Чужеземец плюнул в песок. Его лицо вдруг стало совершенно белым. Дышал он с таким трудом, что хрип доносился до самых верхних рядов трибун. Медленно, с чрезвычайной осторожностью, воин расстегнул доспехи, и они упали на песок. Одежда была пропитана кровью и в ярком свете факелов казалась почти черной. Раненый с удивлением разглядывал собственную грудь. Потом перевел взгляд на толпу молча наблюдавших римлян.

— Ну же, ублюдок, — с непонятно откуда взявшейся грубостью пробормотал Рений. — Покажи им, как надо умирать.

С методичностью агонии Сун аккуратно спрятал в ножны длинный меч. Но в этот момент ноги подкосились, и он упал на колени. Однако, даже умирая, боец продолжал смотреть на ряды трибун; каждое дыхание вырывалось словно крик — все короче и короче. И вот он упал. Толпа, до этого следившая за происходящим затаив дыхание, наконец позволила себе вздохнуть. Но никто не двигался, словно трибуны были заполнены рядами богов-олимпийцев.

Помпей вытер платком лоб и задумчиво покачал головой.

— Ты должен поздравить своего человека, Цезарь. Более красивой победы я в жизни не видел.

Цезарь ответил холодным, непроницаемым взглядом, а консул кивнул, словно соглашаясь сам с собой, и скомандовал охранникам, чтобы те проводили его домой.

Бибул молча наблюдал, как Светоний меряет шагами длинную комнату, в которой он сам обычно принимал посетителей. Как и все в доме, комната эта была обставлена и украшена в полном соответствии со вкусом хозяина. Даже сейчас, провожая взглядом фигуру Светония, он успевал порадоваться светлым тонам подушек и штор, золоченым вензелям на колоннах. Чистота и порядок неизменно успокаивали Бибула, умиротворяя душу. Вернувшись к себе на виллу, он, как правило, с первого взгляда замечал малейший непорядок и неточность в убранстве. Пол из черного мрамора был начищен до зеркального блеска — настолько, что каждый шаг Светония сопровождался цветной тенью, словно гость ходил по воде. Кроме Бибула и Светония, в доме никого не было; хозяин выпроводил даже рабов. Огонь давно погас, и воздух уже остыл настолько, что вполне можно было замерзнуть. Бибул с удовольствием потребовал бы горячего вина и какой-нибудь вкусной еды, однако не решался прервать речь друга.

Вместо этого он начал считать повороты Светония. Тот шагал и шагал. Напряжение сквозило и в приподнятых плечах, и в крепко сжатых за спиной руках — приглядевшись, можно было заметить, как побелели костяшки пальцев. Бибул ненавидел ночные вторжения в собственный дом, однако Светоний обладал над ним какой-то странной властью, и он считал необходимым бесконечно слушать речи человека, которого уже начинал презирать.

Резкий, громкий голос Светония внезапно разорвал тишину, словно гнев уже невозможно было сдерживать.

— Клянусь, Бибул, если бы я смог заполучить его, то непременно убил бы! Клянусь головой Юпитера!

— Что ты, что ты, не смей так говорить! — испуганно взмолился Бибул. Он чувствовал, что не все можно произносить вслух даже в собственном доме.

Светоний внезапно остановился, словно ему бросили серьезный вызов, и Бибул испуганно зарылся в гору подушек. В углах губ Светония скопилась слюна, и несчастный слушатель как завороженный смотрел на них, не в силах отвести взгляд.

— Ты просто его не знаешь, Бибул. Не видел, как он разыгрывает роль благородного римлянина — не хуже, чем когда-то его дядюшка! А ведь семья-то всего-навсего купеческая! Он просто умеет льстить тем, в ком нуждается, и манит их за собой, словно петух кур! Да уж, вот в чем ему действительно не откажешь! Большой мастер находить тех, кто сможет его полюбить! А ведь все построено на лжи, Бибул. Это я знаю точно.

Светоний взглянул на друга, словно ожидая возражений.

— Тщеславие его настолько откровенно, что невозможно понять, почему этого не замечают другие. Но в том-то и беда, что все смотрят с восхищением и называют самозванца молодым римским львом!

Светоний презрительно сплюнул на полированный пол, и Бибул почти в отчаянии смотрел на оскверненную красоту. Друг, поглощенный собственными переживаниями, ничего не замечал. Он сморщился, и лицо тут же превратилось в комическую маску.

