Имя Плеханова приобрело всероссийскую известность. Правда, оно находилось еще под цензурным запретом. Широкие читательские круги не знали Бельтова, но под секретом передавали друг другу: это Плеханов. И еще не прочитав его нелегальных произведений, уже знали, что Плеханов — это идейный вождь русских социалистов, старый революционер, бывший народоволец, один из славной героической дружины. К нему относились с восторженным поклонением. Он знал Энгельса, был дружен с Либкнехтом, Каутским, Бебелем. В глазах русской социалистической молодежи он был первосвященником марксизма, и слово его — было закон.
Марксизм овладел умами и пробил цензурную блокаду социализма. Он завоевал журналы и университетские кафедры. В легальной литературе под его знаменем шли Струве, Туган-Барановский, Булгаков, Бердяев. Марксизм для них был увлечением, даже грехом молодости, но они и служили ему со всем пылом молодости. В литературе революционного подполья, делая попытки вырваться и наружу, расправляли свои крылья Ленин, Потресов, Мартов, Троцкий, Луначарский. Шла дружная, оживленная, шумная работа по расчистке идейных позиций для грядущей социал-демократии. Литературный авангард шел впереди рабочей армии.
Плеханов мог торжествовать. Вокруг него была партия. Еще недавно еретик, раскольник, — он теперь был вождем и учителем. Правда, его партия состояла пока преимущественно из литераторов, и борьба велась главным образом в области идей. Но уже обрисовывались и контуры подлинной социалистической революционной организации, множились нелегальные соц. — дем. комитеты и союзы. Тактические и практические вопросы движения были еще впереди, ждали своей очереди.
Огромный спрос был на литературу программную, теоретическую, по вопросам исторического материализма, трудовой теории ценности, судеб капитализма в России, теории кризисов, внешних и внутренних рынков. Литературная борьба — это была родная стихия Плеханова; здесь он создал свою школу, свой литературный стиль. Никто не умел так, как он, излагать легко и остроумно, пересыпая речь примерами и цитатами из художественной литературы, сложные и запутанные философские вопросы. Он обладал огромной эрудицией. В знании Маркса и домарксовой социалистической литературы никто не мог бы с ним равняться. Поэтому так незыблем был его авторитет в эту пору. Социалистическая печать была еще далека от политических тревог непосредственной революционной борьбы. То, что называлось социалистическим движением, было в значительной степени огромным народным университетом. Пропагандисты учились по книжкам, рабочие учились в кружках по незатейливым лекциям и по немудреным прокламациям. Плеханов был диктатором всей этой учащейся молодежи, интеллигентской и рабочей.
В этой всероссийской партийной школе, где и учителя, и ученики относились к делу с рвением фанатиков, знакомство с Марксом превращалось в изучение «писания», и учителя становились начетчиками. Этого требовало революционное время, но не малую роль сыграло и влияние главного учителя, Плеханова. Он был и творцом, и столпом «ортодоксии», отступление от которой каралось жестоко. Могучий литературный талант спас его самого от закостенения, неподвижности, шаблона. Он не уставал повторять: «сознание определяется бытием», но живость литературной натуры, благородный вкус, широкое образование давали возможность наполнять эту формулу новым содержанием. Других не мог выручить литературный талант, вкус, остроумие, — и они образовали сами и расплодили вокруг Плеханова плеяду твердокаменных и твердодубинных марксистов, прилагавших с безнадежным самодовольством шаблон формулы ко всем живым явлениям исторического процесса. Плеханов терпел их рядом с собою. Это была его слабость. Они были бездарны, но полезны. Он воевал с теми, кто был талантлив, но опасен.
Положение вождя партии обязывало его нести постоянно сторожевую службу и охранять марксизм от всяких покушений. Впоследствии он сам жаловался на то, что «обязан играть при нашей марксистской интеллигенции роль щедринской совы, неотступно бегавшей за орлом с целью обучения его но звуковому методу»… Плеханов от этой роли «учительницы-совы» отказывался, но в действительности он эту роль играл. И те, кому предписанные формулы марксизма казались слишком узки, должны были совсем уйти от марксизма. Авторитет учителя не давал возможности их расширить. Недаром с благодарностью оглядываются назад, на эту школу, нынешние вожди российского коммунизма. Ей отчасти они обязаны своей непримиримостью, верностью букве закона.
Литературная война легального марксизма окончилась победой по всей линии. Центральным эпизодом этой кампании был памятный литературный поединок между Плехановым и Михайловским. Противники были достойны друг друга. На стороне Михайловского были традиции русской публицистики и сила старых идеалов культуры, гуманности, свободы личности и любви к народу, — крестьянскому народу в первую очередь. На стороне Плеханова — сила революционной формулы, простой, единой и действенной; авторитет международного социализма; пленяющий образ победоносного рабочего класса. Интеллигентский, культурный, гуманитарный социализм должен был уступить место, посторониться перед новой силой. Идейная почва таким образом была расчищена. Этим самым завершен был период теоретической программной подготовки рабочего движения в России. Далее начиналась работа организационная и непосредственного политического руководства партией. Под руководством Плеханова Петр Струве написал первый программный манифест российской социал-демократической рабочей партии и затем вышел в отставку по социализму. Начиналось новое время, требовались новые люди.
Спор с народничеством, который был начат молодым Плехановым два десятилетия назад, был доведен до конца. Так, по крайней мере, казалось русским марксистам. Становилось избитой истиной, общим местом, что Россия никакой печатью избранности не отмечена, и что лежит перед ней общий европейский путь через развитие буржуазного хозяйственного строя, демократизацию политических учреждений, классовую борьбу, в которой пролетариат играет роль прогрессивной революционной силы. Победа марксизма была несомненна. Плеханов с удовлетворением мог оглянуться на пройденный путь. Но подлинно ли так прочна была эта победа? И могла ли она подлинно дать полное удовлетворение?
«Субъективная» философия была изгнана из круга мыслей марксистской интеллигенции. Вместе с ней изгнаны и осмеяны были понятия о свободе и достоинстве личности, о справедливости, гуманности. Это были ненужные понятия. Марксизм не отрицал их, но и не нуждался в них. Предполагалось, что эти понятия сами собой содержатся в классовой борьбе пролетариата, стало быть, и говорить о них нечего. Хороший тон требовал стыдиться слов «культура», «интеллигенция». Эти слова были так скомпрометированы буржуазной литературой, что о них лучше было не упоминать.
Конечно, Плеханов превосходно знал цену и культуре, и интеллигентности, и гуманности. Он сам был прежде всего высоко культурный русский интеллигент, но он умел с такой насмешливой улыбкой произносить эти слова, что для всех его учеников они казались уже совершенным неприличием. И на этом пренебрежительном отношении к понятиям культуры, личности, гуманности воспиталось первое, старшее поколение русских марксистов. Это принесло впоследствии свои плоды.
А пренебрежительное отношение ко всем другим классам общества, кроме пролетариата, и прежде всего к «мужику», дало себя знать и совсем скоро. Крестьянина никак нельзя было выкинуть из политических и социальных революционных расчетов. Его кое-как устраивали или пристраивали к марксистской формуле; он плохо помещался. И в результате, Плеханов увидел вскоре перед собой рецидив народничества. Партия социалистов-революционеров пыталась оспорить у социал-демократии пальму социалистического первенства.
А теория самобытности русского исторического процесса, социалистическое славянофильство? Этому врагу Плеханов, казалось, наносил смертельные удары, находясь лицом к лицу с ним. Но прошло немного времени, и Плеханов нашел своего врага позади себя, в рядах своей собственной партии. И пробрался он туда не без помощи самого Плеханова.
