Тогда так никого и не привлекли за сожжение хозяйства Гришиных. Алену допросили и освободили. А через некоторое время она вышла замуж за Снегова, начальника районного ГПУ. Они и до сих пор живут вместе, воспитывают двоих детей, мальчика и девочку…

В начале тридцатого года началось повальное раскулачивание. Всех кулаков и середняков, сочувствующих им, выслали, имущество передали в колхоз, созданный на базе полуразвалившейся к тому времени артели. Председателем колхоза стал московский рабочий-двадцатипятитысячник, приехавший по зову партии поднимать сельское хозяйство. Бывшие сотоварищи Ивана рьяно взялись за дело. Настолько рьяно, что иной раз страдали люди, не имевшие к кулакам никакого отношения, но имевшие свое мнение на происходящие события.

Потом грянул тридцать седьмой год. Арестовали бывшего секретаря райкома Трофимова (его сняли в тридцатом году за перегибы в организации колхозного движения), обвинив его во вредительстве. Говорили, что это было делом рук Степанова, который в свою очередь вскоре последовал за своим бывшим начальником.

В тридцать восьмом как врага народа арестовали Мохова, обвинив его в антисоветской деятельности. Ему припомнили все: и выступление на бюро райкома, когда Ивана исключили из партии, и его слишком смелые рассуждения о политики партии в целом и товарища Сталина в частности.

Повальные чистки привели к тому, что на хуторе осталось очень мало людей. Колхоз разваливался на глазах, работать было некому. Люди замкнулись, старались не разговаривать друг с другом. И было от чего… По какому-то странному стечению обстоятельств большая часть арестов в районе пришлась именно на их хутор. Люди стали чаще вспоминать Дарью Гришину, говорили, что все несчастья из-за того, что в ту роковую ночь сожгли ее хату…

Освободившись, Иван решил осесть в Ростове-на-Дону. Там жила его тетка по матери, которая приютила его на первое время. С работой поначалу были проблемы, но Ивану удалось устроиться в один из гаражей автомехаником. Навык в этом деле он получил еще в лагере, когда у лагерного начальства сломалась машина. Тогда один из заключенных вызвался починить ее, а Иван взялся помогать ему. Машину они починили, но с тех пор до самого освобождения они чинили всю технику, имеющуюся у охраны…

Устроившись, Иван занялся поисками Дарьи и своей дочери. Первая как сквозь землю провалилась. А вот с дочкой…

Еще в лагере Ивану стали сниться странные сны. Он видел маленькую девочку, которая протягивала к нему ручки и звала: «Папа, папочка, где ты? Забери меня отсюда!» И он искал, искал ее до самой войны…

Начал Иван с того, что определил примерную дату рождения дочери. У них с Дарьей было не так много ночей, когда она могла забеременеть, поэтому это не было слишком сложным делом. Потом он обошел все отделения милиции и опросил работавших там сотрудников. По родинке на плече и примерной дате рождения ему удалось выяснить, что был всего лишь один ребенок, девочка, подходящий под эти приметы. На его счастье в этом отделении еще работал тот самый милиционер, который обнаружил подброшенного ребенка и занимался его оформлением. Девочку отправили в один из детских домов…

Воодушевленный таким началом, Иван поехал в этот детский дом, но там его ждало разочарование. Девочки там не оказалось. Она прожила в этом детском доме несколько лет, потом ее отправили в другой. Но и по следующему адресу она надолго не задержалась…

В конце концов, следы девочки затерялись. Иван не понимал, с чем были связаны эти частые переводы из одного детского дома в другой. Персонал не мог дать вразумительного ответа, люди юлили, не говоря всей правды. И лишь в одном детском доме нянечка шепотом рассказала ему, что с приездом Насти у них начали происходить страшные и зловещие вещи. Стоило кому-то обидеть девочку, и с этим человеком обязательно случалась какая-нибудь беда. Вот ее и отправили от греха подальше в другой детский дом. Единственное, что теперь знал Иван, это то, что девочку назвали Настей и дали фамилию Ростовой…

А потом началась война. Иван одним из первых подал заявление с просьбой отправить его добровольцем на фронт, и в июле сорок первого года уже оказался в своем первом окружении…

Под вечер им попалась одиноко стоявшая будка полеводческого стана, в которой раньше ночевали колхозники во время работы на полях. К ней вела пыльная, разбитая дорога, за которой до самого горизонта простирались неубранные хлеба. Видимо, наступление немецких войск застало местных жителей врасплох, раз они не успели даже уничтожить урожай, который ни в коем случае не должен был достаться врагу…

Капитан Стрельцов сделал знак, и его маленькая колонна остановилась.

