Я знал, что сражение со всем тем, что отделяет нас от истины, идет постоянно, и что каждый день в своей жизни мы должны бороться со всем, что ведет к разделению.
— А, вот ты где! — радостно приветствовал меня Хамид, когда я вошел в комнату. — У нас сюрприз. Вот люди, о которых я тебе говорил. Они ехали из Индии через Афганистан, и поездка заняла у них немного меньше времени, чем они рассчитывали, поэтому вот они. Пойдем, ты должен познакомиться с ними.
Я прошел по комнате и познакомился со всеми. Их было пятеро, двое мужчин и три женщины. Один из них был лондонским знакомым девушки и поддерживал с ней связь, пока она находилась у Хамида.
— Я как раз рассказывал им о тебе и о тех вещах, которыми ты занимался. Они выглядят достаточно озабоченными, — Хамид откинулся на спинку стула со смехом. И тут же исчезла безотлагательность утра и тех вещей, которые Хамид пытался передать мне. Это был тот Хамид, которого я знал в Лондоне. Молча я попросил его о помощи; поскольку шок от встречи с этими людьми и сознание того, что осталось всего несколько часов, а еще так много надо сказать — все это было уже выше моих сил.
Как будто в ответ на мою невысказанную мольбу, он произнес: — Вот так. Какое дело! Но Господь знает лучше, и, кажется, сегодня у нас будет праздник.
Он указал на меня, глаза его блеснули: — Завтра он уезжает домой, а вы начинаете свое путешествие. Так все и идет. Один приходит и уходит, за ним приходит другой. Потом и он уходит. И все же это Он, Единый Господь, приходит и уходит одновременно.
А теперь нам надо приготовить вам места, где вы все будете спать, а потом надо собираться на ужин. Я пошлю записку в ресторан, что теперь за ужином будет восемь человек, а не три. О, как они будут рады!
Когда мы все снова встретились за ужином, я услышал о приключениях во время путешествия по Индии и Афганистану. Но мне казалось, что я не могу рассказать им о моих переживаниях. Мы все пришли к новому началу, но только я возвращался в Англию, а они оставались в Турции. Они были такими же свежими и горячими, точно такими, как и я. Они знали, что можно научиться чему-то у Дервишей или у Хамида, и хотя у них были другие причины, я мог заметить, что их идеи относительно того, что они могут найти, были весьма похожи на те, что были у меня. Я был очень спокоен, но почти не мог говорить. Я понял, что эти люди до сих пор не научились задавать вопросы, а без вопроса не бывает ответа. Вспоминая уроки Хамида, я попытался позволить моменту развернуться передо мной, не перенося свои концепции и мнения на то, чем может быть этот момент. Все было точно так, как было и как должно было быть. Когда появился Хамид, ведя с собой девушку, картина стала полной. В этот вечер она была аккуратно одета, ее волосы были причесаны, и что-то изменилось в ее глазах. Исчезло отчаяние. Больше того, голубая шерсть уже не опутывала ее запястий, а была тщательно смотана в клубок, который девушка держала в своей левой руке.
Она поздоровалась со всеми за руку, и Хамид подвел ее ко мне.
— Ну, — сказал он, глядя на нас обоих. Девушка остановилась передо мной, и на ее губах появилась слабая улыбка. — Ну? — повторил он. Она колебалась, взглядом прося Хамида о помощи, но он только стоял, держа ее за руку, и улыбался. В комнате царило молчание, и невероятное напряжение охватило нас. Медленно она отодвинулась от Хамида и сделала шаг навстречу мне, так что между нами почти не осталось места. Она учащенно дышала, и я чувствовал, что она вот-вот расплачется. Не отводя своих глаз от моих, она протянула руку и отдала мне клубок шерсти.
Хамид обнял нас обоих, мы оба плакали от облегчения. Наконец он взял девушку за руку и отвел ее к группе вновь прибывших гостей.
— Смотрите за ней хорошенько, — сказал он. Потом он обернулся ко мне со смехом. — Пойдемте, ужин ждет.
Мы хорошо поужинали в тот вечер. Были свежие сардины, зажаренные на деревянных палочках на открытых углях, и осьминог в оливковом масле. Еще были маленькие мясные шарики, перченые и обжигавшие язык, фаршированные баклажаны и томаты, и рис, приготовленный с орехами и травами. На горячее Хамид заказал огромную рыбу, пойманную прошлой ночью. Ее подали нам на блюде, с хрустящей корочкой, политую маслом и розмарином и украшенную дольками лимона и огурца.
