Но вот Кулькан, видно по неразумности своей, настаивал:

— Разве я один не справлюсь?

— Справишься! Как не справиться! — подобрел отчего-то Субудай. — Только я придам твоему тумену еще пять тысяч кипчаков и один неполный тумен из новобранцев, а за ними нужен пригляд, вот Бурундай тебе и пригодится.

— Это конечно! Пускай его! — расплылся в улыбке Кулькан. Все его юное безусое лицо воспламенилось от сознания, что под его началом будет даже и не один тумен, а больше двух. — Когда идем, мудрый Субудай?

— Я жду возвращения лазутчиков. К тому же некий венгерский монах объявился в степи. Я послал за ним нукеров. Как вернутся, так сразу и пойдем.

Мирно и согласно закончился совет. Но никто не мог знать, какие занозы остались в сердцах Бату-хана и Субудай-багатура.

Весть о том, что поход не сегодня-завтра будет продолжен, мгновенно облетела огромное становище. Больше стало движения, шума, вновь стала слышна воинственная монгольская песня:

Из ближних и дальних разведок возвращались лазутчики Субудая. Каждое их донесение тотчас же доводилось до сведения Бату-хана.

Много бесценных качеств полководца у Субудай-багатура. Это Бату-хану приходилось признать. Кто лучше его смог бы наладить охрану ханской ставки? Никто. Смог бы кто из ханов так построить войско в походе? И спрашивать нечего, и захват городов приступом никто столь умело не проведет. А как ловко использует он пленников и во время боя, и на отдыхе! Но совершенно особые заслуги у него в создании ближней и дальней разведки. Степные осведомители, оставленные на границе с Русью и в некоторых княжествах после битвы на Калке, лазутчики в дальних краях под видом купцов, соглядатаи из числа посланников, ведущих мирные переговоры. А венгерский монах — это случайная, но крайне своевременная удача Субудая.

Монаха сразу узнал Глеб Рязанский:

— Это же Юлиан!

Оказалось, что еще два года назад они встречались в половецкой степи, где Глеб Рязанский скрывался от расплаты за свои злодеяния.

— А где же остальные? — радостно удивился Глеб старому знакомому. — Вас ведь было четверо?

Юлиан, одетый не по-монашески, а как все степняки, при бороде и усах, опять же противопоказанных монаху-латинянину, не выказывал ни испуга, ни беспокойства. Сразу угадал, что не Глеб Рязанский тут главенствует, отвечал не ему, а одноглазому старику, похожему на бабу. По узкому глазу и отсутствию на лице волос признал в нем монгола, хотя тот был в русском медвежьем тулупе и в сапогах с собачьим мехом внутри и рыжим телячьим снаружи.

— Да, было нас четыре монаха-проповедника.

Субудай кинул взгляд на нукеров, те поняли без слов:

— Он был один.

— Мы вышли из венгерского монастыря, что в Пеште, добрались до половецкой степи. Там и видел нас рязанский князь. Сначала шли легко, а потом нужду стали испытывать и в пище, и в одежде. Мы со старшим братом Герардом решили двух младших продать в рабство, но их никто не захотел покупать. Мы их отправили обратно в Венгрию, а сами продолжали двигаться вперед.

— Ай-яй-яй! Братьев продать хотели! — затряс сивой бородой Глеб Рязанский с таким негодованием, будто это не он собственноручно умертвил шесть братьев своих кровных, а неназванных.

Субудай сердито махнул на него плеткой, продолжал расспрос:

— Куда же это — вперед?

— Туда, где восток соединяется с севером и где зародился устрашающий, смертоносный вихрь воинственных кочевников.

— А откуда ты прознал про них?

— До Папы Римского дошли слухи, что пали цветущие страны Мавенахра, Хорезм, и он захотел узнать, что это за Чингисхан, какие такие могущественные силы появились.

— Узнал?

— Альберик из аббатства Трех фонтанов собрал рассказы очевидцев и сообщил, что монголы имеют голову большую, шею короткую, весьма широкую грудь, большие руки, маленькие ноги, что сила у них удивительная, что они ничего не боятся, ни во что не верят, ничему не поклоняются, а король их называет себя королем всех королей.

