Шесть рядов по шести взявшихся об руку молодых парней, как в строю — шеренга к шеренге, не размыкаясь, не сбивая рядов, голова в голову, плясали. Пляс этот с легкой, равномерной присядкой был незамысловат, всего больше напоминал детскую скакалку из стороны в сторону, но ни на мгновение не сбивался с такта и в слитности своей завораживал глаз. Передовой, идущий в, голове колонны, плясал по-иному. Он то взмахивал руками, то подбоченивался, то приседал до земли и семенил на согнутых коленях, то волчком оборачивался вокруг себя, то плыл утицею, поводя плечами по-девичьи, то выделывал такие крендели и так присвистывал, что все зрители покатывались со смеху.
— Обычно у нас по деревням это каре образуют девчата,— шепотком, нагибаясь к уху Брусилова, объяснял Клембовский, и глаза его из-под густых черных бровей весело взблескивали.— Они на этот случай надевают самые свои праздничные платья, от бабок — старинные, очень яркие, а в волосах цветы и ленты... А впереди обязательно пастух со свирелью... Но эти тоже молодцы!:
— Молодцы! — с удовольствием подхватил Брусилов.— А что же вот те шестеро, что вьются вокруг?
— А это коршуны, Они хотят отбить от стада белую лебедь.
— Почему же танец называется «белый плат»?
— А потому, что у каждой танцующей вокруг шеи накинут обязательно белый платочек. И тот коршун, который избрал свою лебедку, должен сорвать с нее тот платочек, а подруги ее защищают. Это трудная штука, руки-то у них заняты, оторваться друг от дружки нельзя. Зато можно плечами и ножкой или единым общим движением всей шеренги, и опять-таки — чтобы не разбить всего каре, не нарушить шеренги... Тут нужно искусство.
— Да какое еще! — опять не удержался вскрикнуть Брусилов.— И ведь поют в то же время, и танцуют...
— Поют про белый платочек. Ну, эти, конечно, свое... И кажется, что-то забористое! Публика, слышите, животы надрывает...
Но тут Алексей Алексеевич схватил за рукав Клембовского и сам залился от смеха.
— Как они его!
Один из коршунов приноровился было к одному из задней шеренги, схватил его руками за шею, даже повис на нем, силясь отвалить на себя, но тотчас — это произошло в мгновенье ока — вся шеренга метнулась в сторону, припрыгнула, с нею вместе метнулись и припрыгнули пять остальных шеренг, а тот, кого схватили за шею, по-жеребячьи прибрыкнул ногой, и посрамленный стервятник далеко отлетел к краю балки, перевернулся в воздухе и плашмя рухнул наземь.
Тут вскочила и закричала восторженно вся публика. Брусилов отпустил ветку орешника, за которую держался, и заскользил по осыпающемуся песку вниз, за ним поспешил начштаба, а сверху господа офицеры забушевали, захлопали в ладоши и тоже кинулись вниз...
Крики стали глохнуть. Кто схватился за рубаху, кто за сапоги, кто за ремень. Каре расстроилось. Последней замолкла гармонь. Гармонист, увлеченный игрой, не успел поднять глаз...
Брусилов подошел вплотную к рассыпавшимся шеренгам. Над ними уже заклубилось облачко мошкары, повевало жаром и крепким духом разгоряченных тел. По пояс голые, наголо стриженные молодые парни глядели на генерала во все глаза, обеспокоенно и с любопытством.
— Здравствуйте, молодцы! — весело крикнул им Брусилов.
— Здравия желаем, ваше-ство! — ответили ему разрозненно запыхавшиеся от пения и пляса голоса.
— Хорошо! — продолжал Брусилов.— Очень хорошо отделали этого! — И он указал кивком головы на поднявшегося и смущенно отряхивающегося коршуна.— Поделом ему! Не суйся, злая птица, в лебединую стаю, не обрывай песню! Так ли?
— Так точно, так...— вымолвил кто-то из задних рядов, и все начали подстраиваться, забыв о том, что голы и босы.
— Ничего, стойте так — вольно, — заметив это движение, махнул рукой Алексей Алексеевич, — я к вам в гости пришел незваный. Признаться, подглядывал за вами, — он хитро и весело подмигнул,— дай-ка, думаю, поймаю русское воинство на нехорошем каком деле... А тут вышло так хорошо! Так хорошо!
И неожиданно во всю силу легких, выпрямившись и гордо оглядев присутствующих, досказал:
— Русский солдат все хорошо делает.
