С «Буревестника» спускали шлюпки. В первой на берег съехал командир, вторую занял оркестр, сразу же, на радость соколинцам, заигравший марш.

Командование посылало «Буревестник» на праздник на Лебедином острове, потому что Соколиный выселок считался шефом «Буревестника» (хотя на деле выходило так, что «Буревестник» шефствовал над выселком).

К тому же почти все молодые рыбаки с Лебединого отбывали военную службу во флоте. Соколинцы славились как боцманы, торпедисты и рулевые и часто занимали первые места в соревнованиях.

День был ясный, солнечный. Белые облачка, словно покрытые снегом скирды, плыли по небу, предвещая рыбакам длительную хорошую погоду. На острове пахло травами, пели птицы, едва-едва шелестел прибой. Рыбачьи домики приукрасились, белели обмазанные мелом стены, во дворах было чисто прибрано. На дорожках хрустел посыпанный для красоты песок. У самого моря стояли столы, покрытые белыми полотняными скатертями, с большими караваями хлеба, солонками, ложками, вилками и ножами. Там хозяйничали жены и матери рыбаков.

Напротив, на большой площади, где обычно происходили танцы, над скамьями для музыкантов был натянут брезентовый тент.

Праздник начался митингом. С речами выступили председатель рыболовецкого колхоза, председатели сельсовета из Зеленого Камня, командир «Буревестника», Стах Очерет, профессор Ананьев и Тимофий Бойчук, в прошлом матрос «Буревестника». Выступления заканчивались тушем и громким «ура». Затем все перешли к столам, где участников праздника ждал обед. Среди многих блюд вкуснейшим считалась камбала, приготовленная по способу, известному лишь хозяйкам Лебединого острова. Кухней руководил восьмидесятилетний Махтей, старейший мореплаватель с Лебединого, объездивший когда-то коком и матросом весь свет, а теперь доживающий свой век на маяке у дочери.

За столом каждый занимал заранее назначенное ему место. Люду удивляло отсутствие да празднике Марка. Она не видела юнгу с самого утра. Трудно было потеряться в небольшой толпе, но даже если бы это и случилось, то уж за обедом она должна была его увидеть. Верно, старый Махтей вызвал внука к себе на помощь: после того как юнга однажды угостил деда обедом на «Колумбе», старик считал внука единственным человеком с острова, годным служить коком на лучших пароходах.

Чаще всего попадался на глаза Анч. Он сновал вокруг, щелкая аппаратом, то и дело просил наклониться, повернуться, засмеяться, показать зубы и предъявлял тысячи других требований, на которые способен лишь фотограф.

Охотников сниматься нашлось немало. Всем Анч обещал снимки, старательно записывая фамилии сфотографированных, особенно краснофлотцев, и чаще всего снимал на фоне бухты, так, чтобы незаметно поймать объективом «Буревестник» и его шлюпки. Наконец фотограф успокоился и примостился за столом, поближе к профессору и командиру эсминца. Он шутил со своими соседями, в то же время внимательно прислушиваясь к разговорам вокруг.

Вскоре появился Марко. Поздоровавшись, он занял свое место напротив Люды. В его движениях чувствовались сдержанность и настороженность. Обычная веселость куда-то исчезла. Правда, тщетно было бы искать на его лице выражение грусти; временами он даже улыбался.

— Марко, у тебя живот не болит? — окликнул его Левко.

Юнга покачал головой.

— Верно, ты там, около Махтея, вкусными вещами объелся?

Марко не ответил и на эту шутку.

В перерывах между тостами за лучших рыбаков, за успешный улов кефали и скумбрии шла речь о распорядке сегодняшнего дня. Анч узнал, что после обеда начнутся танцы, а позднее, вечером, участники праздника поедут кататься на «Колумбе» и на лодках. Если же подует ветер, то в море выйдут и все шаланды.

— Ночи теперь лунные, чудесно покатаемся, — говорил Стах Очерет, приглашая к себе на шхуну командира «Буревестника» капитан-лейтенанта Трофимова и профессора Ананьева.

Профессор сразу же принял приглашение, а командир поблагодарил, пообещал отпустить на прогулку свои шлюпки, но сам ехать отказался.

