— Это семейное дело, — продолжал мистер Патсон, улыбаясь. — Его основал мой дед. Первоначально для дальневосточных импортеров; иностранные фирмы, особенно в удаленных местах, заказывали через нас оптовые партии необходимых им товаров. Конечно, сейчас это уже не то, что было лет пятьдесят назад. Но с другой стороны, все эти торговые ограничения и система экспортных лицензий нам здорово помогли. Иностранцам трудно пробиться сквозь такие барьеры, так что мы улаживаем все дела за них. Работа достаточно нервная, но небезынтересная. В целом она мне нравится.

— У меня складывается именно такое впечатление, — проговорил доктор Смит, делая пометку в своем блокноте. — Полагаю, ваши финансовые дела в полном порядке? В наше время у многих предпринимателей возникают сложности в отношениях с банками. У меня, например. Это естественно.

Как усталый актер в затянувшейся пьесе, он выдал механический смешок, и мистер Патсон отозвался ему, как другой усталый актер. После этого лицо доктора Смита приняло серьезное выражение. Прицелившись, как из пистолета, он наставил на мистера Патсона свою ручку.

— Значит, нам не стоит обсуждать этот вопрос, не так ли, мистер Патсон?

— Ах да. Разумеется, разумеется, — поспешно проговорил мистер Патсон, теперь уже не улыбаясь.

— Отлично, — доктор Смит не опустил ручку, — расскажите мне, что вас беспокоит. Мистер Патсон задумался.

— Прежде чем рассказывать, могу я задать вам один вопрос?

Доктор Смит нахмурился, как будто его спросили о чем-то неприличном.

— Если вы думаете, что это может помочь…

— Да, я думаю, это поможет, — сказал мистер Патсон. — Прежде чем начать объяснять, мне необходимо узнать ваше мнение.

Он нерешительно поерзал в кресле.

— Доктор, вы верите в существование дьявольского принципа? В некое объединение злых начал, которые стремятся уничтожить человечество; их агенты — а на самом деле демоны и бесы низшего, ранга — живут среди нас в оболочке людей. Вы верите в это?

— Разумеется нет, — доктор Смит отвечал без малейшего колебания. — Это обычное суеверие, не подтвержденное научными данными. Хотя и объяснимое — мы не будем сейчас вдаваться в подробности, — когда человек подвержен эмоциональным стрессам. Конечно же, все это чистая фантазия, субъективная по своей природе. Но ваше замечание о том, что среди нас живут агенты дьявольского принципа, само по себе может представлять опасность. Такое убеждение может повлечь за собой серьезные асоциальные последствия, вы понимаете меня, мистер Патсон?

— А…, да, понимаю. Я хотел сказать, иногда…, м-м…, когда я смотрю на это, как вы, доктор, мне кажется, что я понимаю. Но чаще мне это не удается. Вероятно, — добавил мистер Патсон с вымученной улыбкой, — поэтому я и сижу здесь.

— Так, так, — пробормотал доктор Смит, делая какие-то пометки в блокноте. — Думаю, вы правильно поступили, решив обратиться к психиатру. Подобные отклонения могут стремительно прогрессировать, хотя в данном случае речь может идти скорее о регрессе. Не буду утомлять вас терминами, мистер Патсон, просто скажу, что вы — или это была инициатива миссис Патсон? — очень своевременно предприняли этот деликатный шаг. Теперь, когда вы знаете мое мнение, я думаю, вам лучше рассказать все с самого начала. И пожалуйста, ничего не опускайте; не бойтесь показаться смешным. Вы можете рассчитывать на мою помощь только в том случае, если будете полностью, откровенны, мистер Патсон. По ходу разговора я буду задавать вам вопросы, чтобы лучше понять некоторые детали. Да, я забыл предупредить, что у нас не практикуются психоаналитические методы. Однако, если вы почувствуете, что вам будет легче говорить, не видя моего лица…

— Нет, все нормально. — Мистер Патсон с облегчением обнаружил, что ему не придется лежать на кушетке и бормотать, обращаясь к стене напротив. — Мы можем просто продолжать наш разговор. Во всяком случае, я попытаюсь.

— Хорошо. И помните, мистер Патсон, постарайтесь рассказать мне все, что находите важным. Можете курить, если это поможет вам сосредоточиться.

— Благодарю, немного попозже. Мистер Патсон помолчал, перебирая воспоминания. Наконец он решился.