Первые рыбаки зажигали фонари на своих лодках для ночного лова. Свет выхватывал сети, расстеленные на крошечных палубах. Некоторые рыбаки пели, приготавливаясь расставлять сети. Небо было усыпано звездами.
— А теперь, — сказал Хамид, взглянув на меня, — я даю тебе задание. Расскажи этим людям о совершенном тобой паломничестве и о том, чему ты научился. Несомненно, теперь ты знаешь, что жизнь вполне обыкновенна.
Я точно не помню, что я говорил им, но помню, что говорил о служении, и о реальном мире — мире порядка, чистого света, мире, который ждет и страстно желает проявиться в относительном мире, но он может проявиться только тогда, когда мы, как осознающие человеческие существа, пробудимся, чтобы узнать Реальность. Я думаю, что говорил о том, что нужно избавляться от всех наших представлений о пути, и от всех наших мыслей о том, чего, по нашему мнению, мы хотим. Я говорил о зикре и о поминаниях о Боге. Я рассказывал о Дэдэ и о том, как я, наконец, пришел к Мевлане, хотя я думаю, что тронуло их не то, что я говорил, а то, что я чувствовал и переживал, рассказывая. «Язык сердца, — сказал я им, — это язык любви».
Затем, когда я уже стал достаточно напряженным, появились цыгане. Я полагаю, что собирался углубиться в идею признания, когда меня прервал пистолетный выстрел и последовавшие за ним крики. На площадь вышла группа цыган. У одного из них был маленький пистолет, из которого он стрелял в воздух, другие били в тамбурины, а еще один настраивал скрипку.
Хозяин кафе выбежал вперед. Он что-то кричал, указывая на нас. Я сидел напротив Хамида и девушки. Он ласково посмотрел на меня, и я ощутил ту же самую любовь, которую я чувствовал в Конье. Остальные очистили место между столами, и начались пляски под музыку цыган.
— Вот теперь мы танцуем, — сказал Хамид. — Завтра ты уедешь, но до этого мы посидим вместе. Остался еще один барьер, который нам предстоит преодолеть. Это последний барьер перед тем, как ты станешь свободным для ново^ жизни. Но теперь мы танцуем...
— И еще одна вещь, Хамид, — спросил я. — Это дело с яйцом в Лондоне.
— А что с ним — спросил он невинно, наблюдая за танцами.
— Ну хорошо, если ты говоришь, что нам не следует связываться с мистикой, и что такие вещи вовсе не нужны, то почему ты разбил яйцо у того человека на голове?
Он повернулся ко мне.
— Эта особая деталь была нужна не только для пользы больного человека, — сказал он. — Это было нужно и для тебя. Запомни, я знаю, что привлекает их.
эпилог
Рассудок бессилен в выражении Любви. Любовь одна способна открыть истину Любви и быть Возлюбленным. Путь наших пророков это путь Истины. Если ты хочешь жить, умри в Любви; умри в Любви, если ты хочешь оставаться живым.
Мевлана Джелаледдин Руми
Когда он отказался от мира настолько, что он даже не привязывается к нему ни за счет своего желания, ни в соответствии с побуждениями своей собственной личности, а лишь для того, чтобы исполнять повеления Господа, только тогда он получает приказ говорить с миром и устанавливать контакт с ним, потому что теперь в мире есть для него частица, от которой нельзя отказаться и которая не была создана для кого-то другого.
Абдул Кадир Гилани
Хамид велел мне сесть под оливковым деревом, рядом со старым пересохшим руслом реки, которое вело к морю. Весь день стояла жара, и перед тем, как спуститься на берег, мы провели раннее утро вместе, сидя во дворе. А теперь пришел полдневный бриз, шелестевший сухими листьями и закручивавший бурую пыль в спирали вокруг моих ног. Пели цикады, издавая продолжительные трели, которые заставляли меня вспоминать о холмах над Эфесом. Я мог почувствовать, где море заходило в бухточку в излучине речного дна. Именно там она должна быть сейчас, лежа на солнце со всеми остальными. Хамид и я пришли сюда с берега, чтобы вместе провести время, оставшееся до моего отъезда в Лондон. Мы мало говорили, умиротворенные сухими ленивыми звуками послеполуденного времени. Наконец, он повернулся ко мне.