— Востряков, Раков, пойдете со мной. Остальным ждать моего сигнала.

Иван опустил на землю противотанковое ружье, взял наизготовку автомат и осторожно двинулся вслед за командиром. Они подошли к будке. На двери не было замка, значит, в будке мог кто-то находиться в данный момент.

Иван встал с одной стороны двери, Раков — с другой. Они прислушались. Изнутри доносилась какая-то подозрительная возня и бормотание. Стрельцов быстро распахнул дверь, и они сразу же заглянули внутрь, готовые в любой момент пустить в ход оружие…

Поначалу глаза, после солнца непривычные к темноте, ничего не могли разглядеть. Потом постепенно вырисовались около десятка детских силуэтов. Но еще раньше, чем солдаты сумели разглядеть их, они услышали радостный крик:

— Это наши! Наши!

В следующий момент детвора с криками облепила их. Растерявшиеся от такой неожиданности солдаты не знали, что им делать. А дети уже карабкались им на плечи, хватали за руки, за ноги, плакали и смеялись…

Иван разглядел, что их было десять человек, начиная лет с четырнадцати и заканчивая карапузами, которым было не более трех лет от роду. Но была с ними и молодая, симпатичная женщина, лет двадцати двух-двадцати трех, одетая в простенькое легкое платьице, настолько потрепанное и запыленное, что теперь нельзя было сказать, как оно выглядело изначально. Не лучше выглядела и детская одежда. Было хорошо заметно, что дети испытывали в последнее время большую нужду…

— Капитан Стрельцов! — представился бывший начальник заставы, держа в обеих руках по ребенку, которые доверчиво прижались к нему и, видимо, совсем не хотели слазить. — Что вы тут делаете?

— Прячемся от немцев, — ответила девушка, стоявшая скромно в сторонке. — Мы — детдомовские, я — их учительница. Наш эшелон разбомбили, здесь все, кого мне удалось собрать.

— А как вы очутились здесь?

— Мы шли пешком, сбились с пути. Немцы далеко, товарищ капитан?

— Сами не знаем… Кстати, как вас зовут?

— Катя, — ответила девушка.

— Так вот, Катя, — ответил Стрельцов, — по всей видимости, мы находимся в тылу у немцев.

Девушка восприняла это сообщение спокойно. По крайней мере, на ее лице ничего не отразилось…

— Я догадывалась об этом. Сначала канонада перегнала нас, а теперь ее и вовсе не слышно.

— Вот такие пироги, Катерина, — Стрельцов обернулся к Ивану. — Востряков, зови наших, будем устраиваться на ночевку.

Иван осторожно освободился от детей, облепивших его, и направился к выходу. И вдруг замер на месте, как вкопанный. Перед ним стояла девочка лет тринадцати-четырнадцати с длинными черными волосами, заплетенными в тугую косу. Иван моргнул глазами, но прогнать наваждение не мог. На него смотрела Дарья, только совсем молоденькая. Такая, какой он помнил ее, когда вернулся в родной хутор со службы в Красной Армии в двадцатых годах…

Девочка испытующе глядела на него своими черными красивыми глазищами, а в душе его творился самый настоящий переполох. Целая буря чувств бушевала внутри него. Неужели такое возможно? Столько искал ее, а довелось встретить здесь, на войне, при таких неблагоприятных обстоятельствах…

— Тебя как звать, егоза? — поинтересовался он, стараясь унять волнение.

— Настя, — ответила девочка. — А тебя?