Мне стало ясно, что если я собираюсь двигаться дальше, то мне придется избавиться от всех «знаний», которые, как я считал, я приобрел за эти годы. Эти три дня полностью лишили меня надежды в отношении того, что я сам стану учителем. Я понял, что не знаю абсолютно ничего. Во время одной из наших первых встреч в Лондоне Хамид сказал мне, что если мы действительно посвящаем себя этому пути, то нам дают именно то, в чем мы нуждаемся. Неужели я действительно нуждался во всем том, что пережил за это короткое время? Конечно, существовал иной способ проверить мою смелость, чем ехать через горы; ничто не могло убедить меня, что на дороге не было камня. И меня беспокоило то, что после всего прошедшего времени Хамид оставался такой же загадкой. Я на самом деле ничего не знал о нем. Получалось, будто контроль над ситуацией давно забрали из моих рук, и все, что должно было произойти, было неизбежно. Я продолжал бороться с этой идеей. Одно дело чувствовать неизбежность чего-то; и совсем другое — отдаться тому, что происходит. Легко понимать умом, что нужно идти к учителю полностью открытым, но выполнить это на деле очень трудно.
Но с наступлением дня я успокоился и решился больше верить. Делать было нечего, поэтому я пошел на прогулку в холмы за деревней. Все было тихо и спокойно в этот полуденный час. Призыв к молитве уже прозвучал, и деревня была пустынна. Сверху я мог видеть площадку перед гаражом и старую машину, оставленную на краю дороги. Постоялый двор находился за углом на соседней улице за несколькими домами. Что-то в этом виде спокойного пыльного городка вернуло меня во время, когда Хамид говорил об идее изменения пространства.
Он объяснил мне, что обычный человек верит, что он или она является причиной чего-либо, и, таким образом, все начинается с эго, проецирующего себя вовне на экран жизни. До тех пор, пока мы живем в этом пространстве эго, может существовать видимость изменений, но настоящее изменение не может произойти. Мне тяжело было понять, что означает настоящее изменение. Он сказал, что дело заключалось не в расширении сознания, а, скорее, в прорыве сознания. Чтобы прорвать сознание, ты сначала должен прийти к своей настоящей личности. Это означает жизнь вне всех концепций, всех идей, всех мыслей о том, чем ты можешь быть. Ты должен умереть в том, чем по своему мнению ты являешься, и родиться в то, что ты есть на самом деле; это настоящее наследие души.
Хамид также рассказал мне о другом пути видения жизни, когда позволяют рассматривать себя. Он описал спираль, движущуюся к центральной точке: «Все, чем ты являешься, — сказал он, — это смешанное выражение момента времени. Спираль постоянно движется к центру, вновь сформировывая тебя каждое мгновение. Но поскольку ты считаешь, что являешься причиной чего-либо, движение спирали блокируется. Богу нужен человек, но Он может привести человека к Себе только тогда, когда человек действительно знает, что он нуждается в Боге».
Потом он научил меня упражнению, которое он называл «изменение пространства», заключавшемуся в том, чтобы сидеть очень спокойно, сосредоточив все внимание в центре груди, медленно подчиняясь и понимая, что не ты наблюдаешь, а наблюдают за тобой; слушаешь не ты, а тебя; прикасаешься не ты, а к тебе; пробуешь не ты, а тебя, поскольку ты стал пищей Господа. «Сделайся вкусным! — сказал он. — Наконец, позволь, чтобы тебя вдохнули. Отдайся полностью вере и пониманию того, что ты бессилен перед лицом Господа, Первопричины».
Я сидел на холме, оглядывая несколько прошедших дней, и я понял, что я перестал искать и начал слушать ответ. Неожиданно я понял, что совершенно необходимо искать, задавать вопрос, а не отталкивать ответ, гоняясь за ним. Нужно спрашивать и слушать одновременно, будучи твердо уверенным в том, что ответ уже содержится в вопросе. Теперь я знал, что за мной наблюдают, что меня слушают, что я растворяюсь и становлюсь пищей для великого трансформационного процесса, который происходит во вселенной. Я уже больше не был сконцентрирован в месте, в котором все начинается с «маленького я», — скорее «Я» формировалось во мне. Я умирал и рождался одновременно, и чувства, которыми я пользовался, чтобы слышать, видеть, пробовать и прикасаться, были чувствами большего Существа, использовавшиеся с такой целью, которую не мог осмыслить человеческий разум. Я был всего лишь средством через которое рождался некий естественный порядок. И уже не нужны были вопросы и сомнения, поскольку в этом мгновении было нечто, стоявшее даже выше веры.
