Когда дверь кабинета закрылась, генерал присел рядом с Каверзневым.
— Ты был прав, Алексей… — тихо сказал он.
Каверзнев промолчал.
— Твой рапорт я сдал заместителю председателя комитета.
Каверзнев смотрел на усталого генерала, потерявшего кисть руки в бою, и подполковника давила жалость и злость одновременно. Этот боевой генерал никогда не был трусом, он был честным человеком, и, воюя в чужой стране, он искренне верил, что дерется за правое дело, что своими подвигами, заслуженно отмеченными правительством, он помогает светлому будущему своей страны. Но генерал за время службы разучился думать над тем, что видел собственными глазами, думать и делать выводы. Он не замечал, что его организация, стоявшая на страже завоеваний коммунистов, давно уже охраняет не правду, впрочем, она никогда и не делала этого, а бережет личный покой нескольких старых подлых сволочей. Генерал не видел, а может, и не хотел видеть, что его сотрудники поднимаются по служебной лестнице, умея улыбаться и шаркать ножкой, а не благодаря отличной службе и грамотному раскрытию тяжелых преступлений. Он знал, но молчал, когда увольняли коллегу только за то, что он посмел легонько тряхнуть секретаря партии, жившего на укрепленной даче совсем как предводитель татарского тумена в завоеванной стране и бравшего в захваченном улусе все, на что только упадет его нечистый взгляд. И он, генерал, сам помогал покорять эту страну и народ.
— Ну, чего ты молчишь? — спросил генерал.
— А что говорить…
— Как только выловим Ковалева, я подам в отставку.
— Мы его не поймаем…
— Значит, убьем!
— И он не отдаст нам сына…
— Возьмем!!! — грохнул генерал на весь кабинет. — Это что за пораженческие настроения, подполковник?!
Каверзнев с уже не скрываемой жалостью и презрением смотрел на своего шефа. Генерал не понимал, что если бы тому же Ковалеву, как и всей стране, предоставить чуть более сносные условия, дать немножко свободы, позволить жить не по команде, а так, как они хотят, то Ковалев бы работал сутками, точно так же научил бы работать и сына, и, может быть, его Вера, слишком рано уставшая женщина, родила бы еще пятерых уникумов… Генерал этого не понимал и, похоже, не был способен понять.
— Мне пора идти…
Генерал как будто сник. Он опустил голову.
— Идите…
Лешка повесил куртку на вешалку в купе и решил наконец-то побриться. Как только поезд отошел от вокзала, он взял полотенце, бритву и тюбик с мыльной пастой, подаренный ему Максом, и вышел из купе. В туалете Лешка выдавил из тюбика мыльную массу прямо на щеку и тщательно растер, чтобы мыло лучше впиталось в кожу и было легче брить заросший подбородок. Он протянул руку к крану над раковиной, но ничего похожего на вентиль, открывающий воду, не обнаружил. Кожу на щеках и подбородке уже стягивало, мыло щипало нос, и Лешке хотелось чихать, а он никак не мог найти устройство, включающее воду.
Кран торчал над раковиной, нахально чернея дыркой, но ни кнопки, ни какой-нибудь пипочки, на которую можно нажать, чтобы из крана полилась вода, не было. Лешка обследовал шкаф над раковиной, умудрившись открыть его без ключа, осмотрел ящик под раковиной и стены вокруг умывальника на полметра в стороны, но вентиля, кнопки или чего-то похожего не нашел, хоть стреляйся!.. Проведя в муках полчаса, увидев в зеркало, что на лице от мыла образовались какие-то струпья, Лешка со злостью плюнул на пол и, матеря самыми последними словами тех, кто придумал такой красивый на вид вагон, забыв снабдить его понятными указателями, вышел из туалета.
У дверей стояла седая женщина, она с подозрением посмотрела на Лешку, осторожно заглянула в пустой туалет, словно там мог оказаться другой мужчина или еще что-то похуже, а обнаружив, что туалет свободен, быстро нырнула за дверь.
— Что с тобой? — спросила Наташа, увидев Лешкино лицо.
Ковалев, ругаясь и отплевываясь, рассказал.
