— Таких, как Гранди?

Эогиппус кивнул.

К тому времени сценическая площадка уже осталась позади. Они приехали в унылое голое место, где единообразие пейзажа лишь изредка нарушалось случайной снежной скульптурой. Наконец вороной добрался до конца парка и свернул на узкую, покрытую свежими колеями улицу.

— Где это мы? — осведомился Мэллори.

— На улице Раскаяния, — сообщил Эогиппус.

— Ни разу о такой не слыхал.

— Она всего квартал длиной, идет от Чревоугодия до Похоти.

— В моем Манхэттене их нет.

— Конечно есть, только называются по-другому. Они вышли к перекрестку, и вороной остановился на красный свет. Воспользовавшись случаем, Мэллори оглядел поперечную улицу.

Перед всеми дверями стояли швейцары, одетые один экзотичнее другого. Интерьеры зданий, тонущие в приятном полумраке, являли взгляду сплошной плюш да бархат, холодный ночной воздух далеко разносил визгливое хихиканье. Швейцар ближайшего к углу здания — высокий, бронзовокожий человек в тюрбане, золотом блестящем жилете, бархатных панталонах и туфлях с загнутыми кверху носами — убедительно расписывал достоинства заведения прилично одетому господину, казавшемуся нормальным во всех отношениях, если бы не пара крыльев за спиной; в конце концов он кивнул, дал швейцару немного денег и вошел в здание, где воздушная, полуодетая девушка тотчас взяла его под руку и повлекла прочь.

— Улица Похоти? — предположил Мэллори. Эогиппус кивнул. — А почему она примыкает к улице Раскаяния? Что, в этих заведениях клиентов обирают до нитки?

— Нет, они дают клиентам в точности то, что обещают; разнузданный разгул плоти при полном отсутствии неприятных эмоциональных последствий.

— Похоже, они отрабатывают свои денежки, — заметил Мэллори.

— Верно. И все равно большинство посетителей рано или поздно заканчивают на улице Раскаяния.

— Как я понимаю, улица Чревоугодия сплошь состоит из ресторанов?

— И все они до единого — четырехзвездочные.

— Они тоже дают клиенту все, что он хочет?

— Больше, — мрачно бросил Эогиппус.

Красный свет сменился зеленым, они проехали короткий квартал, свернули налево, проехали еще квартал и свернули направо. И снова облик окружающих строений разительно изменился: неоштукатуренные здания из красного кирпича ухитрялись выглядеть пыльными даже под снегом, вдоль обочин стояли ржавые «нэши», «студебекеры» и «паккарды», не трогавшиеся с места уже много лет, под каждым фонарем приткнулся истощенный бродяга, а на дверях большинства магазинов висели таблички «НЕ РАБОТАЕТ».

— Улица Уныния? — догадался Мэллори.

Эогиппус кивнул, а вороной остановился.

Мэллори поглядел на черные плотные гардины за окнами.

— Тут какая-то ошибка.

— Это улица Уныния, 124, — ответил вороной.

— Но ведь это похоронная контора!

— Тут уж не моя вина.

Спешившись, Мэллори поставил Эогиппуса на тротуар, затем обернулся к вороному:

— Побудь здесь. У меня есть подозрение, что в телефонной книге какая-то ошибка.

— Тебе нужен был транспорт до улицы Уныния. Я его обеспечил. Мои обязательства перед тобой выполнены. — С тем конь развернулся и затрусил вдоль по улице.

— Отличный у тебя друг, верный — дальше некуда, — язвительно заметил Мэллори.

— Он испытывает ужасные муки, — ответил Эогиппус. — У него больные ноги, а под нашим весом, да на снегу…

— Знаю. Просто у меня сложилось впечатление, что вину за все свои несчастья он возлагает лично на меня.

— Он возлагает вину на все человечество, — возразил Эогиппус.

— Что ж, по-моему, небольшая толика молчаливых страданий подействует на него весьма благотворно. — Мэллори вновь обернулся к зданию, секунд пять молча разглядывал его, потом подошел к парадной двери, нажал на ручку и пробормотал:

— Любопытно.

— Что? — поинтересовался Эогиппус.

— Открыто.

В сопровождении крохотного конька он вошел в здание и оказался в круглом фойе, озаренном светом свечей. В дальней стене виднелись три двери, все до единой украшенные траурными венками. Слева перед элегантным столом красного дерева в ряд выстроились четыре позолоченных стула.

За столом, делая какие-то записи гусиным пером в книге в черном кожаном переплете, сидел старик, одетый в темный двубортный костюм в узенькую полоску, с галстуком мрачной расцветки — невероятно изможденный, с ввалившимися щеками и глубоко посаженными глазами. В его серо-стальных от проседи волосах зияли глубокие залысины прямо над тонкими бровями.

— Вы пришли получить тело? — осведомился он гулким, утробным голосом.

— Нет, — ответил Мэллори, — я ищу полковника Каррутерса.

Мужчина улыбнулся, показав ряд желтых кривых зубов.

— А! Значит, вам нужен Патологиум.

— В самом деле?

— Да. — Мужчина с прищуром пригляделся к Эогиппусу. — Боюсь, собакам у нас вход воспрещен.

— Он конь, — поправил Мэллори. Встав из-за стола и подойдя к ним, мужчина наклонился и оглядел Эогиппуса.

— В самом деле, — наконец признал он и выпрямился. — У нас нет никаких правил, запрещающих входить лошадям, хотя это и крайне неординарная ситуация. — Снова осмотрев крохотного конька, он пожал узкими плечами. — Впрочем, одним нарушением норм больше, одним меньше — разница невелика. Пожалуйста, следуйте за мной, сэр.

Он вышел в ближайшую дверь, а Мэллори с Эогиппусом последовали за ним по пятам в тесный коридорчик, осиянный свечами, установленными в оловянных бра, развешанных через равные промежутки по обеим стенам. Миновав коридор, мужчина вывел их к винтовой лестнице и начал спускаться.

— Так что же такое Патологиум? — спросил Мэллори, поднимая Эогиппуса, чтобы снова взять под мышку.

— Это складское помещение при покойницкой, находящейся наверху.

— Там хранят тела?

— Гробы.

— И Каррутерс живет прямо там? — с подозрением уточнил Мэллори.

— Совершенно верно.

— Пусть мой вопрос покажется глупым, но все-таки, — не унимался Мэллори, — полковник живой человек?

— Определенно.

— А вы и полковник работаете в этом Патологиуме?

— Мы живем там, — рассмеялся старик.