Галльские войны удалось пережить всего лишь трем тысячам бойцов Десятого легиона. Каждого из этих героев Юлий наградил землей и рабами. Он дал людям золото и семена для посева и не сомневался в их преданности. Так его когда-то учил Марий. Воины сражались не за Рим и не за сенат — они сражались за своего полководца.
Юлий не позволил ни одному из легионеров зимовать в палатке, так что Аримин сразу наполнился жизнью и деньгами, ведь в каждом из домов квартировали два, а то и три воина. Цены в городе подскочили буквально за одну ночь, а уже через месяц закончились запасы вина — несмотря на то что Аримин стоял на побережье и мог похвастаться большим портом.
Брут явился в город во главе Третьего галльского легиона и первым делом отметил прибытие тем, что напился до бесчувствия. Смерть Рения не отпускала преданного ученика, и ночь за ночью он отчаянно заливал горе во всех городских кабачках по очереди. Юлию приходилось регулярно выслушивать жалобы трактирщиков и безропотно оплачивать счета за нанесенный их заведениям ущерб. Дело кончилось тем, что полководец отправил к Бруту Регула, поручив ему сдерживать буйство друга, однако начали поступать сообщения об усилении беспорядков: вдвоем воины причиняли еще больший ущерб.
Впервые со времени испанской кампании Цезарь не знал, что именно принесет ему грядущий год. Потери противника в галльских войнах составили миллион человек убитыми, еще миллион был продан в рабство, в римские каменоломни и дальше, от Африки до Греции. Цезарь получил столько золота, сколько не видел за всю свою жизнь. Он осуществил давнюю мечту — пересек море и захватил земли бриттов. Оставалось лишь радоваться и гордиться, ведь он повторил успех Александра Великого и открыл новый мир, которого еще не знали географические карты. За десять лет Рим получил больше новых земель, чем за все предыдущее столетие. Если бы в юности Юлию удалось увидеть Верцингеторикса на коленях со склоненной головой, его радости и гордости не было бы предела. Он купался бы в собственных подвигах. Но разве можно было предположить тогда, сколь сильной окажется тоска по мертвым? Мечты рисовали статуи и славу в сенате. Сейчас, когда видения воплотились, они вызывали лишь презрение. Даже победа казалась пустой, потому что означала окончание борьбы.
Юлий поселился в самом центре Аримина, в доме Красса, и ночами ему чудилось, что в спальне еще сохранился запах духов Сервилии. Полководец не послал за возлюбленной, хотя чувствовал себя страшно одиноким. Почему-то мысль об избавлении от депрессии с помощью любовных утех была невыносима. Юлий приветствовал темные короткие зимние дни, видя в них отражение тьмы собственной души, и с сочувствием принимал мрачное настроение старых друзей и соратников. Натягивать поводья собственной жизни и мчаться вперед не хотелось. В уюте и уединении дома Красса полководец мог проводить в одиночестве дни, часами глядя в темное небо и обдумывая пройденный путь.
Те рапорты и отчеты, которые он долгие годы регулярно посылал в родной город, приобрели особое значение. Каждое из воспоминаний, попав на бумагу, утрачивало какую-то долю истинности. Чернила не могли выразить ни боль, ни отчаяние, но это оказалось даже к лучшему. Записывая воспоминания о событиях в Галлии, Цезарь словно снимал с души камень. Он доверял бумаге то, что она могла принять, и отдавал записки Адану, чтобы тот переписал их начисто.
В конце первой недели в дом к Юлию переселился Марк Антоний. Он сразу принялся за работу: снимал с мебели чехлы и следил за распорядком дня товарища, в частности за его питанием. Теперь Юлий по крайней мере раз в день ел нормальную, хорошо приготовленную горячую пищу. Полководец ценил заботу и милостиво позволял ухаживать за собой. Еще через несколько дней появились Цирон и Октавиан. Они принялись наводить настоящий римский порядок, подобный тому, что царил на галерах. Воины вытащили из центральных комнат ворох бумаг и внесли в дом оживление, которое нравилось Юлию все больше и больше. Конечно, поначалу одиночество радовало, но за долгие годы он уже привык к обществу товарищей по оружию, а потому лишь слегка поднял брови, когда Домиций объявил, что решил поселиться именно здесь. На следующее утро центурион принес на плече бесчувственного Брута. Теперь по всему дому горел свет, а когда Юлий спустился вниз, на кухню, то обнаружил там трех местных женщин. Они усердно месили тесто. Их присутствие также было принято без единого слова возражения.
