Опять Брусилов! Все только он!..
Для Резанцева это было ясно как день. И надо как можно скорее ликвидировать удачи этого человека. Пассивность Куропаткина, хитрая игра Эверта здесь, очевидно, мало помогут.
Манус забил тревогу. Чем помочь? Конечно, в итоге усилия одного только Брусилова ни к чему значительному не приведут, но время будет упущено. Англичане и французы успеют так напакостить, что никакие горчичники не спасут.
«Что же у нас под руками? — размышлял Резанцев.— Ералаш в недрах правительства? Но такой, чтобы чертям стало тошно... Гнать в шею Сазонова, скорее назначить на его место все того же Штюрмера... Это уже на мази... Договоренность с Протопоповым... Его беседа с Варбургом... Так... скомпрометировать и после этого назначить министром!.. Воображаю испуг и обалдение в стане Родзянко! Но этого мало, мало! До фронта это, пожалуй, не дойдет, а если и дойдет, то слишком поздно...
Ба! Стоп. Сейчас муссируют польский вопрос (56). Вильгельм уже закинул удочку. Нам нужно себя окончательно скомпрометировать перед поляками. Ввести нового противника в игру. Их недовольство, а вскоре и озлобление непосредственно заденут Юго-Западный фронт. Брусилов заерзает. А недовольство заразительно...
Итак, польский вопрос. Давайте пороемся в моих архивах... восстановим в памяти...
Вот более умеренные... Все они хлопочут «о воссоединении независимой Польши путем легальным»... В их рядах — польская буржуазия (коло). Наши голубчики! Ну что же, наступим и им на любимую... Народовцы! Старые знакомцы. Они и теперь работают в Государственной думе и Государственном совете не покладая рук...
А вот еще любопытный фактик... Не дремал и наш Иудович... При его главнокомандовании были выкрадены Польской Конфедерацией из его канцелярии приказы, не подлежащие оглашению... Дальновидный старикан... Ну что же, мне довольно. Напишем записку и все эти данные... У нас ведь идиоты. Испугаются и именно поэтому и не дадут не только самостоятельности, не только автономии, но просто все похоронят...
А вот еще... «Есть основания думать, что упоминаемое в австрийской прессе соглашение об объединении Верховного национального комитета, заседающего в Кракове, с польским коло венского парламента уже в настоящее время фактически состоялось, причем во главе политической жизни Галиции, по-видимому, стало польское коло, которое, таким образом, получило возможность влиять через Верховный национальный комитет и на партийную жизнь в губерниях Царства Польского». Вот! Мой козырь. Польское коло! Нашими поляками командует Краков! Воображаю, какой переполох наделает это мое сообщение! «У нас под крылышком пригрелась жаба!» На такие идиотские сенсации лучший исполнитель — Штюрмер (57). Манусевич сумеет его нашпиговать».
Резанцев не случайно вспомнил о Манусевиче-Мануйлове. Он знал уже, что его посетит Иван Федорович. И когда раздался звонок и Манусевич появился собственной персоной, он не застал полковника врасплох. С обычной развязностью, усугублявшейся в наиболее щекотливые моменты, Мануйлов сообщил, что поводом его визита была дурная погода и дурное расположение духа от вестей с фронта.
— Ведь это черт знает что! Работает один Брусилов! А Эверт, а Куропаткин? О Куропаткине говорят, что он уходит в Туркестан, Там легче воевать... с киргизами! Там у них, вы знаете, какой-то ералаш...
Полковник слышал о волнениях в Туркестане. И очень рад встрече с Иваном Федоровичем, Он далек от «сфер», а Мануйлов журналист, в курсе всех новостей... Но все-таки чем он обязан?..
— Тем, что ваши стратегические таланты мне известны. И я хочу знать, продиктовано ли бездействие Эверта и Куропаткина высшими стратегическими соображениями... Тогда я успокоюсь.
Резанцев улыбается. Он невольно взглядывает на свою конторку с документами. «Ну нет, на этом ты меня не подденешь».
— Наш фронт слишком велик и не может действовать на всем своем протяжении... Но для дурного расположения духа у нас нет оснований...
И полковник исподволь, нащупывая собеседника, округляя фразы, сообщает ему то, что давеча думал о состоянии фронтов.
— Так что вы думаете, наши шансы поднялись настолько, что можно ожидать...
