* * *

Из всех жизненных благ я более всего ценю свободу.

Свободу быть собой. И делать своё дело, для которого ты призван в этот мир.

Свобода – это единственная реальная, не умирающая ценность. Самое большое благо. Благо – от Бога.

Все же другие жизненные блага – это тщета…

* * *

…А книгу своей жизни лучше всего писать на маленьком острове.

В одиночестве.

И любить тех, кого любишь, – лучше всего на острове.

В одиночестве.

Один на один с Богом.

Это называется – молитва.

Вот тебе, неведомый читатель, и ответ на твой не прозвучавший вопрос: о чём и зачем мои книги?

Это – молитвы о тех, кого я люблю.

А ещё – благодарения за те удивительные минуты жизни, которые дают возможность ощутить вкус вечности.

Если хочешь – давай помолимся вместе.

Ты – о своём, я – о своём.

Но где-то – высоко – наши молитвы встретятся.

И окажется, что они – об одном…

* * *

А ещё мои книги – о той волшебной цепочке жизненных событий, которую хотелось бы досмотреть до конца…

Это мой сын меня всегда так утешает и ободряет, когда я сильно о чём-то горюю:

«Надо досмотреть цепочку событий до конца», – говорит он.

Мудрые, спасительные слова.

ДА. НАДО ДОСМОТРЕТЬ ЦЕПОЧКУ СОБЫТИЙ ДО КОНЦА.

Надеюсь, что последним событием в этой цепочке будет – Встреча.

Со всеми, кого я люблю.

Но это произойдёт лишь тогда, когда я навсегда покину свой остров.

И сама стану каплей океана…

Хотя я живу в огромном городе – всё равно я живу на острове.

Можно сказать, что мой остров – это моя крошечная квартирка на тринадцатом этаже. На северной московской окраине, где неподалёку, минут десять пешком, – тихий залив.

И когда я стою на берегу этого чудного залива, особенно когда закат… то мне кажется, что это и есть мой океан памяти. А побережье залива, живописно изрезанное, всё в таинственных бухтах и бухточках, – это и есть моё побережье памяти.

Но на самом деле мой остров – у меня внутри. В моём сердце. И мой океан – тоже внутри. Это – моя память. Моя любящая память, которая не хочет ничего и никого забывать.

…И вот я стою на берегу нашего маленькие залива. И – одновременно – на берегу своего бескрайнего океана, невидимого никому, кроме меня. Осень, октябрь, на берегу ни души, только я одна, и солнце заваливается за горизонт, и золотая дорожка света бежит по воде – прямо ко мне… А к кому ж ей ещё бежать, если на берегу только я? Этот золотистый широкий луч похож на луч циркового софита… и мне вспоминается мой старенький софит, маленький и допотопный, с кремневыми углями, которые ярко и быстро сгорали…

…Мой океан то и дело выносит на берег какие-то осколки, вещицы, картинки, образы, – это всё символы разных эпох жизни, в которых, как в морских раковинах, шумит давняя жизнь, слышны голоса и мелодии…

…А вот двое, он и она, (я давно их знаю, хотя мы и не знакомы), прошли по берегу моего океана – и я сразу вспомнила свою первую московскую зиму, пропахшую горячим сургучом… А вот старая телефонная будка на Ленинградском проспекте в районе метро «Сокол» – и я тут же слышу шуршание августовского дождя шестьдесят восьмого года… о крышу этой будки… Но потом старую будку сменили на новую, модерновую, – а место всё равно осталось для меня знаковым. А вот мокрые от снега белые хризантемы в руках у старушки на площади Белорусского вокзала – и я мгновенно оказываюсь в 22 октября 1968 года…

А ещё мой океан памяти выносит странички старых дневников, исписанные прозой и стихами… это такие волшебные странички, на которых (оттого, что они побывали в водах океана памяти) – проявляются удивительные оттенки и подробности давних событий…

Прошлое, не забытое, накатывающее волнами, делает объёмным наше настоящее. Сегодняшний день без вчерашнего – плоская картинка. Настоящее, помноженное на прошлое, – это уже голограмма.

Москва для меня – как огромная копилка с драгоценностями. Но это сейчас. А тогда – более тридцати лет назад, в моё первое московское лето – Москва казалась мне пустыней. Бескрайней каменистой пустыней… и сердцу не за что было в этой пустыне зацепиться…

…Яркий луч света выхватывает из марева августовского дождя красную телефонную будку на Ленинградском проспекте, в районе метро «Сокол», на углу большого детского магазина «Смена».

…Я стою в этой будке, спрятавшись от дождя, как в маленьком батискафе с запотевшими окошками, в маленьком батискафе, затерянном в бескрайней пустыне океана… На стене будки – телефон. Но нет у меня ни одного человека в этом городе, кому бы я могла позвонить…

* * *

…Декорации сменились резко и внезапно. 1968 год, июнь.

Я приезжаю в Москву. Еще вчера был крошечный городок в степи. И вдруг – Москва! Ошеломление… Восторг! Ощущение чего-то совершенно небывалого, невозможного, чего не могло произойти со мной, – но вот, случилось… Когда-то, в детстве, обожала смотреть в калейдоскоп. Любимая игрушка. Так вот: ощущение было такое, что попала внутрь этого царства…

Наконец-то я в большом городе! Я – дитя большого города. Наконец я вновь в своей стихии…

…Гуляния по Москве… Обживание нового для меня пространства…

Раньше я была в Москве всего один раз, проездом, один день, когда мы с бабушкой ехали из Оренбурга в Днепропетровск. Москва оглушила меня, девятилетнюю, и даже слегка испугала: вокзальные толпы, жара, людской водоворот в каком-то огромном магазине с фонтаном посерёдке, толпа на Красной площади, духота экскурсионного автобуса… Это было девять лет назад.

…Когда-то, очень давно, я выучила Москву по картинкам набора шоколадок, которые подарил мне отец. Был такой шикарный набор в большой продолговатой коробке: большая шоколадка с Кремлём, лежащая поперёк коробки, и десять маленьких шоколадок – в два ряда, по пять в каждом – с разными московскими видами, самыми знаковыми. Больше всего мне нравился Пушкин, склонивший задумчиво кудрявую голову…

Теперь эти картинки для меня волшебным образом ожили. И вот, я сижу на скамье у памятника Пушкину – того самого, что на шоколадке, и пытаюсь поверить, что это – не сон… Я часто говорила себе в первые дни: «Это – не сон!» И, на всякий случай, больно щипала себя за ухо, чтобы проснуться. Но – не просыпалась!

Женщина на Пушкинской площади, она сидела на той же скамье, рядом, она о чём-то спросила меня, я ответила, она радостно воскликнула:

– У вас такой приятный акцент! Прибалтийский?

– Нет. Я никогда не была в Прибалтике.

– Странно… А я, было, подумала, что вы – эстонка. У эстонцев такая же певучая речь, как у вас, мне очень нравится. Когда я была в Эстонии, я, знаете, просто наслаждалась, когда слышала эстонскую речь…

Первый раз в жизни сделали комплемент моей речи.

* * *

…Два месяца я занималась аутотренингом в «Институте слуха и речи». Собственно говоря, я и в Москву-то приехала именно за этим: избавиться от страха речи, который преследовал меня уже много лет. Там, где я жила последние восемь лет – в маленьком степном городке неподалёку от Днепропетровска – не было психолога, и вообще никаких специалистов в этой мало изученной области человеческих страхов. Чаще люди страдают недержанием речи и мучаются оттого, что не знают, как закрыть рот хотя бы на минуту. Я же порой, при всём желании, не могла сказать ни слова.