Я не помню, как долго я просидел на холме; но когда я, наконец, вернулся в деревню, я был очень спокоен. Хамид, очевидно, знал, что происходит, и не тревожил меня больше, лишь сказав, что машину починят утром, и мы сможем двигаться дальше. Казалось, что его гнев ушел, но он был занят разговором с механиком и его друзьями, которые собрались вокруг. Звуки незнакомой речи несли в себе энергию, но не значение, и мой разум переключился на женщину с голубой шерстью. Как только я представил, как она ждет в своей комнате в Сиде, сидя у окна, я почувствовал, что впервые могу видеть ее. Я позволил ей увидеть меня, смотреть на меня и через меня. И я медленно начал осознавать боль всех женщин, боль земли, ждущих быть узнанными, чтобы они смогли, наконец, стать свободными. Я уже рассматривал ее не как надломленного человека, находящегося на пути, а как живую жертву, призванную напомнить миру о нашей ответственности перед женщиной, в том числе и женщиной внутри мужчины — непризнанной душой, ожидающей быть рожденной на свободу. В эти мгновения она стала для меня зеркалом, в котором я мог видеть отражение моей внутренней женщины, и тот урон, который я наносил ей каждым мгновением забывчивости.
Хамид прервал мою задумчивость. Я начал говорить ему о своих мыслях, но он взял меня за руку: «Теперь ты немного видел, и тебе подарили вкус того, что должно прийти. Однажды ты узнаешь, почему она носит голубую шерсть, и тогда ты увидишь самую горячую часть пламени, голубой цвет пламени, находящийся в самом его центре. Завтра мы поедем дальше. Планы изменились, и теперь мы поедем в Эфес, чтобы посетить Марию. Мы сможем добраться туда на следующий день, если уедем рано, и у нас еще будет время, чтобы приготовиться перед тем, как пойти в ее часовню».
К следующему утру машину починили, и мы еще раз позавтракали хлебом и кофе, сидя на балконе маленького постоялого двора.
— Сегодня мы начинаем следующий этап нашего путешествия. Мы посетим то место, куда Дева Мария отправилась жить после распятия. Там есть часовня, и обычно я посылаю людей посетить Марию до того, как они приедут работать со мной. С тобой, однако, все было иначе. Мне нужно было увидеть, примут ли тебя те люди, к которым я посылал тебя в Стамбуле и Анкаре, прежде чем я мог планировать для тебя следующие шаги, — он вопросительно взглянул на меня. — Тебе тяжело понять эти вещи?
Вопрос застал меня врасплох; я задумался на минуту.
— Я не могу сказать тебе тяжело это или легко, — ответил я, наконец. — Идея путешествия совершенно новая для меня. В Англии мы больше не совершаем паломничества. Люди могут отправиться к Лурдес, но это не то. Мы не посещаем могил — такие вещи считаются суевериями. Фактически, до встречи с тобой идея Бога мало значила для меня.
— Но ты веришь в Христа, я надеюсь?
— Я не знаю точно. Я считаю, что существовал великий Мастер, которого звали Иисус Христос, но Дух Христа кажется утраченным. Я желал познать Дух; возможно, поэтому я отправился в это путешествие.
— Тогда зачем все эти поиски Дервишей? — Хамид улыбнулся и посмотрел на меня поверх своих очков. — Если ты хотел найти Дух, который является Христом, что заставило тебя проехать полмира в попытках найти Дервишей в Турции?
— Видишь ли, я чувствовал, что существуют какие-то тайные знания, которыми обладают Дервиши; они могли бы помочь мне.., — когда я произнес это, я понял, что это совершенно не было правдой. Мне пришло в голову, что я действительно никогда не задумывался, почему я гоняюсь за ними. Это казалось неизбежным, но вопросы Хамида заставили меня задуматься, а нужно ли мне было вообще искать их. Чего я искал на самом деле?