Мануйлов не договаривает, полковник продолжает:
— Еще больших успехов, если в ставке прислушаются внимательней к голосу Брусилова и если не забудут своих обещаний Польше.
— Польше?
— Да. Поляки волнуются за свою судьбу, полагают, что правительство забыло о воззвании великого князя Николая Николаевича. Мне, как человеку, долго работавшему в Царстве Польском, не трудно представить себе, какие последствия могут из этого проистечь...
— Вы опасаетесь враждебных действий?
— Вот именно. В особенности теперь, когда Вильгельм обещал им конституцию.
— Говорят, что в конце июля решено поднять этот вопрос в Совете министров,— замечает Мануйлов значительно.
— Лучше бы раньше. Но все же...— возражает Резанцев.— Кстати, у меня нашлись кое-какие документы, и если вас это интересует, я вам передам их на днях... может быть, мои сведения их подтолкнут...
— О! ради Бога! Это страшно интересно! — восклицает Мануйлов. — Но думаю, что, как и все у нас, этот вопрос не сдвинется с мертвой точки. На днях мне передавали, что царица в разговоре с графом Замойским сказала: «L'idee de l'autonomie de la Pologne est insensce, on ne peut le faire sans donner. les memes droits aux provinces baltiques». (Мысль об автономии Польши нелепа, нельзя это сделать, не дав тех же прав прибалтийским провинциям (Фр-)). А мнение ее величества, вы знаете!
Манусевич-Мануйлов поднимает брови, заволакивает глаза поволокой.
Резанцев молчит, внимательно разглядывая ногти на правой руке, Они у него длинные и тщательно отполированы.
— Все будет зависеть от настойчивости Сазонова,— наконец произносит он.
— Сазонов? — переспрашивает Мануйлов, посмотрев в потолок, присвистывает.— Песенка этого министра почти спета... Ищут предлога. И если он будет упрям, хотя бы в польском вопросе, его уберут с облегченным вздохом...
— Неужели так не любят?
— Она... все она! — приподняв ручки и вытянув подбородок, с невинным видом подтверждает Иван Федорович.
— Кто же может быть на его месте?
— Штюрмер,— без запинки и даже как будто с нескрываемой радостью и озорством подсказывает Мануйлов.— С ним теперь носятся... На него вся надежда! Его даже прочат,— вы представляете себе? — в диктаторы!
— Любопытно... Я слыхал, что Алексеев,— равнодушно цедит полковник.
— Старо-старо! — частит Манусевич-Мануйлов. — Государь отнесся равнодушно к его проекту. Родзянко предлагал вместо диктатуры дать ответственное министерство, и тыл будто бы будет тотчас же упорядочен. А в качестве председателя Совета министров предложил Григоровича (58)!
— Почему именно моряка? — не без иронии спрашивает Резанцев.
— Потому что в сильную качку устоять на ногах может только моряк,— не удерживается от остроты Мануйлов, уже раньше пустивший ее гулять по свету.— Но это, конечно, несерьезно, — добавляет он, подождав ответной улыбки и не дождавшись ее. — А вот что менее анекдотично: в качестве кандидатов на посты министров путей сообщения и торговли Родзянко предложил инженера Воскресенского (я даже не слыхал о таком) и товарища председателя Думы Протопопова (59)!
Острые глаза Резанцева невольно мигают, скрывая зажегшийся в них синий огонек торжества.
— Ну что же... Протопопов — человек общественный, популярный,— медленно говорит он, незаметно стараясь поймать выражение лица Мануйлова,— прекрасно показавший себя во время своей поездки за границу в качестве председателя думской делегации...
— За исключением одной фальшивой ноты,— тоже исподлобья взглядывая на полковника, добавляет Манусевич.— Правда, его объяснения в Думе... будто бы его свидание с первым секретарем германского посольства носило вполне невинный характер... Он подчеркнул будто бы невозможность для России мира до полного поражения Германии, а когда Варбург попытался оправдать Германию и свалил всю вину на .Англию, он благородно заявил, что не позволит в своем присутствии порочить наших союзников. О! Honni soit qui mal y pense! (Да будет стыдно тому, кто об этом худо подумает! (фр.)) А таких большинство. Среди нас, газетчиков, определенно ходит версия, что у него велась с Варбургом торговлишка о сепаратном мире и газеты далеко не все раскрыли, что знают... Говорят даже...