— Это началось около года назад. Мой кузен работает в издательской фирме, и как-то раз он пригласил меня пообедать с ним в его берлингтонском клубе. Наверное, он думал, что мне будет приятно провести вечер среди писателей и художников, которые там собираются. Так вот, после ужина мы час или два поиграли в бридж, потом зашли в гостиную, где взяли по коктейлю, перед тем как уйти. Мой кузен разговорился с другим издателем, и где-то с четверть часа я был предоставлен самому себе. Вот тогда я и услышал, что говорил Фарбрайт — вы знаете, известный художник. Очевидно, он здорово выпил, хотя пьяным его нельзя было назвать, и разглагольствовал перед небольшой компанией по другую сторону камина. Насколько я понял, он недавно вернулся из Сирии и пересказывал услышанное там, хотя, по его словам, это лишь подтверждает то, о чем он уже долгое время догадывался сам.

Доктор Смит одарил мистера Патсона иронической улыбкой.

— Вы имеете в виду дьявольский принцип?

— Да, — сказал мистер Патсон. — Фарбрайт утверждал, что старое представление о пурпурно-угольном Сатане, дышащем серой и соблазняющем священников, в корне неверно. Хотя он мог являться таким в средневековье. Демоны тогда целиком состояли из энергии и огня. Фарбрайт цитировал Блейка — я тоже его читал, — чтобы показать, что это были ненастоящие дьяволы, а их преисподняя — ненастоящая преисподняя. По словам Фарбрайта, Блейк самым первым предположил существование дьявольского принципа. Но в те века он еще только начинался. Как сказал Фарбрайт, этот чудовищный план только в последние несколько лет серьезно взялся за нас.

— Взялся за нас? — доктор Смит приподнял брови. — И каким же образом?

— Насколько я понял из рассуждений Фарбрайта, — с некоторой горячностью объяснил мистер Патсон, — дьявольский принцип старается направить человечество по пути общественных насекомых; превратить людей в автоматы: существа, лишенные индивидуальности; в бездушные машины из плоти и крови.

Беседа, казалось, начинала развлекать доктора Смита.

— Ив чем же кроется цель этого дьявольского плана?

— В уничтожении человеческой души, — произнес мистер Патсон, не отвечая на улыбку. — Из человеческой природы собираются вычеркнуть те свойства, которые принадлежат Богу. Дьявольский принцип сметет с лица земли любопытство, радость, все глубокие чувства, желание творить и наслаждаться жизнью. Не забывайте, что я повторяю слова Фарбрайта.

— Но вы ему верите?

— Даже тогда я не мог отделаться от ощущения, что в этом что-то есть. Раньше мне никогда не приходилось задумываться о подобных вещах — я самый обыкновенный человек, занимаюсь своим делом и не влезаю в философские рассуждения, но с некоторого времени у меня складывается впечатление, что дела идут как-то не так; кажется, что каким-то образом они вышли из-под нашего контроля. Я согласен, в теории мы сами отвечаем за образ жизни, который ведем. Однако на практике оказывается, что мы глубже и глубже увязаем в жизни, которая нам не нравится. Это напоминает огромную серую прачечную, — несколько возбужденно продолжал мистер Патсон, избегая внимательных глаз собеседника, — куда нас всех заставляют сдавать белье, и каждый раз мы получаем его обратно все более и более блеклым, бесцветным, пока краски, наконец, не исчезают совсем.

— Если я правильно понял, — проговорил доктор Смит, — сейчас вы передаете ваши собственные ощущения, а не то, что рассказывал этот Фарбрайт?

— Про прачечную — да. И о том, что все идет как-то не так. Да, это мои ощущения. Как будто все вещи вокруг непрерывно теряют форму, вкус, цвет. Вы понимаете меня, доктор?

— О да. Знакомая картина. Может быть, некоторую роль тут играет ваш возраст…

— Я так не думаю, — твердо возразил мистер Патсон. — Тут совершенно другое. Я в этом уверен.

— Насколько вы можете быть в этом уверены, — спокойный голос доктора Смита не выражал ни тени сочувствия. — Не забывайте, что английский средний класс, к которому, очевидно, принадлежите и вы, не так давно пережил тяжелейшие экономические и социальные потрясения. Следовательно, любой представитель этого класса — я сам отношусь к нему — не может не чувствовать, что ритм жизни изменился и уже не тот, что был, скажем, до войны.