Наташа упала на диван и начала хохотать так, что ее ноги временами задирались выше головы. Возмущенный Лешка смотрел на нее, не зная, как выразить свою злость, а Наташа, не переставая смеяться, встала, откинула крышку столика в углу купе, и под крышкой обнаружилась сверкающая белизной и свежестью раковина, из которой торчал кран, а рядом с краном такой, каких много в Союзе, вентиль, после поворота которого потекла вода.
Губы у Лешки расплылись, и он засмеялся вместе с девушкой. Отсмеявшись, она объяснила, что в туалете рядом с раковиной на полу маленькая педаль, и именно эта педаль включает воду, в чем Лешка убедился через несколько минут.
Когда Лешка с Наташей вышли из вагона в Женеве, к ним подошел высокий стройный мужчина в светло-сером пальто, сидевшем на его плечах как влитое.
— Здравствуй, Наташа, — сказал он, протягивая букет белых роз. — Мне Макс позвонил…
— Привет! — Наташа чмокнула мужчину в щеку. — Познакомься, это мой друг, ему необходимо уехать в Токио, а документов нет.
Ковалев был поражен поведением этих людей. Она и Макс, и этот мужчина, ее бывший муж, чувствовали себя посредине Европы совершенно свободно. Они вели себя так, словно каждый день им приходилось отправлять человека через границу без документов, не спрашивая причин, толкнувших его на это. Но еще больше поразило Лешку то, что мужчина, услышав новость, даже не поморщился. Он скользнул взглядом по Лешке и взял Наташу под руку.
— Как ты сейчас живешь? — спросил мужчина.
— Хорошо. А ты?
— Мне плохо без тебя…
Он совершенно не обращал внимания на Лешку, тащившегося сзади.
— А мне хорошо! — сказала Наташа. — У Макса опять соревнование было… Он победил.
— Допьется когда-нибудь… А я тебя видел недавно…
— Где? — Наташа остановилась. — Я был в Бремене. Заходил в бар, видел твое выступление…
Наташа покраснела.
— Ну и как? — спросила она независимо.
— Хорошо, — серьезно ответил мужчина. — Мне понравилось.
— Я не сильно постарела?
— Нет.
Они снова пошли вперед, а Лешка шел сзади, слушая этот странный разговор и пытаясь понять, что же соединяет этих совершенно разных людей?.. Холеный дипломат, встречавшийся с главами правительств и президентами, шел рядом со шлюхой, показывающей свое тело за деньги, и был искренне рад этой встрече… А она, стиснувшая зубы при одном упоминании имени этого человека в Париже, сейчас волновалась, это чувствовалось по ее голосу, как будто выдавливаемому сквозь зубы, от фальцета переходившему в низкий, горловой, это чувствовалось и по волнистой походке, когда талия и бедра красиво изгибаются при каждом шаге, задевая тело идущего рядом мужчины, бросая его в нервную дрожь, обещая незабываемое.
Ковалев смотрел на двух стройных высоких людей, составлявших красивую пару, и вдруг понял, что соединяет их любовь. Они оба любили друг друга, поэтому и волновались, как школьники. Они ждали встречи и боялись ее. Но дипломат умел владеть собой, и по внешнему виду о его чувствах узнать было трудно, а женщина… Женщины всегда — актрисы.
Этот мужчина не дрогнул, когда Наташа сказала ему о Лешке, он принял это, как есть. А только сильные мужчины могут позволить себе безрассудный поступок ради любви. Только такие мужики могут рискнуть карьерой, состоянием или здоровьем ради любимой женщины или всего только ради ее прихоти, каприза. И, поняв это, Лешка начал уважать русского дипломата.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказал Лешка.
В комнату, в которой ночевал Лешка, вошел дипломат. Он был чисто выбрит, его лицо было свежим, как будто это не он несколько часов подряд гнал машину по горной дороге, не переставая рассказывать смешные анекдоты, прикуривая сигареты для Наташи и не забывая время от времени погладить ее плечо. Неизвестно, спал ли он вообще в эту ночь, потому что Наташа смеялась так, как может смеяться только красивая женщина, обещая фантастическую ночь, и ее мужчина знает, что так и будет. А ночь уже прошла…
