Мальчишки захохотали. Все, кроме Дэна. Шенк-старший ядовито прищурился, губешки обиженно изогнулись. Он был до такой степени уверен в себе, что, ни на мгновение не задумываясь о последствиях, ляпнул:

– А ты сомневаешься, что у меня большой.

– Снимай штаны, сейчас померяем. – И изящным жестом я вынула из сумочки рулетку. Хоть когда-то пригодилась.

Хаген свалился с противоположного дивана с приступом хохота. Клаус сполз с кресла и встал на четвереньки, рыдая от смеха. Тиль согнулся пополам, иногда всхлипывая и издавая какие-то нечленораздельные звуки. И только мы с Дэном продолжали вежливо скалиться друг другу. Мачо не нашелся, что ответить.

– Ну что же ты? – прохрюкал откуда-то снизу Тиль, чем вызвал очередные смеховые подвывания друзей.

Дэн кинул на брата презрительный взгляд и гордо заявил:

– А ты, я смотрю, опытная, часто мерить приходится?

– Да под твоей ночнушкой даже мерить нечего, все и так понятно, иначе зачем так прикрываться? – отрезала я.

Дэн словно красна девица залился краской.

– Хватит ржать, уроды! – рявкнул он на друзей и удалился. Была б возможность кого-нибудь пнуть, он бы наверняка пнул, не щадя кроссовок. Лишь гитара жалобно звякнула, свалившись.

Мальчишки продолжали хохотать. Я расстроено смотрела на дверь и чувствовала себя последней свиньей. Вся сексуальность во мне исчезла с уходом Дэна, осталось лишь разочарование, да чувство вины не давало покоя. Зря я так его при всех опустила. Жестко вышло и очень жестоко. Ладно он – мальчишка непутевый, но я-то – взрослая девушка…

Хаген вытолкнул меня в коридор:

– Иди, иди!

– Хаген, я тут побуду, – проныла. – Я терпеть не могу шум…

– Иди, я сказал, – подтолкнул он.

– Оно того стоит, – улыбнулся Клаус, беря меня за руку, чтоб, наверное, я не сбежала.

– Где мой микрофон?! – заметался Тиль.

– У меня в кармане, – апатично вздохнул Дэн, даже не потрудившись оторваться от гитары. Он кривился, постоянно подкручивал колки, вслушивался в издаваемый звук и опять кривился. – Дерьмо! – психанул в конце концов.

– Пятиминутная готовность, – вынырнул откуда-то из темноты коридора Зако.

– Ребята, я, правда, не люблю рок, – отбрыкивалась я от музыкантов. – Слушайте, мы так не договаривались. Ну можно я хотя бы где-нибудь подальше от колонок посижу?

Дэн повернулся и мрачно посмотрел на меня, сердито сдвинув брови. Я притихла.

– Черт! С какой песни мы начинаем? – опять нервно воскликнул Тиль.

– Всё с той же, – буркнул Дэн.

– А сколько там народу? – тихо спросила я у Клауса.

– Тридцать тысяч, – отозвался Зако.

– Твою мать! – ахнула я. – Полный зал что ли?

– А у нас по-другому не бывает, – Клаус гордо расправил плечи. – Всегда аншлаг.

– Можно хотя бы сейчас не говорить о зрителях?! – взорвался Тиль.

Сбоку противно шипели рации на поясах охраны – то одна, то другая, то третья. Зако что-то послушал, ответил и, глянув на мальчишек, кивнул:

– Готовы?

– Да, – набрал воздуха в грудь Тиль. – Работаем.

Дэн поправил ремень на плече и понесся на сцену. И как он не путается в своих длинных штанах?

Клаус последовал следом. Хаген внимательно вслушивался в начавшееся жужжание гитары Дэна. Убежал.

Тиль сосредоточенно глубоко дышал, глядя в никуда. Микрофон в руках ходит ходуном. Замер, словно приготовился к прыжку… Запел!

Я занервничала, думала, что он опоздал со вступлением, вот и начал петь за сценой, однако, судя по невозмутимым лицам бодигардов, все шло по плану. Тиль легко взлетел по ступенькам и зал взревел!

