нас теперь добывают сотни тысяч тонн асбеста, и в горах Урала его находят, конечно, не на спине змеи-саламандры, а в зеленом камне змеевика.