— А если бы враги убили наших?
— Тогда нас с тобой не было бы, — с улыбкой ответил Лешка.
— А где бы мы были?
— На том свете.
Ковалев ждал, что Костя спросит про тот свет, но опять ошибся.
— Я бы не стал убивать! — категорически заявил Костя.
— Тебя трусом назовут.
— Значит, тот, кто убивает, не трус?
— Да.
— Тогда зачем он убивает?
Этот заколдованный круг детских вопросов, из которого невозможно выбраться, начал бесить Ковалева.
— Но если он не убьет, тогда его убьют!
— Значит, он сам боится! — вынес заключение Костя.
— Нет. Он приготовит автоматы, танки и самолеты, чтобы быстро убить врагов, если они полезут, и перестанет бояться!..
— А враг тоже приготовит.
— А он еще ракеты сделает!
— А враг пушками ракеты убьет! — не уступал Костя.
— А он еще чего-нибудь придумает!
Ковалев начал злиться и уже был готов резко оборвать малыша, чтобы прекратить бессмысленный спор.
— А я все равно не стал бы убивать! — упрямо выговорил мальчик.
— А что бы ты сделал?
— Я бы пришел к врагу и сказал: «Давай не будем больше драться. Если тебе нужно что-то, ты приди ко мне, и я, если смогу, дам тебе, а ты мне дашь то, что нужно мне!» Он ведь поймет, если мы все будем убивать, то его ведь могут убить!..
— Умница! — воскликнула Вера. — Иди ко мне, мальчик ты мой самый умный, я тебя поцелую!
Костя, гордясь собой и все же смущаясь, ведь только что он победил в споре папу, и он уже большой, чтобы целоваться, о чем заявлял не раз, медленно подошел к матери.
— А до этого додумались еще до твоего рождения! — ласково, сердясь уже не на сына, а на себя, сказал Ковалев. — Уже идут переговоры между странами, и они хотят все ракеты уничтожить…
— А танки?
— До танков пока очередь не дошла. Но если наши правители не дураки, то твоя мысль дойдет и до них.
— А правители, это кто?
Костя вывернулся из-под руки Веры и забрался на колени к отцу, как бы извиняясь за тупик, в который в разговоре загнал папу.
— Бывают и враги, — улыбнулся Ковалев. — Хоть и правители…
— Тогда надо других позвать, а то они не дадут танки сломать..
— Ага, так они и согласились…
— Их надо заставить!
— А как это сделать?
— Тебя все слушаются, я знаю. Даже дяденька Каверзнев говорил, что с тобой нельзя спорить, вот ты и попроси!
Костя смотрел на Ковалева такими ясными, чистыми глазами, что Лешка, всегда уверенный в себе, не терявшийся ни под пулями, ни на допросе у следователя, растерялся и не знал, что ответить.
— Ведь если плохой правитель, — объяснял Костя неразумному папочке, — то он обманет с ракетами и начнется война, а вдруг она будет в нашем городе?.. Надо другого правителя, и пусть он разговаривает с врагами. Договорятся и выбросят все, чем убивают!
От правильно излагаемых мыслей, требующих определенного напряжения, от внимания родителей к его словам у Кости разгорелись щеки, все-таки такая умственная нагрузка малышу не дается легко.
— Молодец! — не мог не сказать Ковалев. — Ты у меня самый хороший, самый добрый мальчик на земле!
— А еще у вас есть мама! — заметила Вера и уселась на свободное колено Ковалева, не занятое Костей. — А мама у вас, между прочим, довольно симпатичная, и на нее еще мужчины на улице оборачиваются… И не дура вроде…
Ковалев сделал строгое лицо, погрозив жене пальцем, но тут же рассмеялся. Вера чмокнула папу в щеку, то же самое проделала с сыном и счастливо рассмеялась.
Распахнулась дверь, и в лабораторию вкатили каталку с распростертым на ней телом, накрытым простыней. Анестезиолог шел рядом с каталкой, придерживая капельницу, из которой непрерывно вливалось в вену больного лекарство. Лицо пациента было закрыто.
Лешка энергично потер рукой лицо, чтобы сбросить остатки сна. Его разбудили полчаса назад, привели в лабораторию, хотя на дворе стояла глубокая ночь.
— Что мы должны делать? — спросил Ковалев Черного.
— Все то же самое. Ввести в транс, закодировать.
— Он тоже пьет?
