— Это я, Нелли.
— А я уж думал, тебя больше нет на свете.
— Ну да, я ведь еще должна тебе кучу денег. Так что звонок дается нелегко.
— Мне — нет. — Смех его звучал язвительно.
— Ну, значит, твоей организации.
— Десять тысяч — это не пустяк. Но то была специальная цена, тебе ясно?
— Думаешь, я могу такое забыть? — Как только он мог допустить мысль, что я забыла про долг? Я поднесла было руку к рычагу и хотела положить трубку, как вдруг услышала в телефоне какой-то щелчок и легкое шипение. Герд глубоко вдохнул и, вероятно, задержал дым в легких.
— Ну что? Встретимся?
— Не знаю, у меня дел невпроворот. Надо искать квартиру, — это была ложь, — искать работу. — почти ложь, — провожать детей в школу, а потом их встречать, — почти правда.
— Ты все еще в лагере?
— Да, все еще там.
— А ты не хотела бы как-нибудь меня навестить? Адрес-то у тебя есть, или как? Я оплачу тебе такси, и ты приедешь сюда. Ну, как?
— Спасибо, Герд. Я, собственно говоря, хотела только тебя спросить, знаешь ли ты какой-нибудь книжный магазин, который продает подержанные книги.
— Ах, да таких магазинов в моем районе полно, на Винтерфельдплац и на главной улице. Ты ищешь что-то определенное?
— Пеппи Длинный Чулок.
— Скажи еще, что твои дети этого не читали.
— Что?
— Да ведь эту книжку каждый ребенок знает.
— Когда-то у нас она была. Но теперь он хочет ее опять. — В кармане куртки я чувствовала гладкий футляр кассеты. Как мамаша Оливье могла догадаться, что в лагере нет магнитофона? Так или иначе, эта кассета была предметом гордости Алексея. Он радовался, что у него есть третья часть "Пеппи Длинный Чулок", хотя не читал и первой.
— В общем, я был бы рад. Сегодня-то у меня не получится, я должен идти на собрание моей группы, — он сделал затяжку, — тебе это, наверно, неинтересно, атомная энергия и так далее. Мы собираемся каждую неделю и дискутируем.
— Что?
— Это у тебя телефон так плохо работает? Я сказал, что мы собираемся и дискутируем. Об атомной энергии. Последний раз мы, правда, целый вечер говорили о проблемах взаимоотношений между людьми, о том, что сейчас так широко обсуждается. Или насчет безработицы. Целый миллион, это не шутка, верно? Канцлер говорит, что если мы превысим пять процентов, то наше будущее видится ему мрачным.
— Ах, вот как?
— Вот мы и обсуждали эту тему, потому что теоретически она касается всех нас. Мы не против предлагаемых мер, но если рабочий класс теперь…
— Извини, Герд, но я вижу, что подходит мой автобус. Будь здоров, ладно?
— … легче от этого не станет. Погоди-ка, Нелли! Эй, погоди…
Я повесила трубку и вышла из кабины. Пар от моего дыхания облачком висел передо мной. Я медленно направилась к автобусной остановке. Расписание было напечатано неразборчиво. Если последней цифрой было пять, то автобус должен был прийти через тринадцать минут. Если он попал в пробку, то ему понадобится больше времени. Месяц назад я попросила выездную визу на Рождество. Дети прожужжали мне все уши: как замечательно они провели прошлогоднее Рождество с моими братом и сестрой и их детьми. Моя мать уже не один год противилась этому, — не из-за того, что христианский обычай шел вразрез с ее мироощущением, а потому, что она просто не любила подарков и всяких излишеств, с которыми был сопряжен для нее этот праздник. Она ругала нас за расточительство и каждый сочельник проводила у своей матери, а та ежегодно нанимала вторую повариху и приглашала друзей, даже теперь, несмотря на то, что ей исполнилось девяносто лет. Судя по рассказам, это были пиршества, на которых мы с нашими детьми только мешали бы. В визе мне отказали, не называя причин. Я слышала о случаях, когда такие визиты разрешали уже через месяц после приезда сюда, однако правительство, очевидно, решало эти вопросы по своему произволу. Возможно, они опасались, что я там останусь, и у них будут проблемы. Прождав на остановке двадцать пять минут, я решила, что автобус сегодня вечером уже не придет. Магазины все равно закрылись. Так что я перешла улицу и двинулась к красно-белому шлагбауму.
