— Революция.

— Вэлли-Фордж.

— Делавэр.

— Вишневое дерево, — сказал Мейер.

— Вишневое дерево? — переспросил Хоуз.

— Ну, он ведь срубил вишневое дерево.

— Так, а как насчет президента?

— Руководитель страны.

— Верховный главнокомандующий.

— Нет, так мы никуда не придем, — сказал Бернс.

— А как насчет Гувера?

— ФБР.

— Федеральное…

— Федеральное! — воскликнул Хоуз и щелкнул пальцами. — Федеральный банк?

— Да, — кивнул Бернс, и все трое замолчали.

— Федеральный банк в Вашингтоне?

— Но причем тут мы?

— А «Зеро»?

— Погоди с «Зеро», давай вернемся к Вашингтону.

— Нет, может, «Зеро» как раз что-то значит.

— Что?

— Не знаю.

— Ну, поехали. «Зеро»…

— Ноль.

— Гусиное яйцо.

— Последняя буква алфавита.

— То есть?

— Ну, зед, или зеро, как говорят в Англии.

— Любовь, — сказал Мейер.

— При чем тут любовь?

— Просто при счете в теннисе вместо «ноль» говорят «любовь».

— Вернемся к Вашингтону.

— Получается Федеральный банк в Вашингтоне, — сказал Бернс.

— Зачем тогда нам прислали портрет президента, если речь идет о месте?

— Но банк и есть место!

— Но почему тогда не прислать фотографию Капитолия или Белого дома?

— Но он не пытается очень уж облегчить нам задачу.

— Тогда что у нас имеется? Федеральный вашингтонский нулевой банк, верно? Чушь какая-то!

— Кончай, Коттон, это все не имеет смысла.

— Но картинки прибывали именно в такой последовательности.

— Да, но кто сказал, что тут должна быть какая-то последовательность?

— Все-таки Банки — банк. Это последнее поступление.

— Да, но…

— Вот я и поставил его на последнее место.

— А Гувер прибыл первым, — сказал Мейер. — И что с того?

— То, что я и поставил его в начале.

— Федеральный вашингтонский нулевой банк? Чушь.

— Может, «Зеро» и вовсе ничего не должно означать. Ноль это ноль.

— Ну, давай валяй.

— Тогда получается Федеральный вашингтонский банк.

— Но если банк находится в Вашингтоне, почему он обращается тогда к нам? — спросил Хоуз.

— Давай еще разок, — сказал Мейер.

— Вашингтон.

— Президент.

— Федеральный президентский банк?

— Нет, нет.

— Федеральный генеральный банк?

— Или Федеральный генеральский!

— Кто он был — первый президент и…

— Первый федеральный банк? — произнес Мейер.

— Что?

— Первый президент — Первый федеральный банк.

— Отлично, — воскликнул Бернс. — Ну-ка, давайте глянем в справочник.

Они исполнились гордости — их дедуктивные способности добыли решение! Им казалось, что теперь они знают не только день ограбления банка, но и его название, и они радостно, в предвкушении удачи, стали листать страницы справочника. Оказалось, что лишь в одной Айзоле двадцать одно отделение Первого федерального банка, причем ни одно из них не находилось на территории Восемьдесят седьмого участка.

В Калмспойнте таких отделений было семнадцать. В Риверхеде — девять, в Маджесте — двенадцать, в Беттауне — два, а всего филиалов оказалось шестьдесят один. Да, работать в большом городе — значит обрекать себя на немалые трудности.

10

Воскресенье.

Взгляните на Айзолу повнимательней.

Как можно испытывать к ней какие-то недобрые чувства?

Город состоит из пяти районов, не имеющих друг с другом ничего общего, кроме границ, точь-в-точь как у иностранных суверенных государств. Так, многие жители Айзолы лучше разбираются в улицах Лондона или Парижа, чем в географии Беттауна, до которого, как говорится, рукой подать, надо только пересечь реку. Да и жители этих районов-государств говорят на своем диалекте, и в ушах старожила Айзолы речь человека из Калмспойнта звучит так же необычно и непонятно, как для англичанина язык валлийца.

Как можно ненавидеть эту неопрятную негодяйку Айзолу?

Да, это сплошные стены, камень. Частокол домов, словно укрепления, воздвигнутые поселенцами на пути индейцев, которых давно уже нет и в помине. Айзола скрывает от своих жителей небо. Она прячет реку. Нет, пожалуй, в мировой истории города, который с таким пренебрежением относился бы к своим водным пространствам. Айзола дает возможность взглянуть на себя мимоходом, лишь на мгновения возникая в прогалах каменных каньонов — то тут засеребрится река, то там заголубеет небо, но никаких панорамных обзоров, никакой спокойной величавой картины. Сплошные стены, сплошной камень. И все же, как можно ненавидеть эту противную кокетку с ее волосами из дыма фабричных труб?

