— Не сердитесь, Надюша. Девушки очень часто верят первому впечатлению. Вы случайно подсмотрели кусочек жизни и сразу уже делаете выводы. Товарищ отказал Багрецову, привел доводы. Возможно, он и не виноват. Надо снисходительнее относиться к людям. У каждого есть свои недостатки.

— А если они нам мешают?

— Некоторые можно простить.

— Не знаю. Не уверена. — Надя протянула руку, указывая вниз: — Смотрите на эту улицу. Она сейчас широкая-широкая. Я се маленькой еще помню. Тогда улицу освобождали лишь от тех домов, которые мешали проезду, А теперь на месте низеньких, старых и уродливых зданий мы строим большие, высокие и прекрасные. Пусть вся улица будет прекрасной.

Журавлихин удивился: Надя заговорила с ним иначе, вполне серьезно и, как ему показалось, убедительно. Веселая щебетушка, увлекающаяся футболом и нарядами, вдруг обнаружила перед Женей новые свойства характерна, о которых он и не подозревал.

У Журавлихина, как говорили его друзья, «аналитический ум», Женя философ, и ему место на философском факультете университета, а не в радиоинституте. Сейчас он анализировал Надино сравнение: что общего между созданием нового характера и строительством городской магистрали? Он ясно себе представил старую, кривую московскую улицу, с выпирающими на тротуар купеческими особняками, с полуразвалившимися деревянными лачугами, лабазами и глухими заборами.

Взглянув на широкую магистраль, которая пересекала чуть ли не весь город, на прямые улицы, очерченные светлыми новыми зданиями, Женя подумал, что Надя права — и теперь, в наше время, трудно вообразить уродливый купеческий особняк на новой улице.

Незаметно наблюдая за Надей, — положив руки на высокий барьер, она смотрела вниз, — Женя чувствовал легкое сердцебиение, голова чуть-чуть кружилась, будто не Надя, а он смотрит с высоты, смотрит и боится ее.

Надя почувствовала его пристальный взгляд, спрятала довольную улыбку и отошла от барьера. Но странное дело — Женя испытывал все то же чувство беспокойства и головокружения. Видно, не высота здесь была виновата. Надя напоминала ему красноголового щегла: маленькая, голосок звонкий, всегда что-то напевает, живая, веселая.

Сейчас, сидя на чемодане и проверяя настройку измерительного аппарата, она тоже тихонько насвистывала, вытянув детские, пухлые губы.

Перед глазами Жени вновь выплыло хмурое лицо Багрецова. Вспомнилась его запальчивость в разговоре с Толь Толичем. Смутное, пока еще неуверенное чувство сожаления прокралось в Женино сердце: «Обидно за парня. Нужно бы ему отправиться в экспедицию. — И сразу Женя осадил себя: — Очень подозрительным мне кажется ваше сожаление, дорогой Женечка. Не хотелось ли вам, признайтесь, чтобы Надин друг на долгое время скрылся с московского горизонта?»

Это предположение оскорбило Журавлихина. Странно! Ведь он сам его выдумал!

Глубоко вздохнув, силясь забыть о нем, Женя продолжал начатый разговор:

— Вот вы сейчас набросились на невинного человека. Он, конечно, не хрусталь. Совесть чуть мутновата и, возможно, даже с трещинками. Но ведь и многие таковы, если разобраться с пристрастием.

Надя удивленно посмотрела на него.

— А как же иначе? Без пристрастия? Ведь это наш, советский человек. С него много и спрашивается.

— Согласен. Но переделывать характер куда труднее, чем поворачивать реки. Здесь мы имеем дело не с техникой, а с человеческим материалом.

— Который, как вам известно, совершенно изменился за последние десятилетия.

Нельзя было с этим не согласиться, но Женя напомнил, что речь идет не о том, как меняется сознание людей, а о другом, сейчас не менее важном. Люди не похожи друг на друга не только цветом глаз и волос, но и характерами. Каждый из них обладает индивидуальностью. А она бывает разная — хорошая и дурная. Или, например, встретишься с человеком, кажется он тебе замечательным; потом посмотришь на него со стороны, даже без «Альтаира», — и видишь совсем в ином свете. Нет, ничего скверного он не делает, просто замечаешь досадные черточки его характера.