Сообщение об отказе в визе я сожгла в пепельнице, скрыв его от Кати и Алексея. Мне не хотелось отнимать у них предвкушение этой радости, пусть я и не знала еще, как и когда смогу направить их ожидания по другому руслу.
Когда я вошла в квартиру, то почувствовала холодный сквозняк. Дверь в нашу комнату была настежь открыта. Стена между подоконником и батареей была облеплена толстыми коричневыми и черными червями, которые при ближайшем рассмотрении оказались слизнями, явно искавшими и не находившими выхода наружу. Среди них я разглядела еще тварей поменьше, они выглядели как личинки, как маленькие белые мучные черви. На столе стояла черная птица и, скосив глаз, пыталась лучше меня их рассмотреть. Из ее клюва торчал кусок мучного червяка. Перья у нее были взъерошены, но не так, как у ворона, подумала я. Свет горел, дети не могли уйти далеко. Комната была выстужена, на подоконнике лежал изюм, в блюдечке виднелась какая-то белая масса, похожая скорее на творог, чем на снег. Я закрыла окно.
Из кухни слышались голоса, Катино хихиканье и нетерпеливое "а теперь послушайте" Алексея. Дети сидели на кухонном столе у окна, и Алексей читал вслух: "Их очень боятся крестьяне, еще в прошлом веке воронов замечали на пастбищах для стельных коров: они не только съедали послед, но и проникали в родовые пути, чтобы выклевать застрявшего там теленка". Сюзанна открывала кухонные шкафы и выкладывала на плиту кое-что из еды. Она смеялась и призывала его продолжать чтение.
Я скрестила на груди руки и ждала, когда эти трое заметят мое присутствие.
— А свою кровать ты тоже заберешь? — спросила Катя.
— Что за ерунда, там же спит ваша мама, как я могу забрать кровать? Кроме того, это собственность лагеря.
— А где же ты будешь спать?
— Посмотрим, но наверняка в кровати под большим балдахином.
"При длине тела в шестьдесят четыре сантиметра ворон является самой крупной певчей птицей в наших широтах. В теплую погоду можно наблюдать, как вороны парами кружат на большой высоте. Уже в конце зимы они начинают токовать и выделывают в полете настоящие акробатические номера". Алексей продолжал читать, не обращая внимания на Катю и Сюзанну.
Сюзанна уложила в пакет взятые ею продукты и обернулась ко мне.
— Ах, вот и ты.
— А ты, где ты была целый день?
— Твои дети уже меня спрашивали. Ну, рождественские покупки могут занять много времени, - Сюзанна помогла Алексею слезть с кухонного стола и почти истерически рассмеялась. Пока дети шли в комнату впереди нас, — поглядеть, что там делает ворон, — она мне шепнула: — У меня был крупный разговор с начальством. — Она рассмеялась, словно внутри у нее работал мотор. — Они, видимо, дознались, что я по ночам не работаю на хлебозаводе. — Она вытерла слезы. Я недоуменно покачала головой. — Подумать только, им на это понадобилось целых три месяца. "Выходить по ночам вам разрешили только ради вашей работы", — сказал один, а другой сказал, что ему неинтересно знать, где я болтаюсь, но я, очевидно, нашла себе другое пристанище, и пусть бы я убиралась туда поскорее. Это при том, что я здесь как сыр в масле каталась, добавил он. Преимущества лагеря предназначены не для таких людей, как я. Так, девушка, дело не пойдет, все время повторял кто-то из них, словно я невоспитанный ребенок, и меня выгоняют из школы. Правда, эта школа — не для всех. — Мы дошли до нашей комнаты. Сюзанна взяла с кровати уже упакованную дорожную сумку. "Чтобы сегодня ночью вас тут не было", — сказала она, смеясь, и погрозила кому-то пальцем.
— И куда ты пойдешь теперь?
— Честно говоря, Нелли, бывают кровати и поудобнее, чем эти. — Мне невольно вспомнились слова Ханса: "Она — проститутка". Смех Сюзанны, взрывной, беспечный и вызывающий, был смехом союзницы.
— Удачи тебе. — Голос мой звучал сухо, почти неприветливо, так что мне захотелось добавить хоть немного теплоты. Я обняла ее и прижала к себе.
