Впрочем думать обо всех этих загадках Олегу не хотелось, да и не казались они ему такими уж интересными и принципиально важными. Заговаривать же обо всем этом с Патриком было явно не к месту и не ко времени — равно как и о том, зачем ему вообще Олег с командой понадобился. Так что оставалось либо тупо пялиться на проплывающие за иллюминатором красноватые барханы — ветер еще не стих, и красноватый песок от них стелился поземкой, закручивался дымками и вновь опадал — либо просто закрыть глаза и попытаться отключиться от всего этого безобразия. Поглазев на проплывающий мимо пейзаж минут пяток, Олег откинулся на спинку сиденья и совсем было уже наладился подремать.

— Твою же мать!..

Что-то в голосе пилота заставило Олега открыть глаза и моментально собраться. А тот на мгновение повернулся к Патрику — совсем молодой, безусый, чем-то смахивающий на Янека, только куда младше:

— Командир, не успеваем. Засекли… Их три звена.

— Так… — Патрик подался вперед, хлопнул Олега по плечу. — Извини, братуха, не знал, что так получится… Леваллуа, сволочь! Интересно, он знает, что ты здесь?.. — а потом повернулся к пилоту. — На прорыв. Высоту на минимум, скорость максимальная, боя не принимаем. Попробуем уйти.

Пилот безнадежно передернул плечами, не выпуская штурвала — и тут Олег с удивлением, как будто со стороны, услышал собственный голос:

— Нет. Курс и скорость — прежние.

Патрик уставился на него, даже рот приоткрыв. Ну вот куда я опять лезу? — с тоской подумал Олег. Три звена «ифритов» против одного нашего — тут исход может быть только один… «Или не только один», — вкрадчиво подсказал внутренний голос, и Олег с ним почти согласился. Не он — что-то в нем знало, чувствовало, что этот бой можно принять — и выстоять, даже победить, но вот откуда у него такая уверенность взялась, он бы ни за что сказать не смог — особенно учитывая то, что в тактике воздушного боя он разбирался еще хуже, чем в ПВ-физике.

Тем не менее он повторил:

— Курс и скорость прежние. Пусть перехватывают. Поглядим, на что они способны…

Видимо, Патрик тоже что-то этакое в Олеге почувствовал — во всяком случае, он резко кивнул и скомандовал пилоту:

— Делай, как он сказал. Остальным — сигнал.

Олег чувствовал на себе взгляды сидящих в катере — злые, обнадеженные, заинтересованные, скептические… Но возражать никто не стал — даже старый знакомец, наемничек белесый, ничего не вякнул, что само по себе удивительно… Ну в самом деле, ну куда меня понесло? — снова подумал он, коротко глянул на Джейн, а та улыбнулась ему все той же загадочной древней улыбкой. И Олегу на миг показалось, что из глаз этой девушки — любовницы, боевого товарища, советчицы с корявым языком глядит на него сама пустыня. Что ж, так — значит так, подумал он почти обреченно и прикрыл глаза.

Время словно растянулось — но не так, как в быстром режиме, когда ты живешь внутри тугого, напряженного ритма и приходится прилагать все силы, чтобы не вывалиться из него, не расшибиться о заполненный острыми гранями мир, не сжечь себя ненароком в этом ритме. Скорее, было это сродни тому ощущению покоя, вневременья, которое он испытал сегодня в бункере — ты плывешь по времени, как по реке с неспешным течением, и достаточно сделать несколько почти ленивых гребков, чтобы удержаться на месте… И он заговорил с пустыней.

Это неправильно, сказал Олег. Все неправильно. Я не должен быть так уверен в себе. Я не должен жечь бронеходы движением пальца. Я не должен в один шаг преодолевать километровые расстояния — да черт возьми, строго-то говоря, я и по Тропе не должен ходить! Я не могу играть на равных с тем же полковником Леваллуа или «ревизором» — меня просто не учили этому. В меня не должны верить так, как верят сейчас — я же не пророк, не герой, не гений. Это все не мое, все чужое, незаработанное… Я не хочу быть самозванцем.

Так не будь им, ответила пустыня. Из тебя сделали знамя, даже не поставив тебя в известность? Но у тебя есть свобода выбора — кого ты соберешь и куда поведешь за собой. Ты слышал музыку во всех, с кем встречался? Пришла пора учиться играть самому.