— Можно, я напомню две сцены на экране? — спросил Женя. — Не обидитесь?

Надя щелкнула выключателем и слегка поджала губы.

— Пожалуйста.

Стараясь не затронуть ее самолюбие. Женя с опаской подбирал слова:

— Я думаю, что уже не следует мириться с некоторыми малоприятными для окружающих особенностями молодого характера. Скажем, моего, вашего, Багрецова. Ведь мы люди будущего.

— Тактичность и деликатность — тоже полезные черты в характере будущего человека, — заметила Надя с иронией.

— Не менее, чем искренность и простота, — в тон ей ответил Женя. — А только так я и хочу говорить с вами. Скажите: можно ли оправдать вспыльчивость вашего друга, когда он назвал помощника начальника экспедиции мелким человеком?

— Это резкая, но прямая оценка поведения. Здесь деликатничать нечего.

— Вы считаете подобную прямоту допустимой?

— Несомненно.

Женя задумался. Пожалуй, Надя права. Действительно, если человек убежден в чьих-то неправильных поступках, то об этом нужно сказать честно и безбоязненно. Следует только подобрать приличную форму.

— Извините меня, — Журавлихин подошел ближе и наклонился к Наде, — но я вновь хочу напомнить о встрече с Багрецовым, которую видел на экране. Мне кажется, что равнодушие к судьбе человека — страшнейший порок. С этим нельзя мириться, за это надо наказывать!

Надя привстала и, прямо глядя Жене в лицо, резко отчеканила:

— Я бы очень хотела вас наказать, причем сейчас, немедленно. То, что вы назвали равнодушием, будет существовать всегда. Поняли? Всегда!

«Ну как объяснить ему, что я не могла иначе?» — думала Надя, злилась на Женю и особенно на себя: зачем она так неблагоразумно поддерживала столь неприятный, щекотливый разговор?

Она очень хорошо относилась к Багрецову, считала его своим другом, часто проводила с ним время и никогда не предполагала, что дружба эта может перерасти в сильное, глубокое чувство. Так случилось, но не с ней, а с Багрецовым. Вначале Надя ничего не замечала. Жили по соседству, часто встречались на улице, в библиотеке, ходили в цирк, который любили оба, спорили о книгах. Ревниво относились к делам, каждый считал свою работу самой значительной, самой лучшей.

Споры как-то сразу прекратились. Вадим стал молчалив и задумчив. Надя сердцем поняла, что дружбе пришел конец. Напрасно Журавлихин упрекает ее в равнодушии. Если бы он только знал, как мучилась Надя все эти дни, наблюдая за Багрецовым! Но что она могла сделать? Трудно, ужасно трудно признаться ему, сказать, что не любит и что не он ее настоящий избранник. К тому же не хочется: так приятно чувствовать себя любимой!

Наде было стыдно перед собой. Страшная, непонятная жизнь! Кто может ответить, почему человек, который стоит сейчас рядом, интересует Надю гораздо больше, чем Багрецов! Да, ей, конечно, жаль Вадима. Не удержалась, при встрече ласково погладила его по голове, как плачущего ребенка. Журавлихин это видел, но ничего не понял. Жалость — скверное чувство, им нельзя подменить любовь.

Послышались твердые, неторопливые шаги. Митяй, расстегнув ворот рубашки, вытирал платком потную мускулистую шею и недовольно смотрел на Журавлихина, вероятно подозревая, что внимание руководителя поисковой группы раздваивается. Нельзя одновременно заниматься поисками «Альтаира» и мило беседовать с веселой лаборанткой.

Наглухо, на все пуговицы, Митяй застегнул воротник и еще издали поздоровался с Надей.

— Чем обрадуете? — хмуро спросил он.

Женя сразу понял, что разведка Митяя оказалась безуспешной. Машину он не заметил. С чем-то приедет Усиков?

Возможно мягче, чтоб не так уж огорчать товарища, Журавлихин рассказал о последней передаче «Альтаира», что видел на экране самого Митяя с открытым ртом.

«Посмотрел чудак на чудака, да и плюнул: эка, мол, невидаль», — подумал Митяй с горечью, что-то буркнул и пошел к телевизору.