Первые две песни я прослушала, сидя на каких-то ящиках в технической зоне. Зал не видно, лишь многочисленные вспышки звездочками появлялись то там, то тут, да ор стоит такой, что Тиля практически не слышно. Он поет, напрягается, фактически кричит в микрофон, но звук, видимо, так и не смогли нормально настроить. Камера неотступно следит за солистом, передавая изображение на два больших экрана. Чаще Тиля на экранах показывают только Клауса. Еще мне видно кусок партера, руки, тянущиеся к Тилю и Дэну. Хаген с другой стороны сцены, которая вне зоны моего виденья. Вижу, как охранники то и дело отводят в медпункт девушек… А ведь концерт только начался… Зако сидит на соседнем ящике, пишет кому-то смс и улыбается тепло и нежно. Полинку где-то черти носят. Фехнера давно не видно.

Неожиданно прожектора осветили зал. И я увидела «Олимпийский» во всей его красе. Тысячи, десятки тысяч человек отдавались этому тоненькому и невесомому подростку полностью, без остатка. Они тянули к нему руки и визжали! Море рук! Океан рук! Все внимание приковано к нему. Я видела глаза Тиля, который наслаждался сумасшествием поклонников. Лучшая музыка для его слуха. Лучшая картинка для его взгляда. Он кайфовал. В какой-то момент мне показалось, что на зал смотрит сам бог, величественно и снисходительно. А потом я заметила искорки в его глазах. Он был счастлив. И он недоумевал – неужели это всё ради меня?

– Привьет, Москва! Как диля? – прокричал он на русском. – Спа-си-бо!

И зал ответил ему взрывом эмоций! Да-да! Это был атомный взрыв в отдельно взятом помещении. Как крыша «Олимпийского» удержалась на месте, я до сих пор не понимаю. От зала шла волна всеобщего обожания. Настолько она сильная, такая она мощная. И он – бог этой энергии!

– Let me hear you make some noise!1 – радостно завопил он в микрофон.

Девчонки завизжали.

Тиль состроил недовольную гримасску, изогнул бровь. Пальцы сделали несколько волнообразных движений. «Ну так себе, – как бы говорил парень, – фиговенько…»

– Let me hear you make some noise!!

Зал отозвался значительно громче. Но юного бога это не убедило. Он хотел не просто криков и писков, он хотел большего. Он хотел, чтобы зал забился в оргазме.

– Let me hear you make some noise!!!

О, мамочки! Всего одной дурацкой фразой Тиль отымел тридцать тысяч человек одновременно. Это был не оргазм, это был… «Олимпийский» отдавался ему с каким-то нереальным отчаяньем, бился в экстазе. Казалось, что мир вот-вот рухнет. А в его глазах опять стояло удивление – неужели это я вас так завел?

Тиль что-то еще прощебетал о том, как счастлив быть сегодня в этом прекрасном городе, как он ему понравился и объявил следующую песню. Я решила, что надо действительно посмотреть концерт и отправилась поближе к сцене. Лучше бы я сидела на своем ящике и наблюдала за происходящим на экране.

Дэн на сцене бесчинствовал. Он заигрывал со своей стороной партера так, что, казалось, девочки умрут от удовольствия. Он строил глазки, кривил рот, закусывал губу и закидывал голову назад. По мокрой шее стекал пот, прилипли прядки… Я вспомнила, как ночью рассматривала его фотографии и поражалась сексуальности парня. Так вот – фотографии не передают и сотой доли того секса, который исходил от Дэна. И если оргазм в исполнении Тиля носил какой-то божественный характер, то от взгляда Дэна народ вокруг вполне мог забеременеть. В нем возбуждало даже то, как он играл на гитаре, как ласкал струны, как пальцы скользили по грифу.

В отличие от Дэна, Хаген со зрителями общался не особо активно и в попытках «изнасилования» зала замечен не был. То есть он честно выполнял свою работу: играл себе и играл, прыгал по сцене и прыгал. Но классно, надо заметить, играл и не менее суперски прыгал. А как он тряс головой с русо-рыжими волосами! Вау! Это было нечто. Это было так здорово. Он так двигался по сцене. Как кот. Правда, в какой-то момент они с Дэном не рассчитали траекторию и таки врезались друг в друга, но это им не помешало беситься дальше. А бесились они отменно. Иногда казалось, что Хаген сам от себя торчит.

Клауса показывали на экране часто, а мне его «живьем» совсем не было видно. Зато огромное лицо Клауса с экрана могло вынести остатки мозга только так. Клаус не просто играл на барабанах. Он был сам эти барабаны. Он был с ними един. Он взрывался от игры. Он существовал в них. Он бог этих барабанов. Их дух. Их жизнь.