Я всего лишь человек, возразил Олег. И по большому счету правы те, кто считает меня посредственностью. Я боюсь той пустоты, в которую превратил свою жизнь.

Но ты уже однажды вырвался из нее, ответила пустыня. Тебя смущает чужая вера? Но ведь именно она — необходимость оправдать ее — делает тебя чем-то большим по сравнению с тем, чем ты был. Тебе не нравится игра, которую затеяли вокруг тебя и твоего Выбора? Что ж, измени ее правила.

Я не умею, сказал Олег. Я элементарно не умею этого сделать. Ты говоришь, самому играть музыку? Но подумай о тех, кому придется ее слушать. Я не музыкант, я дилетант-слушатель.

Значит, тебе придется стать музыкантом, откликнулась пустыня. И поверь, не все хорошие музыканты — гении. Выложиться до дна, до самого края — да, без этого ты не сможешь ничего, но ведь это уже — твое, это зависит только от тебя.

Стоп, а почему я должен верить тебе? — спросил Олег. Ведь ты — враг. Даже не враг, а враждебная среда, нечто, что удерживает жителей Крепости на одном месте, не позволяя им уехать…

Враг? — отозвалась пустыня. Враг ли тебе трудная дорога, по которой ты идешь? Люди же… Того, кто действительно решился идти, на одном месте удержать невозможно. Так что играй, музыкант!

Сквозь толщу времени, в которую он погрузился, до него глухо донесся голос Патрика — тот настойчиво спрашивал о чем-то, чего-то требовал, кажется, даже орал.

— Сейчас, — спокойно, даже отрешенно ответил Олег, не открывая глаз. Он шевельнул пальцами — и словно ощутил ладонью ласку грифа, и почувствовал пальцами режущий холодок струн. Теперь весь окружающий мир звучал для него огромным оркестром, и найти в этом водопаде звуков диссонанс вражеских «ифритов» для него не составляло труда. И ничуть это не походило на бой у Святилища: никакого опьянения яростью, никакого самозабвения в горячке сражения — наоборот, он ощущал только холод собранности, только возможность удержаться в ритме мира и сыграть в такт… Взяв первый аккорд, он увидел картинку со стороны, как схему — и улыбнулся.

Кажется, катер ощутимо тряхнуло — он едва обратил на это внимание. Он был занят музыкой. Ля-минор! — и передовой из атакующих «ифритов» распустился огненным шарообразным цветком, красивым и страшным. Ре! — и следующие два катера из того же звена резко пошли на сближение, столкнулись на полном ходу, врезались в песок клубком искореженного металла. Струны все больнее резали пальцы, и он, закусив губу, постарался выдать соло — главное было не сбиться, не выпасть из ритма, попасть по струнам, угадать так, чтобы то, что играешь ты, звучало в унисон с тем, как звучит мир вокруг. Удалось — и сорвавшиеся с пальцев звуки буквально расшвыряли следующее звено по барханам. Там, на оставшихся катерах, кто-то пытался противодействовать ему, Олег слышал его Волну — и даже пожалел его, бесслухого — мельком, закусив губу, сбивая кончики пальцев в кровавые мозоли, играя головоломную коду. Это было очень трудно — брать ее буквально со слуха, и пальцы сделались непослушными, словно чужие, но он лишь крепче зажмурился, продолжая играть, продавливая быстрыми проходами по грифу рваный ритм соперника — неправильный, идущий поперек, который уже только поэтому следовало задавить…

Наконец удалось и это, но что стало с катером, Олег уже не видел — голова раскалывалась от напряжения, пальцы горели, как в огне, и он почти с облегчением позволил течению вновь подхватить себя и неспешно нести вдоль незнакомых берегов — неважно куда. Кажется, вокруг стоял галдеж и гомон, но звуки доносились к нему, как сквозь вату, да и вообще ему было все равно. Откинув голову на спинку сиденья, он окончательно погрузился в туман. Сознание работало как-то уж вовсе автономно, само по себе — он продолжал восстанавливать историю по сбивчивому и путаному рассказу Джейн, что, с учетом ее стиля изложения, также было делом нелегким.