После обеда Марко исчез так же незаметно, как и появился. Люда рассердилась на него, но начались танцы, Анч пригласил ее на вальс, и она, закружившись, забыла о товарище. Достоинства Анча особенно проявились в таких танцах, как румба, фокстрот, почти неизвестных в Соколином. Ливень аплодисментов заслужили Анч и Люда за венгерку и лезгинку. Не сумел Анч протанцевать лишь гопак. Здесь его заменил Левко. Пыль поднялась вокруг Люды, когда Левко пошел вприсядку. Левко хотел вызвать на соревнование Марка, который, по мнению моториста, танцевал гопак и другие танцы лучше него в десять раз, но юнги нигде не было.

Анч снова пригласил Люду, к превеликой досаде многих краснофлотцев. Во время танца фотограф спросил девушку, поедет ли она кататься на «Колумбе».

— Конечно, — ответила Люда. — Ровно в девять вечера мы выходим в море. Вы тоже с нами?

— Обязательно! Но мне еще надо сбегать домой перезарядить кассеты.

— Делайте это быстрее — вечером плохо фотографировать.

…После обеда прошло часа два. Старшее поколение соколинцев уже успело подремать и вернулось посмотреть на танцы. Снова пришел профессор. Возле него стоял старый Махтей и курил свою трубку. Старик что-то рассказывал. Танцы продолжались.

Анч отправился за кассетами. Домой он шел через выселок, неся в руках аппарат, футляр с кассетами и портфель, привезенный Ковальчуком из Лузан.

Люда еще потанцевала с краснофлотцами, но, вскоре почувствовав усталость, решила отдохнуть. Она села на камень и все озиралась, ища Марка. Но вместо юнги она увидела поблизости Грицка, который в компании сверстников учился танцевать. Девушка подозвала мальчика и спросила, не видел ли он брата.

— Лежит под вербою у дома дяди Тимофия, вон там, — мальчик показал на вербу, метрах в трехстах от них.

Люда в самом деле нашла там юнгу.

— Чего ты скис? — спросила она, подойдя.

Увидев ее, Марко обрадовался. Но он все же на что-то досадовал.

— Хорошо фотограф танцует? — спросил он.

— Чудесно! Только сам он какой-то неприятный. А ты отчего не танцуешь и вообще совсем не похож на себя? Весь Лебединый празднует, а тебя не видно!

— То-то и дело, что не весь. Отец мой маяка не покинул. Ну, и еще двух человек нету.

— Кого же?

— Находки, хоть это и не так уж странно, и рыбного инспектора. Ты видела его?

— Нет.

— Слушай, Люда. Как ты думаешь, почему этот фотограф у Ковальчука остановился?

— Не знаю.

— И я не знаю. Только не нравится мне ни он, ни Ковальчук. Несколько дней назад…

И Марко рассказал о своих наблюдениях за поведением Ковальчука в Лузанах и о случае с иностранцем и газетой.

— Я решил последить за этими людьми.

Люда села рядом с Марком, и они проговорили больше часа, перебирая в памяти различные случаи подозрительного поведения Анча и Ковальчука.

— Надо продолжать следить, — сделал вывод Марко.

— Знаешь что? — сказала Люда. — Я думаю, нам может помочь Находка. К Ковальчуку она относится плохо, а девочка она, по-моему, вполне нормальная.

— Это правда.

— Хочешь, пойдем позовем Находку на праздник? Кстати узнаем, где инспектор.

— Хорошо.

— Только давай пойдем так, чтобы не встретить Анча. Он пошел туда перезарядить кассеты.

— Что-то долго его нет, — заметил Марко. — Скоро солнце зайдет, какая уж там съемка!

— Так пошли?

— Есть, капитан!

«Фотокорреспондент» удачно выбрал время. В выселке он не встретил ни одного живого существа, а во дворе Очерета только спугнул курицу, которая что-то клевала под самой дверью дома. Дверь была заперта изнутри. Отпереть ее для Анча не представляло никакого труда. Он вытащил из портфеля проволоку, загнул ее в форме буквы «Г», сунул коротким концом в дырку дверей и отодвинул засов. Задвижка на дверях профессора тоже подалась без всяких усилий. Вместо ключа к ней подошла узенькая пластинка.