— Нет. Ему отвращение к спиртному внушать не надо.
Черный нервничал, это было видно по его напряженным губам и немного суетливым движениям.
— Значит, только код?
— Да. Начинайте.
Ковалев глубоко вздохнул и склонился к голове больного.
— Вы сейчас находитесь на операционном столе, — медленно заговорил он. — У вас отказало сердце, но на этот раз вас спасут. Вам страшно, вам не хочется умирать, а вы знаете, насколько близко стоите вы у этой черты! Мой голос, моя воля помогут вам выкарабкаться. Слушайте меня внимательно, так, чтобы каждое слово, каждая интонация осталась в вас навсегда!!!
Анестезиолог всматривался в зеленые линии, бегущие по экрану монитора, стоящего рядом с каталкой, он шепнул своему помощнику несколько слов, и тот подал шприц. Анестезиолог вонзил иглу шприца прямо в пластмассовую трубку, оканчивающуюся другой иглой в вене больного, и ввел лекарство, смешав его с тем, что вливалось из капельницы.
— Это настоящий инфаркт, — невозмутимо проинформировал Ковалева врач. — Обширный, — добавил он куда-то в пространство.
Ковалев посмотрел на Черного, думая, что он изменит задание и отменит кодирование, но врач сделал вид, что не заметил вопроса в глазах Лешки. Ковалев помедлил и снова склонился к изголовью каталки.
— Сейчас уйдут все боли, уйдут неприятные ощущения… — продолжал Ковалев низким грудным голосом, и его слова звучали проникновенно не только для больного, но и для всех присутствующих, он говорил вдохновенно, но главное — в его словах была сила, сила, не позволяющая и на секунду усомниться в праве говорить все то, что говорил он, сила, против которой невозможно устоять и невозможно не подчиниться.
— Каждая частица тела, каждая ваша мышца наливается сейчас тяжестью и теплом, — продолжал Ковалев мягким, убаюкивающим тоном. — Ровной, спокойной тяжестью и приятным легким теплом… Вы лежите на удобной мягкой постели, опасность временно отступила, и вы можете отдохнуть. Все посторонние звуки, раздражающие вас, исчезли. Вам здесь спокойно и хорошо…
Ковалев видел, что тревожная складка между бровей мужчины разгладилась, и грудь теперь вздымалась реже и спокойней.
— Все, что я вам сейчас скажу, останется в вашей душе навсегда! — Ковалев опять незаметно для присутствующих заговорил требовательным, не терпящим возражений тоном. — Каждое слово, каждая мысль останется где-то в самой глубине вашего сознания, а в обычном, спокойном состоянии вы никогда не вспомните наш разговор! — Ковалев все повышал голос, этот голос только что был добрым и мягким, а сейчас звучал все громче и тревожней, он грозил и повелевал. — Если я перестану вами руководить, у вас опять начнутся перебои в сердце, не будет хватать воздуха и душа начнет проваливаться в пропасть смерти! Вы же не хотите этого?! — последнюю фразу Ковалев выкрикнул.
Лешка посмотрел на экран монитора и перехватил любопытный взгляд анестезиолога, мгновенно смутившегося. Анестезиолог отвернулся к монитору, где резко взметнулся зигзаг и опал, превратившись в почти ровную линию. Снова взметнулся зигзаг и ровные зубцы ритмично поползли по экрану. Анестезиолог взял новый шприц и поднес к трубке капельницы, кивком головы показав, что можно продолжать.
— Все спокойно, не бойтесь, вы не умрете сейчас, и ваше сердце работает ровно и сильно, — продолжал Ковалев. — Горячая свежая кровь поступает в каждую клетку вашего тела. Легкие насыщают эту кровь кислородом, и опасность уже миновала… Но вы всегда будете помнить эти минуты! Вы не забудете тот ужас провала, когда сердце вдруг пропускает удар, и наступает минута, когда не знаешь, начнет ли оно стучать снова! Вы запомните на всю жизнь этот ужас немедленной смерти, когда не можешь ничего изменить!.. Я сейчас скажу три слова, которые вы запомните навсегда… Всего три слова!
Черный тронул рукав анестезиолога и глазами показал на дверь. Врач еще раз глянул на экран, где зеленые линии исправно поднимались и опадали в такт ударам сердца, сопровождаемые звуковым сигналом, и кивнул помощнику. Они вышли из лаборатории.