— Для них все это игра — для Помпея и Красса. Это стало понятно уже во время нашего возвращения из Греции. Город прозябал в бедности, рабы готовили крупнейшее в нашей истории восстание — и в этой обстановке они назначили Цезаря трибуном. Уже тогда следовало понять, что справедливости здесь добиться просто невозможно. В конце концов, чем он заслужил все эти почести? Ведь я был на войне с Митридатом, Бибул. И там Цезарь проявил себя не более великим вождем, чем я сам, хотя тщательно разыгрывал роль полководца. Митридат, можно сказать, просто отдал победу нам в руки. Я ни разу не видел, чтобы Юлий сражался. Я еще об этом не говорил? Да, действительно, он ни разу даже не вытащил меч из ножен, чтобы помочь нам в трудную минуту.

Бибул вздохнул. Он слышал все это уже много-много раз. Ну хорошо, можно было погневаться один раз. А у Светония Цезарь с каждым разом становился все более страшным злодеем.

— А Испания? О Бибул, насчет Испании я знаю буквально все! Он отправился туда с пустыми руками, а обратно привез столько золота, что хватило на консульскую избирательную кампанию. И что же, они вызвали его на следствие? Отдали под суд? Я сам написал письмо тому человеку, который занял его место, и уточнил цифры, которые он представил сенату. Я сделал за них их же собственную работу, Бибул, за этих старых болванов!

— И что же он ответил? — поинтересовался Бибул, поднимая голову. Эта часть спектакля оказалась новой и вызвала некоторый интерес. Хозяин наблюдал, как гость подбирает подходящие слова, и очень опасался, что тот снова начнет плевать на пол.

— Да ничего! Я написал еще раз, и еще, пока наконец не получил в ответ короткую записочку, в которой наместник требовал не вмешиваться в дела римского правительства. Там была даже угроза, Бибул! Да, гаденькая мелкая угроза. Тогда я понял, что этот человек — ставленник Цезаря. Нечего и сомневаться, что руки его так же грязны, как и руки его предшественника. Да, Цезарь умеет неплохо заметать следы, но я все равно сумею поймать его!

Усталый и голодный, Бибул не смог удержаться от небольшой колкости.

— Если он станет консулом, Светоний, то сразу получит неприкосновенность, даже на случай серьезных преступлений. И тогда ты не сможешь его тронуть.

Светоний фыркнул, однако слегка призадумался. Он помнил, как наблюдал за теми темными личностями, которые проникли в поместье Цезаря и убили Корнелию и слуг. Иногда казалось, что лишь это воспоминание и удерживает его от полного сумасшествия. В тот день боги почему-то не оградили Юлия. Его самого отослали в Испанию — в очевидную ссылку, а красавицу жену попросту зарезали. Тогда Светонию показалось, что он наконец-то сумел справиться с собственным гневом. Смерть Корнелии словно выпустила избыток пара из переполненной ненавистью души — вместе с паром улетучился и яд.

Светоний тяжко вдохнул: нет, этот хрупкий душевный мир уже потерян. Юлий дезертировал из Испании, да еще привез оттуда кучу золота. Его следовало забить камнями, а вместо этого самозванец выступает перед чернью, завлекая ее своими лживыми россказнями. И ведь все верят! А воинский турнир и вообще прославил имя организатора на весь Рим!

— Так стоит ли удивляться, Бибул, тому факту, что турнир выиграл не кто иной, как его лучший друг? А пустоголовая толпа знай восторженно вопит, хотя все прекрасно видели: этот парень Саломин едва дотащился до своего места на арене. Вот это организовал настоящий Цезарь — тот, которого я так хорошо знаю. Прямо, в открытую, перед глазами тысяч и тысяч людей, а они этого не замечают! Где же его драгоценное понятие о чести? — Светоний снова начал шагать из угла в угол, гулко отстукивая на мраморном полу каждый шаг. — Он просто не имеет права стать консулом, Бибул. Я сделаю все, что в моих силах, этого допустить нельзя. Надежды сосредоточены не только на тебе, друг мой. Возможно, конечно, что ты и наберешь достаточно представительских голосов, чтобы потеснить негодяя, но если этого окажется мало, я сумею найти какой-нибудь другой способ.