Наконец из Галлии прибыли корабли с вином. Живительную влагу тут же расхватали измученные жаждой местные жители — Марку Антонию удалось отвоевать всего лишь одну бочку. Командиры собрались все в том же доме Красса и за ночь опустошили ее, падая по мере готовности там, где стояли и сидели. Утром Юлий впервые за долгое время хохотал громко и искренне: уж очень смешно было наблюдать за тем, как товарищи бродили, качаясь и натыкаясь на мебель.
Горные перевалы закрылись, и Галлия сразу стала почти такой же далекой, как луна. Зато теперь вспомнился Рим, и Цезарь начал писать письма. Странно было думать о тех, кого не видел уже долгие годы. В Риме Сервилия. Там уже построили новое здание сената — город стирал с лица болезненные шрамы смутного времени.
По утрам, когда дверь кабинета отгораживала от шума и суеты дома, Юлий сочинял длинные письма дочери. Он пытался проложить тропинку к уму и сердцу совершенно незнакомой молодой женщины. Два года назад он согласился, чтобы Юлия вышла замуж в его отсутствие, и с тех пор не получал никаких известий. Писать письма посоветовал Брут, и Цезарь делал это с огромным удовольствием, даже не зная, прочитает их дочь или нет.
Иногда хотелось взять несколько лошадей и отправиться в великий город, однако останавливала мысль о тех переменах, которые могли произойти в его отсутствие. Без консульского права на неприкосновенность Цезарь уязвим для врагов. Даже если сенат оставит его в ранге трибуна, это все равно не спасет от обвинений в убийстве Ариовиста и превышении полномочий на Рейне. Сенат задолжал победителю куда больше, чем один триумф, однако Цезарь сомневался, что Помпей обрадуется, видя, как приветствуют соперника горожане. Конечно, женитьба на дочери полководца должна смягчить нрав правителя, но доверять амбициозному и коварному человеку было опасно.
Зима тянулась в блаженном безделье. Минувшие битвы обсуждали редко, хотя, когда Брут напивался, он непременно начинал объяснять Цирону, что именно должны были предпринять гельветы, дабы достойно противостоять натиску римских легионов.
Наступил день зимнего солнцестояния, и легионеры праздновали его вместе с горожанами. Люди расхаживали по улицам с факелами, отмечая поворот года к весне. Аримин светился в темноте, словно драгоценность, и дома терпимости взимали с клиентов повышенную плату.
С этого знаменательного дня обстановка слегка изменилась. Донесения о шумных кутежах и буйствах все чаще ложились на стол Цезаря. В конце концов терпение военачальника лопнуло, и он начал всерьез подумывать о том, чтобы выселить дебоширов в лагерь — на холодную заснеженную равнину. С другой стороны, Юлию приходилось все больше и больше времени уделять вопросам продовольствия и жалованья, вернувшись к тем рутинным делам, которые наполняли всю его сознательную жизнь.
По Рению и Кабере полководец тосковал больше, чем мог предположить сам. Вдруг выяснилось, что Юлий старше всех, кто населял дом Красса. Некоторых из товарищей Юлий знал уже много лет, но для них он все равно оставался старшим по званию, и это накладывало отпечаток на взаимоотношения. В итоге переполненный народом дом не спасал от одиночества. К счастью, приход весны осветил и душу, и мысли. Вместе с Брутом и Октавианом Цезарь начал регулярно выезжать верхом, чтобы восстановить утраченную за зиму физическую форму. Цирон внимательно наблюдал за командиром и нередко радовался, заметив пусть короткие, но явные проблески прежней энергии и воли. Время исцеляло и явные, и тайные раны. Дни еще оставались темными и короткими, однако люди уже ясно чувствовали приближение весны.
