Рядом с ней сидел Вадим. Что ж, сосед как сосед! В меру заботлив, вежлив, наливает нарзан, передает тарелки с закусками, но ни в голосе его, ни во взгляде Надюша не замечает привычной нежности, той, что возвышает девушку в ее же глазах. Надя искала причину странного холодка и обидчиво хмурилась.

Начиналась цветная передача с северного строительства. Пока были вскрыты рудные пласты, а скоро здесь вырастет большой город. Мерцающая звездочка, которая сейчас светилась на экране, указывала лишь место будущего города за Полярным кругом. Телекамера находилась на самолете, поднялся он очень высоко, поэтому только и видна звездочка.

Но вот самолет стал быстро снижаться. Темнота уплыла за края экрана, в центре его светился кратер, наполненный до краев не кипящей лавой, а точно гигантскими раскаленными спицами. Это лучи прожекторов. Они ползали, как живые, упирались в края кратера, скользили вниз, где сразу укорачивались и пропадали. В другом месте мягко прыгали голубые фосфоресцирующие мячи и, взлетая вверх, лопались, окутывая кратер светлым дымком.

Самолет с телекамерой спускается ниже. На экране мелькают расплывчатые отблески. Изображение становится четче, яснее. Темная, будто залитая тушью, тундровая степь. Блестит, как серебряная стружка, извивающаяся река. Рядом вспыхивают и гаснут огни, а вдали виднеется светлая поверхность моря.

Медленно плыл самолет над землей, и глаз телекамеры смотрел вниз, на суровую северную природу. Все, что он видел, превращалось в электрические токи, попадало на передатчик, потом вниз, на контрольный приемный пункт, где сейчас дежурил инженер Дерябин, потом, по «системе Бабкина», через радиопрожектор — на зеркало диска и наконец в квартиру Вячеслава Акимовича. Он, так же как и многие другие специалисты, принимающие эту пробную передачу в разных концах страны, смотрел не только на экран, но и в программу испытаний, где было подробно указано, что и в какое время будет передаваться, отмечены высоты подъема диска и самолетов, приложена схема, в каких местах установлены наземные телекамеры.

В левом углу экрана появилась яркая звезда, она мерцала, как Сириус в вечернем небе, иногда пропадала совсем, — возможно, проносились мимо ветром гонимые облака.

На облачном фоне вспыхнула красная цифра «3». Пичуев посмотрел в программу. Сейчас Борис Захарович Дерябин переключит телекамеры, передача пойдет с вертолета.

Лева пододвинулся поближе, чтоб рассмотреть все детали. Видно, Набатников всерьез увлек его своей мечтой о «теплых городах». В грудах развороченной земли Лева уже видел осуществление этой мечты.

Сияющее полукольцо сигнальных огней, зажглись они на ветряках, опоясывающих город. Лева смотрел и радовался. Ветер перестал быть врагом, воспетое поэтами ледяное дыхание превращалось в тепло. Ветер не выдует его из домов, наполовину спрятанных в толще земли, не выгонит с улиц теплого города. Не гулять здесь ветру, за новыми горами. Впрочем, не гулять и Леве.

«А как бы хотелось!» — в надежде подумал он.

Борис Захарович Дерябин, старый инженер-радист, поехал туда в командировку. Счастливый? Нет, не очень. Он должен приехать обратно. Старые привычки: обжитый дом, теплые ночные туфли под кроватью с левой стороны. Трудно ему расставаться с будущим теплым городом, но еще труднее позабыть о теплом доме на Садовой, где он прожил всю жизнь. Лева — счастливее. «Ничего нет, никаких привычек, дома тоже нет. Свою квартиру, или даже комнату, не заработал еще, живу в долг. Туфель ночных тоже нет. Ни с какой стороны — ни с правой, ни с левой. Тапочки в разных местах. Свободен. — И Лева решил, как только окончит институт, просить послать его на Север. — Папа и мама? Но ведь они умные, чуткие. Поймут».

Рядом с Левой, возле самого телевизора, сидел Пичуев и что-то отмечал в тетради. Остальные зрители расположились на диване.

Надюша уютно устроилась в кресле, откуда было видно всех. Это ей нравилось: можно незаметно наблюдать за лицами. В данную минуту ее интересовал Вячеслав Акимович, он дважды видел пробную передачу со строительства, а потому лицо его было спокойным и деловитым.

