Действительно: при желании можно было бы написать комедию. Фарс! Материала вполне достаточно. Можно было бы…
Если бы не было так больно. От всей этой, не блещущей новизной тривиальности…
Если бы не вопрос, который заполняет сейчас собой всю мою вселенную: что я скажу моему мальчику, когда он спросит?..
Как я переведу на его, детский, язык это: «штампованный», «шаблонный», «заезженный»? Ведь в переводе на его язык это будет звучать не так уж комедийно…
Если бы не вопрос: неужели каждая женщина, чтобы стать матерью, проходит через эту заезженную, стёртую площадь?.. То есть: плоскость. Через этот «стереотипный» ад семейной жизни (вымирания под одной крышей…) – неужели каждая?.. И почему такой ценой нужно платить за то, чтобы выполнить предписанное тебе природой?.. За счастье услышать обращённое к тебе: – «Мама!»
Дымится закат… Поскрипывает кресло-качалка… И я жду своего мальчика…
Господи, а ведь всё сбылось! – говорю я себе. Помнишь?..
Лет пять назад, в пору моего отчаянного бездомья, когда меня однажды спросили, о чём я мечтаю, – я сказала:
– Хочу, чтобы у меня когда-нибудь был дом. Обязательно с окнами на закат! А в доме – пишущая машинка, кресло-качалка и – сын. Главное – СЫН!
Которого я жду на самом деле уже десять лет! С той самой ночи, когда он почудился мне рядом, родной и тёплый, он как будто пришёл ко мне на минутку из Космоса, из Вечности, пришёл, чтобы утешить, шепнуть, что я – не одна во вселенной, что он – со мной… Мой сын, имя которому я придумала, когда мне было пятнадцать лет… Антон. Антоний. Антоша. «Ан-тон, Ан-тон…» – так звенит весенняя капель, так поёт летний дождь, так стучит моё сердце…
Всё сбылось. И продолжает сбываться… Так что нечего плакаться! Жизнь не так уж плохо устроена, если сбываются самые заветные мечты…
* * *
Плавится, дымится июльский закат… Стаи ласточек ошалело носятся среди этого огня… Это было. Всё это уже было.
Крыша. Закат. Ласточки… Хрупкие перила. Горячий люк под ногами. И – крепкое, намертво – сплетение пальцев. Моих и – его. И – не нужно слов… Потому что: поздно. Слишком поздно… И ничего уже не переменить в этой жизни.
Кто так жестоко пошутил тогда над нами? Повернул лицом друг к другу. Шепнул: «Вы и есть те самые две половинки!..»
Три года назад… Крыша. Закат. Это было. Огромный город под нами и вокруг нас: каменный, дымящийся на закате океан… И две выплеснутые из этого океана судьбы…
Ты и я. Мне кажется… в эти закатные часы, что мы – ты и я – так и стоим там до сих пор: на нашей сказочной Крыше. И, взявшись за руки, смотрим на закат…
В прошлое своё смотрим – или в будущее?..
* * *
Как далеки мы друг от друга
В минуты те, когда закат
Очерчивает круг за кругом,
И прошлое зовёт – назад…
Но нет пути и нет коня
Прорваться нам сквозь это пламя.
И ты молчишь, невольно раня,
Глядишь куда-то – сквозь меня…
Весь горизонт огнём охвачен…
И ласточек сгоревших дым
Летит на крыши и сады…
Ах, Боже мой, о чём мы плачем?
О чём так горестно грустим?
Нас в детстве держит —
мыльный шарик…
Там – никого. Лишь ветер шарит
По улицам давно пустым…
* * *
Сколько же я не видела уже тебя? С прошлой осени…
Дочка твоя пошла в школу, сын – в детский сад.
Сколько ещё не увижу?..
* * *
Господи, ну, разве это грех – просто взглянуть в глаза?..
Двор, окутанный синим, горячим сумраком… Телефонная будка.
Трубка – как океанская раковина… Как это просто: набрать твой номер. Я даже не пытаюсь его вспомнить, – рука помнит сама.
* * *
…И вот она – Крыша! Как три года назад. Как много веков назад…
И мы с тобой – как тогда (как всегда) – смотрим на закат, крепко взявшись за руки. Красный прибой плещется у наших ног, омывает своими волнами нашу башенку, наш крошечный островок – посреди вечности…
А под лестницей – огарок нашей свечи. Помнишь?.. А вот здесь – тогда – ты оставил для меня букет жёлтых цветов. Такой маленький жёлтый пожар – тогда, в августе, три года назад… И ни на час не сдвинулись с той поры стрелки на башенных часах. И если долго-долго смотреть на них, то начинает казаться, что они – стрелки – идут… назад!
Не помню, что мы сказали друг другу на прощанье.
Ведь я была уверена, что это – прощание.
Наверное, и ты тоже…
* * *
И опять я сидела на своей лоджии, в своём кресле, и опять смотрела на закат… на обугленные облака… на пепел ласточек, осыпающийся на обугленные кроны деревьев… на чёрные, вылизанные огнём крыши… на весь этот обугленный, наполненный до самых краёв безнадежностью, мир…
Но душа моя – пребывала там, на Крыше.
Ну, что ж… значит, зачем-то так было надо: чтобы эту жизнь мы прожили врозь…
Уже почти темно. Пишу на ощупь… Я не думаю о том, что мне когда-нибудь придётся разбирать то, что я здесь нацарапала во тьме, в этой тетрадке, – под скрипичное пение моего кресла… Которое тихонько укачивает мою боль, укачивает, как люлька, как зыбка под негаснущим небом…
* * *
…И каждый год я прихожу сюда —
Где скрипы лестниц в тишине часовни,
Где пауки не спят, и дремлют совы,
В окошке – дождик – тонкая слюда…
Под лестницей – как тыщу лет назад —
Свечи огарок, жёлтая записка…
Здесь кажется всегда, что встреча – близко,
Когда пылает над землёй закат…
Я вниз смотрю – на стаи пыльных крыш.
Кружится голова хмельно, привычно…
Был – древний Рим когда-то, был Париж, —
Бурлит Москва под колокольней нынче…
Имперьи рушатся. А башенка – цела.
Бегут года, столетья…
мимо, мимо…
Мой вечный зов записка сберегла:
«Я жду тебя. Поторопись, мой милый!»
А потом наваливается ночь. И я захлопываю свою тетрадь. Захлопываю тетрадь с несбывшейся сказкой. Сказав себе при этом в утешение:
«Ничего. В следующей жизни всё будет по-другому!..»
* * *
Да, лето было не очень весёлым. Сначала одна больница, потом – другая.
Когда я ещё в Боткинской лежала, и срок был маленький, мама то и дело заводила мучительный для меня разговор:
– Вот ты без отца росла, и что в этом хорошего? В одиночку растить ребёнка очень трудно… А ты молодая, неопытная, и у тебя ещё институт, ты же не собираешься его бросать?
Я её почти возненавидела за эти прозрачные намёки! Отказаться от своего сына?! Убить его?! Своего сына, о котором я мечтала всю жизнь!
– Ни за что!!! – кричу я маме.
Но потом, когда срок увеличился, мама уже не заговаривала об этом. И когда я во второй раз попала в больницу, мама приезжала ко мне уже с другим настроением, ободряла:
