Наверху, на трибунах, толпа поднялась, чтобы приветствовать какой-то особенно удачный выпад, и солнечные полосы на земле тут же изменили форму. Юлий прошел между последними деревянными опорами и наконец оказался на воздухе. Впрочем, жара здесь стояла такая, что воздуха словно и не было — Цезарь едва не задохнулся от духоты.

Прищурившись на солнце, он взглянул на арену, где в безумном танце двигались две фигуры. Мечи сверкали и звенели, а поглощенная зрелищем толпа стоя ногами отбивала ритм схватки. С трибун долетала пыль, и Цезарь инстинктивно отряхнул одежду. Взглянув вверх, он приложил руку к толстому деревянному столбу — оставалось лишь надеяться, что конструкция выдержит ритмичный топот тысяч и тысяч ног.

Впрочем, самого Юлия происходящее на арене сейчас не слишком интересовало. Кабера перевязывал колено Домиция, а Брут опустился рядом на траву. Здесь же сидел Октавиан и с сочувствием наблюдал за процедурой. Воины взглянули на эдила, а Домиций с жалобной улыбкой поднял руку.

— Они наблюдают за мной, словно волки за раненым зверем. Хищники, все до единого, — пожаловался он, скривившись, — очевидно, Кабера затянул повязку слишком туго.

— Насколько это серьезно? — участливо уточнил Юлий.

Домиций ничего не ответил, однако в глазах его стоял такой страх, что всем стало не по себе.

Кабера не выдержал гнетущего молчания.

— Ничего не могу сказать, — проворчал он, — в коленной чашечке наверняка трещина, так что совершенно непонятно, как он смог продержаться так долго. По идее, он давно должен был бы упасть. Сустав… впрочем, кто знает… сделаю все что смогу.

— Постарайся, пожалуйста, — взмолился Юлий. — Нога очень ему нужна.

Старый доктор недовольно фыркнул.

— Разве имеет какое-нибудь значение, проведет Домиций еще один бой или нет? Это вовсе не…

— Да нет же, дело совсем не в этом. Просто он один из нас. И перед ним лежит еще очень долгий путь. — Эти слова прозвучали уже куда более весомо. Если потребуется, Цезарь готов и уговаривать, и убеждать целителя.

Кабера правильно оценил тон и поднял голову.

— Ты сам не понимаешь, чего просишь, друг мой. Ту силу, которой я располагаю, нельзя расшвыривать направо и налево — на каждую сломанную кость. — Увидев выражение лица Юлия, он словно сник от утомления. — Нежели ты хочешь, чтобы я растратил ее по пустякам? Ведь транс — это… агония, а может быть, и что-то серьезнее. Больше того, ведь в каждом конкретном случае я даже не представляю, страдаю ли понапрасну или… или моими силами движут боги.

Наступило молчание. Цезарь сверлил старика пронзительным взглядом, пытаясь все-таки заставить его испытать судьбу. В это время к группе приблизился один из участников соревнований. Он поздоровался, и, взглянув, Цезарь вспомнил, что это один из тех, чье боевое искусство он отметил особо. Человек был смугл, и кожа его напоминала старое тиковое дерево. Кроме того, он единственный отказался надеть доспехи, предпочитая безопасности легкость и свободу движений. Воин низко поклонился.

— Меня зовут Саломин, — представился он и помолчал, словно ожидая реакции. Никто не ответил, и он продолжил: — Ты храбро и красиво сражался. Сможешь ли выступать дальше?

Домиций через силу улыбнулся.

— Вот дам ноге немного отдохнуть, а там уже будет видно.

— Тебе нужно поискать что-нибудь холодное — самое холодное, что можно раздобыть на такой жаре. Это поможет снять опухоль и боль. Мне хочется, чтобы ты скорее пришел в форму — вдруг нас с тобой вызовут вместе? Не слишком приятно соперничать с раненым.

— Постараюсь, — коротко пообещал Домиций.

Брут усмехнулся, и Саломин взглянул на него с недоумением, не понимая, в чем именно заключается шутка. Церемонно поклонившись, он отошел, а Домиций снова грустно уставился на перевязанную, негнущуюся ногу.

— Если не удастся вернуться в строй, жизнь моя кончена, — в отчаянии прошептал он.

Кабера с непроницаемым и суровым видом массировал сустав, пытаясь разогнать жидкость. Молчание его казалось гнетущим и бесконечным, лицо было сосредоточенным и угрюмым, а на лбу выступил пот. Одна крупная капля скатилась и повисла на кончике носа, но лекарь словно и не замечал неудобства.

Никто не услышал, как назвали имя Брута. Боец, которому предстояло сражаться с ним в паре, уже прошел на арену, даже не оглянувшись. Саломин подошел снова и окликнул центуриона. Тот удивлено оглянулся, словно очнувшись от глубокой задумчивости.

— Твоя очередь, — пояснил Саломин, глядя на римлянина огромными глазами, которые казались очень темными даже на его смуглом лице.

— Сейчас я быстро разберусь с ним, — ответил Брут, вытаскивая из ножен меч и бегом догоняя противника.

Саломин изумленно покачал головой и, прикрыв рукой глаза от слепящего солнца, направился к арене, чтобы посмотреть поединок.

Юлий понял, что Кабере мешать не стоит, лучше оставить его наедине с пациентом.

— Пойдем, Октавиан, — позвал он юношу, одновременно кивком приглашая за собой и Рения.

Октавиан все понял и поднялся. Он очень переживал: красивое молодое лицо посерьезнело. Юноша тоже козырьком приложил руку ко лбу и посмотрел туда, где Брут нетерпеливо переминался с ноги на ногу в ожидании звука горна.

Когда раздался сигнал, Юлий еще не успел выйти из-под трибуны. Он тут же бросился бегом. Но не успели они с Рением сделать нескольких шагов, как жизнерадостные вопли толпы неожиданно сменились жутким молчанием. Цезарь побежал еще быстрее, и вскоре, тяжело переводя дух, уже оказался на своем месте в консульской ложе.

Там царило растерянное изумление. Брут уже неторопливо возвращался под трибуну, а на песке неподвижно лежал его соперник.

— Что случилось? — нетерпеливо потребовал ответа Цезарь.

Помпей удивленно покачал головой.

— Вот как быстро все закончилось. Я в жизни не видел ничего подобного.

Из всех присутствующих спокойным казался лишь Красс.

— Твой приятель стоял неподвижно и, не сходя с места, увернулся от нескольких неплохих ударов. Потом кулаком сбил соперника с ног, а когда тот упал, полоснул мечом по голени. Разве это победа? Такие методы нельзя считать честными.

Раздумывая о следующей крупной ставке на Брута, Помпей тоже заговорил:

— Но Брут же пустил первую кровь, пусть даже соперник к этому времени уже находился без сознания. А значит, все честно.

В этот момент на трибунах заговорили. Все зрители обсуждали один и тот же вопрос — правомерна ли одержанная Брутом победа. Многие повернулись в сторону консульской ложи, явно ожидая, что решение придет оттуда. Юлий послал к горнистам гонца, подтверждая, что все случившееся вполне законно.

Те, кто сделал ставки против молодого римлянина, разумеется, недовольно ворчали, но в целом трибуны приветствовали решение. Юлий видел, как зрители демонстрировали друг другу нанесенный Брутом стремительный удар и при этом весело смеялись. Два солдата Десятого легиона привели побежденного в чувство, похлопав его по щекам, а потом помогли уйти с арены. Собравшись с мыслями, тот начал вырываться, громко требуя продолжения боя. Однако крики никого не тронули, и бедолагу увели в темноту трибун.

Бои продолжались весь день. Октавиан выиграл свою схватку достаточно легко, выйдя из-под удара и одновременно поранив бедро противника. Толпа, забыв об изнуряющей жаре и затаив дыхание, следила за происходящим.

В результате тура победителями оказались шестнадцать бойцов. Под звуки фанфар их вывели на арену, чтобы торжественно провозгласить имена прошедших в финальный этап праздника. На отдых и восстановление сил воинам давалась всего лишь одна ночь. Они гордо подняли мечи в знак готовности к продолжению состязаний. На арену дождем летели монеты, а заготовленные с самого утра цветы несколько увядшим, но все еще ярким ковром устилали песок. Юлий напряженно следил за походкой Домиция: о чудо! Легионер шагал так же легко и ровно, как и раньше. Слова как-то не приходили, так что изо всех сил, до боли в суставах сжав перила ложи, и Цезарь, и Рений выразили наплыв чувств отчаянно громким радостным криком.