Резанцев, сжав губы и брови, перебивает его сухо: — У нас любят болтать лишнее. В сущности, все сказано. «Эмиссары» военный и тыловой прекрасно поняли друг друга.
XXII
Резанцеву не надо было повторять дважды, отчего может быть хуже. Он был уверен я не ошибался, что все сделают так, чтобы было хуже. Правда, Куропаткин был сменен Рузским, но последний, хотя его усиленно выдвигали думцы, был нисколько не опасен. Кокаинист, рекламист, раздувший свои успехи, он хотя и не входил в «немецкую группу» и даже, если бы знал об ее существовании, был бы глубоко возмущен, но как полководец вряд ли мог проявить свою инициативу а идти вместе с Брусиловым. Так или иначе, Рузский не портил «игры», а карта подобрана была на диво «удачно», чтобы обезвредить удары на фронте...
Вскоре после заседания министров в ставке 29 июня решался «последний вопрос», и Сазонова убрали, дав портфель Штюрмеру, как давно уже наметил Манус. Последний через Распутина «нажал» на царицу,.. Всю эту историю во всех подробностях изложил Резанцеву Манусевич-Мануйлов, встретившись с ним уже не на квартире, а в ресторане Пивато за «скромным» завтраком.
Со слов Ивана Федоровича, так называемый «польский вопрос» имел свою малоблестящую историю со дня опубликования воззвания к полякам великого князя Николая Николаевича, «Гробились» все самые невинные проекты, начиная с записки члена Государственной думы и председателя польского коло графа Сигизмунда Веле-польского, кончая декларацией при открытии сессии Государственной думы, которую произнес Горемыкин, где он подтверждал, что по окончании войны Польше будет дана автономия… Даже «подталкивания» союзников ни к чему не приводили. Еще в апреле этого года Сазонов разработал проект о польской автономии. Он ссылался на традиции, на Александра I... говорил о лояльности польской аристократии и т. д. Одновременно Извольский известил, что в Париже усиленно «муссируется» заявление Бриана (60) о трудностях, какие ему приходится преодолевать в борьбе с настойчивыми призывами к нему выступить по польскому вопросу... Ничто не помогало, даже намеки знатных гостей Тома и Вивиани. Им указали на неуместность их вмешательства... Тогда «рискнул» выступить князь Станислав Любомирский... Он намекнул, что немцы могут опередить нас в этом вопросе и привлечь к себе симпатии поляков... За Любомирским последовал Велепольский, Владислав.
— Наши паны испугались, что их перещеголяют паны из Кракова, - сказал Манусевич-Мануйлов.— Эти записки и письмо Извольского государь передал на отзыв председателю Совета министров Штюрмеру. Наш душка катанул два доклада государю еще в мае. Он высказался категорически против автономии, вы сами понимаете! И чтобы никаких призывов! Полячишки никогда не заслуживали исключительного к себе внимания.
И все-таки Сазонову удалось протащить свой проект на заседание министров в ставке и одержать победу... после которой он слетел! — закончил Манусевич.
Придравшись к случаю, Иван Федорович рассказал еще несколько пикантных новостей, но Резанцев не слыхал их. Он думал о том, что быть пророком в этих делах не трудно и, по правде говоря, не нужны никакие тайные сообщества и хитроумные пропагандисты, чтобы возбудить общественное мнение... Пустая бочка катится под гору сама собою, оповещая всех своим идиотским грохотом...
Резанцев налил себе еще вина. Он давал Манусевичу- Мануйлову высказаться, но сам знал все лучше его, правда, без некоторых подробностей, увлекавших собеседников в область анекдотическую.
Хвостов был действительно опасным человеком для «немецкой группы», и прекрасно, что его убрали. «Свой глаз» — Штюрмер — будет «нырять» в дела иностранные. Великолепно, что сорвано постановление совещания в ставке по польскому вопросу... Штюрмер успел ликвидировать постановление Особого совещания о посылке на фронт артиллерийских парков... Резанцеву известен и секретный указ, по которому Штюрмер назначается диктатором со всеми полномочиями... Лучшего желать нельзя!.. И об этом лучшем даже не догадывается Манусевич-Мануйлов, собиратель анекдотов! Что касается газетных «разоблачений» о характере переговоров Протопопова с Варбургом, то они хотя и далеко не полные, но все же «на руку». Если после них Распутину удастся вытянуть Протопопова в министры... то можно сказать с уверенностью, что никакие брусиловские горчичники не помогут...
