— В каком смысле? — сказал Мерфи.

— Тебе надо заботиться о своем здоровье, — сказал Тиклпенни.

— В каком смысле напомнил тебе Кларка? — сказал Мерфи.

— Тебе надо взять себя в руки, — сказал Тиклпенни. — Спокойной ночи.

И в сущности, ночь у Мерфи прошла спокойно, быть может, лучшая с тех давних пор, как испортились его ночи; причиной тому было не столько то, что он вновь обрел свое кресло, сколько то, что его «я», которое он любил, имело, даже на профанский взгляд Тиклпенни, вид подлинного отчуждения. Или, говоря иначе и, быть может, удачнее, даровало этот вид тому его «я», которое он ненавидел.

Мисс Кунихан и Уайли не жили вместе!

Когда слабеющего Гайдна попросили высказать свое мнение о совместном существовании, он ответил: «Параллельные терции». Но то, что разделяло мисс Кунихан и Уайли, имело более конкретные основания.

Если взять для начала мисс Кунихан, ей для начала не терпелось заблаговременно обзавестись подходящим соломенно-вдовье-Дидоновым уголком. Она не желала откладывать этого на последнюю минуту, до того времени, когда они притащат к ней Мерфи, и тогда она будет вынуждена рыскать по всему Лондону в поисках места для погребального костра, чистого, удобного, расположенного в центре и не удручающе дорогого. Так что она нашла его без отлагательств, сообщив Уайли большими печатными буквами свой адрес на Гауэр-стрит, где он ни под каким видом не должен был ее беспокоить. Находился этот уголок почти напротив редакции «Спектейтора», но, когда она открыла это, было уже слишком поздно. Здесь она ютилась, довольная и счастливая, среди индийцев, египтян, киприотов, японцев, китайцев, сиамцев и священнослужителей. Мало-помалу она прибилась к индусу, мудрецу-эрудиту сомнительной касты. На протяжении многих лет он писал, все еще продолжал писать и верил, что ему будет дана Прана завершить монографию, условно озаглавленную «Антропоморфизм от Аверкампа до Кампендонка». Но он начал уже жаловаться на те ощущения, которые несколько недель спустя, как раз когда он впервые наткнулся на нориджскую школу, привели его к газовой плите.

— Моя нога, — сказал он мисс Кунихан, — стала менише булавочной головки. — И еще: — Я хочу быти в возыдухе.

Затем, мисс Кунихан нужно было водить за нос Уайли, а это было, вероятно, главной причиной для того, чтобы удерживать его на расстоянии. Она подкупила Купера и угрозами вынудила его ежедневно в конце дня доносить ей перед тем, как он доносил Уайли; по наводке Купера она также отправилась к Нири за спиной Уайли и искренне покаялась, выложив начистоту всю ситуацию.

Уайли яростно возражал против такого жестокого обращения, устраивавшего его донельзя. Ибо мисс Кунихан не принадлежала к числу исключительных прелестей Лондона, наслаждаться которыми он вознамерился сполна и в той мере, в какой это только позволит широта ее взглядов. Это лишь в Дублине, где профессия захирела, могла мисс Кунихан составлять предмет желаний человека со вкусом. Если Лондон не излечил от нее Нири, он был либо менее, чем человек, либо более, чем святой. Без торфа в Saorstat[72] ничего не поделаешь, никуда не деться, но тащить с собой запас торфа для личного пользования в Ньюкасл нет необходимости.

Другая причина его удовлетворения новым оборотом событий, который они приняли — или получили благодаря любезному содействию мисс Кунихан, — была, разумеется, та же, что и у нее, а именно: он мог теперь совершенно спокойно и уверенно надувать ее. Он угрозами вынудил Купера (но не подкупал его) доносить ему ежедневно в конце дня все перед тем, как он доносил мисс Кунихан; по наводке Купера он также отправился к Нири за спиной мисс Кунихан и искренне покаялся, выложив начистоту всю ситуацию, дополнявшую ее ситуацию.

Таковы были главные основания для их расхождения, которые были, однако, достаточно гибкими, так что они ухитрялись время от времени после ужина встречаться на нейтральной почве и сравнивать свои наблюдения и пути.