Все примолкли, насторожились, лица стали строги, торжественны. Какое-то удовлетворение зажглось в десятках молодых глаз и уже не покидало их даже тогда, когда они разом, дружно откликнулись смехом на шутку;
— Русский солдат даже красной девицей прикинется — и то не узнаешь! Влюбишься!
И под общий смех звонко:
— Хитер! Немца перехитрит! Мастер! Любого доку иноземного за пояс заткнет! Без шуток говорю, с таким солдатом сквозь любой огонь пройдешь. Да еще с песней! Да еще плясом! Пройдешь! Так ли?
— Да, если дружно, ваше превосходительство,— осмелев, снова подхватил из задних рядов тот же голос.
— Вот! Вот! Верное слово! — вскрикнул обрадованно Алексей Алексеевич и даже подался весь вперед и протянул руку, маня к себе: — А ну-ка, ну-ка! Иди сюда! Знакомиться.
Сгрудившиеся перед генералом солдаты раздвинулись, пропуская вперед коренастого, плечистого парня с густою черной волнистой бородой. Парень оробел, не смея поднять глаз, переминался, все никак не умея по форме приладить у бедер огромные, лопатой, ручищи. Был он без фуражки, меж короткой щетинки волос на крутом черепе и на лбу выступил пот. Но гимнастерку, ремень и сапоги он уже успел надет…
— Как звать? — спросил его Брусилов отрывисто.
— Хлопченко, ваше превосходительство,— как из бочки выдохнул парень.
— Подымай выше! — вскинув руку с вытянутым пальцем и уже без тени шутки, со всей строгостью в голосе промолвил Алексей Алексеевич.— Высокопревосходительство. Видишь? — Он тем же вытянутым пальцем пристукнул по своему погону:— Погон генеральский и ни одной звездочки — это, выходит, полный генерал. Понял?
— Так точно, ваше высоко... превосходительство,— еще глуше выдавил Хлопченко.
— А ты мне в глаза посмотри, — сызнова переходя на шутку, продолжал Алексей Алексеевич.— Я хоть полный генерал, но только врагу страшен. Брусилов моя фамилия, слыхал?
Люди затеснились еще гуще, потянулись ближе, глаза раскрыли еще шире. Парень поднял голову, да так и застыл, вперив изумленный взгляд в генерала.
— Твой главнокомандующий. А ты кто?
— Я... так что... рядовой Хлопченко... маршевой роты, — заторопился солдат, но уже не отводя глаз от лица командующего и ловя каждое движение его лица, — иду на пополнение.
— Они в восьмую, в тридцать шестой к Зайончковскому, я уже узнал, — подсказал Клембовский.
— Отлично. Прекрасный корпус. Участвовал в боях за Галич, брал Луцк, — отчетливо проговорил Брусилов.— Там все молодцы. Придется вам не отставать! Застыдят! — И, опять обращаясь к парню, весело: — Ну вот и познакомились. А теперь повтори, что давеча крикнул оттуда — из-за чужих спин. В лицо мне повтори.
— Я так что,— совсем уже бойко, приосанясь, вскрикнул неожиданным тенорком Хлопченко,— я ваше пре... ваше высокопревосходительство насчет того, что ежели дружно, то все можно...
— Так, так! Продолжай...
— Ежели дружно, к примеру в этой игре, то ни один коршун лебедя не оторвет... нипочем! Тут все дело, чтобы дружно... и ежели, скажем, в каком другом деле...
— В бою! — подхватил Брусилов. — В бою!
— Так точно, ваше высоко...
— Молодец, Хлопченко! Умница. Хорошее он вам слово сказал, ребята! — крикнул, обращаясь ко всем, Брусилов.— Запомните его. Все дело в том, чтобы дружно. А раз мы уж с вами нынче договорились, то и поставим на своем. Немец будет бит и разбит и ляжет, как тот коршун, наземь. Да только уже не встанет! Так ли?
— Так! Так! — раздались в толпе голоса.
А Брусилов махнул рукой и, повернув спину кричавшим и тронувшимся следом за ним солдатам, уже легко бежал вверх, на гребень балки, к станции.
— Скорей! Скорей, господа, — окликнул он своих спутников,— мы и так наделали хлопот начальнику станции, задержали поезд! На первых же шагах командования все расписание разбили! Стыдно сказать — из-за «белого плата»! Вы уж не выдавайте меня, господа!