Айзола шумна и вульгарна, у нее постоянно рвутся колготки и стаптываются каблуки. Она слишком громко поет, у нее чересчур ярко накрашено лицо, она поднимает и опускает свои юбки с полным равнодушием к тому, что могут про нее сказать. Она злится, она икает, рыгает, спотыкается, падает, она общедоступна, неверна, упряма, злонравна, уязвима, раздражительна, опасна, глупа, наивна, хитра, но ее просто невозможно возненавидеть, потому что, когда она, приняв душ из грозовой тучи, предстает перед вами, благоухая бензином, потом, дымом, травой, вином, цветами, едой, пылью и смертью (что делать: слишком высок уровень загрязнения атмосферы), она делает вид, что все это изобилие запахов создает неповторимый букет, как у самых изысканных французских духов. Если вы родились и выросли в этом городе, то отлично знаете этот букет, и от него у вас голова идет кругом. Нет, совсем не так пахнут поселки и городишки, которые только строят из себя города, но если кого и могут ввести в заблуждение, то собственных же жителей-остолопов. В мире есть полдюжины настоящих городов, и Айзола часть одного из них, и потому, как можно ненавидеть ее, когда она является к вам, еле сдерживая типично женское хихиканье, распираемая желанием поделиться каким-то дурацким секретом юности, отчего ее губы растягиваются в веселую улыбку! Если вы не можете представить город в виде человека, то, значит, вы толком в нем и не жили. Если город не в состоянии вызвать у вас романтические и сентиментальные чувства, стало быть, вы не его коренной обитатель, а заезжий чужестранец, который только-только изучает язык. Что ж, поезжайте в Филадельфию, может, вам понравится хоть там. Чтобы познать город, надо крепко-крепко прижаться к нему, вдыхая его аромат.

Как можно ненавидеть этот город?

Как можно плохо относиться к Айзоле?

Воскресенье. Комикс в газете прочитан, в квартире тишина. В кресле-качалке сидит чернокожий. Ему сорок семь лет. На нем тенниска, джинсы и домашние шлепанцы. Он худощав и у него такие большие глаза, что кажется: он или удивлен, или испуган. С балкончика дует сквозняк — там его восьмилетняя дочка посадила в коробке из-под крекеров какое-то растение в соответствии со школьной программой. Приятный ветерок напоминает чернокожему, что лето уже стучится в дверь. Он хмурится. Его что-то беспокоит, хотя он толком не понимает, что именно. Его жена зашла в гости к соседке, и он вдруг начинает чувствовать себя брошенным. Он не может понять, почему бы ей не вернуться и не начать готовить ланч. Почему она точит лясы у соседки, когда ему уже начинает хотеться есть, и вообще лето на носу?

Он встает с креста, в сотый раз обращает внимание на его продранную обивку и тяжело вздыхает. Он вдруг видит, как вытерся за много лет линолеум на полу, и узор исчез, превратился в какие-то размытые пятна, и кое-где виднеется красно-коричневая подкладка. Он удивляется, как теперь все сделалось уныло и тускло, хотя раньше было весело и ярко. Он думает, не включить ли телевизор и не посмотреть ли бейсбол, но еще стишком рано. Он не знает, чем бы себя занять. А лето уже на носу.

Этот человек работает в мужском туалете в одном из отелей в центре города. В туалете есть столик, накрытый бетой скатертью. На столике аккуратная стопка полотенец, а также щетка для одежды и расческа. Перед началом работы он кладет в тарелочку четыре четвертака, надеясь, что посетители туалета проявят понимание и будут оставлять ему на чай никак не меньше, чем по четверть доллара. В зимнее время он работает много, но ничего против этого не имеет. Он ждет, пока клиент не закончит свои дела, потом вежливо подает ему полотенце, смахивает щеточкой пылинки и ворсинки с пиджака. Он дает понять, что вовсе не напрашивается на чаевые, хотя многие охотно оставляют в тарелочке монеты. Правда, далеко не все. По вечерам он возвращается домой и приносит с собой запахи уборной. Ночами он иногда просыпается, слышит возню крыс и снова чует этот запах уборной. Он встает, идет в ванну, высыпает на ладонь соль из флакона, разбавляет водой, но запах остается.