Придя домой, полковник достает «дело» Протопопова для освежения в памяти. Его «досье» говорит, что Протопопов тесно связан с компанией Мануса еще с той поры, когда последний бывал у покойного князя Мещерского. Протопопов — член этой компании — председатель металлургического синдиката, владелец крупной суконной фабрики, организатор «текстильного комитета», через который идут поставки на армию. Как «металлург», он связан с банками, обслуживающими синдикаты и тресты металлопромышленности. Среди этих банков — основной и наиболее влиятельный — Международный банк. Следственно... как металлург, Протопопов со всеми потрохами в руках Мануса.
Как «текстильщик», Протопопов в Государственной думе играет роль «промышленника» и стоит будто бы на твердой «союзнической» почве. Так об этом пишут в газетах. Но вовлеченный в «Совет съезда» металлургами, вернее — Манусом, Протопопов исподволь должен переменить курс в нужном для Германии направлении. У него на шее петля. Он куплен. Не без тайного нажима Мануса Протопопов прошел в председатели думской комиссии, отправленной за границу. Протопопов получил от Мануса в виде «пожертвований» 50 000 рублей на покупку муки для «общества борьбы с дороговизной». Деньги эти не пошли дальше кармана Протопопова. Их вручил ему Манусевич-Мануйлов. Копия расписки о получении денег, переданных Протопопову Иваном Федоровичем, находится сейчас в «досье» Резанцева. Об этом и не догадывается всезнайка — Иван Федорович.
Полковник закрывает глаза, подводя итоги. Они предвещают обильный урожай. Если этот стратегический маневр не сведет на нет усилия Брусилова, то он, Резанцев,— медная голова и цена ему грош!..
Положив «досье» на место и подравнивая его с другими папками, Резанцев окидывает взглядом свои сокровища. На самой верхней полке лежат № 1-й и 2-й: царь и царица. Резанцев раскрывает синюю папку № 1. На самом верху лежит листок писчей бумаги, на нем каллиграфически сверху написано: «Копия, с подлинным верно» и подпись, явно написанная неразборчиво. Пониже корявые разъезжающиеся буквы — хорошо знакомый почерк Распутина: «Читай, все правда». Стоя Резанцев читает содержание листка, написанного царем. Подстриженные усики его шевелятся. Можно подумать, что полковник лакомится необычайно редкостным кушаньем.
«...Я рассказал Алексееву, как ты интересуешься военными делами, и про те подробности, о которых ты меня спрашиваешь в своем последнем письме № 511. 0н улыбнулся и молча меня слушал. Конечно, эти вещи принимались и принимаются во внимание, наше преследование остановится на р. Сугове, все узко- и ширококолейные жел. дор. сразу исправляются, и проводятся новые, непосредственно вслед за нашими войсками. Ты не удивляйся, если теперь настанет временное затишье в военных действиях. Наши войска там не двинутся, пока не прибудут новые подкрепления и не будет сделана инверсия около Пинска. Прошу тебя, храни это про себя, ни одна душа не должна об этом знать!» И тут же копия ответного письма царицы:
«...Спасибо за сведения о планах, конечно, я никому не стану рассказывать...
Но надо сообщить их Распутину, чтобы он «помолился о благополучном и счастливом выполнении задуманного»…
К сожалению, у полковника нет других писем, содержание которых ему известно. Те, другие, более позднего происхождения. Их читала Резанцеву Вырубова, Она приезжала к нему в Терийоки в последний раз третьего дня. Они назначили свидание на маленькой даче, снятой на лето специально для этой цели в том месте, где их никто не знает. Влюбленная парочка! Он и толстуха фрейлина! «Хотел бы я полюбоваться на вас со стороны!»