Купер ни в коей мере не испытывал знаменитых трудностей слуги двух господ. Он не сохранял верности, но и не выказывал пренебрежения. Человек помельче принял бы сторону того или другого, покрупнее — шантажировал бы обоих. Но Купер совершенно соответствовал масштабу слуги до тех пор, покуда не прикасался к бутылке; неподкупный, он сновал среди своих совратителей с прекрасным безразличием челнока, не ведая ни бесчестья, ни похвал. Каждому он давал полный и искренний отчет, не обращая внимания на поправки, вносимые вторым из них; и первому — тому, кто из двоих находился в более удобной точке по отношению к тому месту, где его застигли сумерки.

Он не пытался восстановить свои отношения с Нири, чувствуя, что, пожалуй, разумнее подождать, пока Нири не пошлет за ним. К тому же он чувствовал себя в качестве коадъютора пары прохиндеев, которые не только почти что ничего о нем не знали, но, похоже, имели все шансы стать такими же приверженцами хмельного, как и сам он, чуть-чуть менее несчастным, чем в качестве орудия бессердечного босса, знавшего о нем все, включая многое из того, что сам Он ухитрился забыть. Не было ли оно, это легкое ослабление горестного состояния, быть может, знаком начала той более полной жизни, которой поманил его в Дублине Уайли? «Вскоре ты будешь садиться, и снимать шляпу, и делать все то, что сейчас невозможно…» Куперу это казалось невероятным.

Облегчение, которое почувствовал Нири, было так велико, что он успокоился и отправился в постель, поклявшись не вставать до тех пор, пока ему не принесут весть о Мерфи. Мисс Кунихан он написал:

«Я никогда не забуду Вашей преданности. По крайней мере, есть один человек, которому я могу верить. Держите Иуду Уайли при себе. Скажите Куперу, что, служа Вам, он служит мне. Приходите, когда у Вас будут новости о Мерфи, не ранее. Тогда Вам не представится случая увидеть меня неблагодарным».

И Уайли:

«Я никогда не забуду твоей преданности. Ты, по крайней мере, не изменишь мне. Скажи Куперу, что услуга тебе — услуга мне. Держи Иезавель Кунихан при себе. Приходи опять, когда будет найден Мерфи, не ранее. Это слишком тяжело. Тогда увидишь, я не останусь неблагодарным».

Нири и в самом деле излечился от мисс Кунихан, так же абсолютно и окончательно, как если бы она, подобно мисс Дуайер, уступила его желаниям, но благодаря средствам, совершенно отличным от тех, на которые так блистательно откликнулся Уайли. Собственно говоря, в случае Уайли дело скорее было не в излечении, а в периоде выздоровления. Ибо мисс Кунихан уже уступала его желаниям, или, вернее, одобрительными кивками потворствовала им, или, скорее, его прихотям, достаточно долго, сделав последующее обращение к гомеопатии ненужным.

Любопытно, что у людей застревали в голове однажды обращенные к ним слова Уайли. Купер, у которого на такие вещи была и впрямь прескверная память, откопал в ней, слово в слово, эту фразу, простейшую из простейших. А теперь вот и Нири, лежа в постели, повторял: «Синдром, известный под названием жизнь, чересчур разбросан, чтобы поддаваться паллиативам. На каждое облегчение одного симптома приходится ухудшение другого. Коновализация — это закрытая система. Ее quantum of wantum не меняется».

Он думал о своих последних voltefesses[73], одновременно таких приятных и таких мучительных. Приятных в том отношении, что с мисс Кунихан вышло послабление, мучительных — в том, что положение с Мерфи ухудшилось, так как fesses были частью, наиболее предусмотренной природой не только для того, чтобы получать пинки, но также и посмеяться над тем, кто пинает, — парадокс, поразительно продемонстрированный Сократом, когда он задрал под деревьями подол своего abolla[74].

Уменьшилась ли хоть сколько-то его потребность из-за внезапного превращения Мерфи из ключа, который должен был открыть для него мисс Кунихан, в одну-единственную земную надежду на дружбу и все, что несет с собой дружба? (Представление Нири о дружбе было весьма странное. Он ожидал, что она будет вечной. Он никогда не говорил: «Он был прежде моим другом», но всегда, с подчеркнутой аккуратностью: «Я прежде думал, что он мой друг».) Уменьшилась ли хоть сколько-то его потребность? Ощущение было такое, будто она возросла, но, вполне возможно, осталась такой же, как была. «Преимущество такого взгляда в том, что, хотя человек, возможно, и не станет смотреть вперед, ожидая, что все пойдет к лучшему, ему, по крайней мере, нечего страшиться, что все пойдет к худшему. Всегда будет одно и то же, как всегда и было».