Он следил за техникой передачи, внимательно записывая цифровые данные, периодически появляющиеся на экране. Вполне возможно, что зрителям они портили впечатление, раздражали, но ведь не это главное, цифры были необходимы специалистам, в том числе и Наде.

Все это верно. Только она не догадывалась, что Вячеславу Акимовичу цифры были необходимы вдвойне. Их передавала Зина, Зин-Зин, Крылышко.

Передача закончилась. Зина поворотом, ручки сменила объектив телекамеры, автоматически переключая ее на цифровую таблицу No 14. Чисел в ней было немного, всего шесть.

Пичуев записал их и, вздрогнув, уронил карандаш.

Внизу, под цифрами, неожиданно появился синий карандаш. На экране он выглядел огромным, как полено. Толстый графит коснулся бумаги и, как бы подводя итог, потянул за собой жирную черту, затем помедлил, вернулся обратно и решительно провел другую черту рядом. Линии оказались не параллельными, соединяющимися. Именно эти линии, и только их, видел сейчас инженер.

Включили свет. Уже давно исчезли и цифры и линии, а Вячеслав Акимович, рассеянно протирая очки, все еще смотрел на экран счастливыми, изумленными глазами: «Крылышко мое!..»

Вполне естественно, что Надя ничего не понимала. При чем тут цифры? Кому-кому, а ей хорошо известны их значения. Ничего особенного: высота полета, номер объектива, ну и всякие другие технические данные. Никаких поводов для волнения, Надя за это ручается. Мучило любопытство, странное, беспокойное. Ведь она так привыкла к ясности в характере Вячеслава Акимовича.

Наконец он очнулся, стремглав побежал в кабинет к телефону. Надя прислушалась: нетерпеливо постукивал наборный диск.

— Передайте радиограмму! — закричал инженер громко, будто вызывал пожарную команду. — Немедленно… сию минуту… «Руководителю телевизионной группы Дерябину. Лично Зинаиде Авериной. Таблица номер четырнадцать принята. Линии не параллельны. Счастлив. Жду подтверждения».

Все в этой радиограмме противоречило законам науки, техники и, конечно, здравому смыслу. Так по крайней мере решила Надя. Во-первых, если линии, или, как она догадывалась, строки (техническое понятие), не параллельны, то никакого изображения не получится. Если же не параллельны вертикальные линии, например в испытательной таблице, то радоваться здесь тоже нечему. Передача будет принята с ужасными искажениями. А кроме того, слово «счастлив» вряд ли уместно в деловой радиограмме.

— Как мало вам нужно для счастья, Вячеслав Акимович, — потянувшись к нему ласковым котенком, насмешливо сказала Надя. — Ну, мне пора домой. Засиделась ужасно, даже на метро опоздала.

Она выжидательно смотрела на Вячеслава Акимовича, и взгляд ее был лукавый, торжествующий: «Позаботьтесь о гостях, хозяин. Думаю, придется меня проводить. И я этого хочу, хочу», — говорила она глазами, понимая, что право на ее стороне. Ведь здесь только одна девушка (Стеша — не в счет, с ней Бабкин). А Женечка и Димка пускай страдают, злятся, Так им и надо. Девушка требует преданности, внимания, существо капризное и чуточку злопамятное.

Заметив, как Вадим и Женя на нее посматривают, Надя рассчитывала на их вмешательство. Сейчас кто-нибудь из них покраснеет, скажет смущенно, будто ему по пути, надо на телеграф, в аптеку, на междугородную станцию. В общем, предлог найдется.

Пичуев все еще был под впечатлением своего неожиданного счастья. При чем тут Надя? Но вежливость обязывала, надо идти в гараж, заводить машину. С языка готовы были сорваться обычные в этих случаях слова, вроде: «Не беспокойтесь, Надюша, довезу», — но вспомнил, что не однажды видел с ней Багрецова, видел его и одиноким, поджидающим девушку возле института. Кроме того, приходилось отвечать на телефонные звонки, когда тот спрашивал ее. Вот и великолепно. Пусть пройдут вместе по ночным московским улицам.

Надя щебетала, вертелась перед зеркалом, надевая шляпу, и была уверена, что Вячеслав Акимович сейчас пойдет за «Победой». А тот, нерешительно позвякивая ключами от машины и гаража, поглядывал на Багрецова, сидевшего к нему спиной. Вадим о чем-то разговаривал со Стешей, смеялся и в свою очередь бросал растерянные взгляды на Женю.