Субудай беззвучно посмеялся, подождал, не скажет ли монах еще что-то. А тот ждал тоже с готовностью быть предельно откровенным.

— Если аббат собрал россказни очевидцев и сведения, придуманные ими, зачем послали еще и тебя с братьями?

— Папа пожелал узнать, каковы дальнейшие замыслы монголов.

Субудай захохотал:

— Наши замыслы? — Он давился горловым клекотом. — И ты их узнал?

— Да. И уже сообщил папскому легату в Венгрии епископу Перуджи, что вы готовите вторжение в русские земли, а затем намерены идти на завоевание Рима и других стран.

— Зачем же ты во второй раз пришел?

— Узнать все подробнее.

— Узнал? — Трудно было понять, издевка или угроза в голосе багатура.

— Узнал, что монголы у реки Волги разделились и ждут, чтобы встали реки и болота, чтоб своим множеством заполнить всю страну русскую.

Субудай задумчиво молчал, рассматривая монаха тем проникающим взглядом, которого не выдерживал даже Бату-хан.

— Ты хороший лазутчик, жалко тебя убивать. Пойдем к джихангиру.

Они направились к золотой ставке. Глеб Рязанский посунулся было за ними, но Субудай метнул на него такой взгляд, что старый братоубийца понял, кто он тут есть, подобострастно улыбнулся с низким поклоном.

Бату-хан внимательно слушал рассказ монаха, перебил его, лишь когда речь зашла о продаже двух братьев в рабство:

— Отчего ж их не купили? Малосильные и тощие?

— Да-а, кожа да кости. Мы с Герардом тоже еле передвигались.

— Где же Герард? Ты его продал? — без тени улыбки спросил Бату-хан.

— Нет, он умер в степи недалеко от моря Хвалисского, — поспешил заверить монах.

— А твой король не хочет ли сам воевать землю орусов?

— Мой король нет. Но я слыхал от нашего епископа, что святой отец римской Церкви имеет сообщение от меченосцев, которые уничтожили весь прусский народ до последнего младенца и объединились с тевтонскими крестоносцами.

— Объединились? — недоверчиво переспросил Бату. — Что же, они все в белых плащах, на которых сразу будут и меч и крест?

— Этого я не знаю, господин.

— Ладно. А что же Папа Григорий Девятый? Он благословил крестовый поход на орусов?

— Да, император Фридрих Второй получил от него благословение.

— Значит, они все-таки решили между собой, кто главнее: Папа или император?

— Это не мне, скудоумному, судить. Но в том, чтобы мечом и крестом покорить Русь, тут они заодно. Еще и король датский.

— Князю Ярославу в Новгороде это ведомо? — вклинился в разговор Субудай столь горячо, что Бату-хан оглянулся на него не столько с неудовольствием, сколько с удивлением.

— Должно быть, так. Купцы немецкие постоянно ездят в Новгород, а они уж все всегда пронюхают. Пронюхав — по всему свету разнесут.

— Купцы — это мы знаем. Но отчего в степь приходят от вас одни монахи? — расспрашивал Бату-хан, а Субудай, чем-то явно взволнованный, покусывал свою рассеченную шрамом верхнюю губу.

— Папа Римский хотел бы обратить в христианство кочевников всей Азии.

— Это возможно, — как давно обдуманное пообещал Бату. — Но что же ты скажешь еще епископу о моем народе и о моей силе?

— Что у вас такое множество воинов, которое можно разделить на сорок частей, причем не найдется мощи на земле, какая была бы в силе противостоять одной только части… И что стрелять вы умеете дальше, чем другие народы, что стрелы у вас как бы ливнем льются.

— Это хорошо и это правильно, — добродушно согласился Бату-хан и повернулся к своему главному военачальнику: — Субудай-багатур, вели нашему ученому факаху составить венгерскому королю грамоту, какие мы писали всем правителям и эмирам: чтобы он нас ждал и покорился бы нам по доброй воле. Монаху дать двух выносливых коней.

— Лучше осляти, — тихо попросил монах.

— Ладно.